Самои - Анатолий Агарков

— А это тракт. Видишь, вон машина.

— До тракта вон усадьбу видишь?

— Вижу. Просолы так селились — дом, огород, огурцы малосольные — торгуют у дороги тем, что вырастят, в лесу насбирают, да скрадут где.

— Подходим, мужики, — построжал Пашка Мотылёв и достал пистолет.

Не рвался безоглядно вперёд Разбой, дыбил шерсть — чуть уловимый в пути запах полнил всю окрестность. Подошли к плетню большого огорода, хоронясь за ним, пробрались вплотную к усадьбе. Широкий двор полон пернатой живности, дом с крыльцом, времянка с баней, навес, за ним длиннющая стайка, что колхозная базовка.

— Разведать надо, кто в дому, — сказал Пашка и оглядел своих спутников. — Тебя, Егор Кузьмич, могут в лицо знать, если готовились заранее. Ты, Пётр Михалыч, мало похож на путника дорожного.

Всем стало ясно, кого участковый прочил в разведчики. Городской костюм и плащ фасонистый меньше всего вызовут подозрений у просолов.

— Постучишься, водички спросишься, разговор затеешь и присмотришься, кто есть, сколько их, — поучал Пашка райкомовца, не ведая, что перед ним большое районное начальство.

Пестряков хмурился, молчал, не решил ещё — согласиться ли. Может, пора напомнить, кто он есть. Но как-то не ко времени — всю дорогу пассивно молчал, а теперь…. Ещё в трусости заподозрят. Павел Иванович кивнул и пошёл к дороге, хоронясь от окон дома за плетнём. С тракта шёл не таясь. Постучал в ворота, не услышав собаки, толкнул калитку.

Три пары настороженных глаз наблюдали за ним из-за плетня. Пестряков шёл двором, направляясь к крыльцу — ни дать, ни взять, пассажир авто, оставленного на дороге, с какою-то нуждой. Потом вдруг остановился, боком, боком потянулся в поднавес, прильнул к запертым на замок воротам коровника. Сорвался с места и, развевая полами плаща, побежал через двор в огород, размахивая руками и крича:

— Здесь они, здесь лошадки!..

— Тьфу, дурень! — Пашка сплюнул в сердцах. — Всё разведал! Глупей собаки, честное слово.

На крыльце открылась дверь, и чернота сверкнула белым пламенем. Слышно было, как сыпанула дробь по плащовке, разрывая ткань. Следом прилетел гром ружейного выстрела. Пестряков ткнулся носом в навозную грядку и затих.

— Сволочи! — Мотылёв выстрелил два раза, в осколки разметал два окна. — Эй, конокрады! Сдавайтесь! Дом окружён, сопротивление бесполезно. Не усугубляйте свою вину убийствами.

— За подмогой надо, — предложил Егор. — В Ключи сбегать, народ кликнуть, властям сообщить.

— Погоди, — отмахнулся участковый. — Эй, в дому! Спалю усадьбу к чёртовой матери.

И Федякину:

— Поджигай.

— Что?

— Забор, говорю, поджигай.

Старый охотник хмыкнул, покачал головой, а потом вдруг засуетился: раздобыл где-то пук соломы, бересту, сунул в сухой плетень, чиркнул спичкой. Огонь занялся сразу и потянулся в обе стороны.

Осаждающие отступили, не спуская глаз с усадьбы и неподвижного Пестрякова.

— Никуда не денутся, — убеждал сам себя Мотылёв. — Там дорога, там село, да и усадьбу, поди, жалко.

В подтверждение его слов из дома выскочил невысокий и толстый старик с седой бородой до пояса и топором в руках. Сиганув через Пестрякова, бросился рубить плетень, преграждая путь огня к усадьбе. Пашка подошёл к нему поближе и, демонстрируя пистолет, приказал поднять руки. Старик разметал пролёт плетня, выкинул топор, плюнул и поднял руки.

— Ты один что ли? Ну-ка зови остальных.

Старик повернул широкое лицо к дому:

— Ванька, Родька, ну-ка геть суды!

Во двор спустились четверо — два коротконогих крепыша, колодками в отца, и два худосочных цыгана. Даже издали было видно, как хмель у них боролся с испугом.

— Где пятый, дед? — Пашка ткнул просолу стволом в затылок. — Или сам на старости лет?…

— Непьюшый он — домой ушёл.

— Ружьё где? — крикнул Пашка стоящим во дворе.

Вынесли берданку Митрича.

— Всем лечь рылом в землю. Дед неси верёвку. Егор Кузьмич, вяжи супостатов, пока на мушке держу.

Но вязал конокрадов Федякин — Агапов поспешил к раненому. Пестряков сел на грядку, когда бандиты начали сдаваться.

— Зацепило?

— Ранили.

— Сымай одёжку, посмотрим.

Крови было — тоненькая струйка. Несколько дробинок пробили кожу и отливали из-под неё синевой. Егор сходил в дом, принёс самогон в бутылке, чистый рушник. Обтёр лопатку Пестрякову, обмотал.

