Приди и помоги. Мстислав Удалой - Александр Филимонов

Новгородский полк сразу опомнился и послушался. Завидно многим было, но — ничего не поделаешь, князь прав. Смоляне же, ничего