Подошёл Мотылёв с берданкой:

— Постереги, Егор Кузьмич, крестничков своих, мы в Ключи за пятым, да и позвонить надо, куда следует.

Егор с берданкой на коленях и Пестряков сели на крыльцо. Связанные конокрады, матерясь, просились по нужде.

— Шмальни по ним, чтоб заткнулись, — попросил Пестряков.

— Болит? Ты выпей — боль приглушит.

Пестряков понюхал горлышко сосуда, поморщился:

— Не привык я к такому пойлу.

Однако хлебнул, поморщился, занюхал рукавом — гадость!

— Щас, — Егор оставил ружьё, прошёл в дом. Там и хозяйка нашлась — спряталась в подполье, когда полетели со звоном стёкла и штукатурка от стены, засвистели пули в избе. Агапов быстро растолковал ей, чего хотел, и появился перед завотделом со стаканами и закуской в тарелочках — грибочки, сальцо, капустка и хлеб-самопёк. Разлил по стаканам адово пойло, чокнулись, захрустели, закусывая.

— Фашисты, — подал голос один из связанных.

— Ты языком-то ни того…. А то щас задницу в клочья порву, — сказал Егор и тронул ладонью ствол ружья.

— Да шмальни уж, — убеждал Пестряков — Чего мне одному страдать. Ну, сволочи, сознавайтесь, кто в меня стрелял?

Когда вернулись участковый с Федякиным, стражники приговорили бутылочку и закуску всю подмели — полдень близился. Хозяин засуетился — стол вынесли во двор, накрыли, не забыли и собаку.

— Разбой его порвал, — кивнул Пашка на пятого, которого привёли, упаковали верёвками и толкнули в штабель к связанным. — А не собака, застрелил бы на хрен. У меня грамота по стрельбе, а он бежать вздумал.

Егор и лица конокрада рассмотреть не успел, но видел окровавленные и разорванные в клочья рукав и спинку пиджака. Хозяин суетился, угождая незваным гостям, подтаскивал закуски, выставлял бутылочки, пополнял жбан с квасом. Егор гадал, заберёт его Пашка или простит.

Забрал. Подъехали одна за другой две машины. В грузовик загрузили арестованных, в "неотложку" — Пестрякова. Прощаясь, он напутствовал:

— На выборы один пойдёшь, смотри, Егор Кузьмич, чтоб всё было по-нашему…

Пашка Мотылёв:

— С конями-то управишься?

Машины тронулись. Заголосила хозяйка. Под её вой, реквизировав найденное снаряжение, Егор с Федякиным оседлали двух коней, остальных взяли в повода и тронулись в Кабанку.

Анна была на ферме. Наталью Тимофеевну разморило на солнышке. Прикемарила она. Антошка играл на травке у её ног. Потом нашёл прутик и пошёл в атаку на гусей. Обошёл лужу. Коварные птицы отступали с достоинством, меж собой поругивая настырного мальчишку. И вдруг гусак и предводитель стаи, вытянув шею, кинулся на ребёнка. От неожиданности Антошка сел на попу. Жёсткий клюв ткнулся ему в грудь, больно щипнул за руку выше локтя.

— Ма-ма! Ма-ма! — закричал мальчик.

Он и говорить-то умел только три слова — мама, баба, дай.

Мальчик поднялся на ножки и побежал, но гусак мигом догнал, ущипнул за шею и ягодицу.

— Ма-ма! Ма-ма!

Мальчик бросился через лужу напрямик. Запнулся и упал, хлебнул воды. Он ещё сумел подняться.

— Ба-ба! Ба-ба!

Гусак настиг его и здесь, сбил крылом и вскочил на спину. Шансов у ребёнка больше не было.

Наталья Тимофеевна вздрогнула, отходя от дрёмы. Антошка кричит! Она подслеповато осмотрелась — рядом нет, бросила взгляд вдоль улицы — вправо, влево. Господи, где ж ребёнок? За лужей беспокоились гуси. Уж не там ли? Старуха соскочила с заваленки и трусцой, подволакивая отечные ноги, затрусила вокруг лужи. И вдруг увидела!… Господи, не может быть! Господи, только не это! Белый свитерочек в воде…. Это что? Это Антошина спинка?

— Господи-и! — на отчаянный вопль старухи откликнулись собаки всей улицы.

Наталья Тимофеевна подняла внучка на руки. Из носа, раскрытого ротика, ушей текла грязная жижа. Глазки были закрыты, а по щекам полыхал румянец. Жив! Жив!

— Антоша… Антоша, — укачивала старуха остывающее тельце. Толкнулась домой, вспомнила — одна. Постучала к соседке Дарье Ланских:

— Унучек утоп.

— Да ты что?

Дарья, нестарая, проворная баба, взяла на себя роль спасительницы.

— Его надо откачать.

Взяв с Натальей Тимофеевной ребёнка за ручки и ножки личиком вверх, стали раскачивать его будто качели. Жижа булькала в груди, пузырилась на губах.

— Всё. Утоп, — сдалась соседка.

Прибежала оповещённая Анна. Схватила Антошку на руки, прижала головку к плечу и принялась бегать по дому, как оглашённая.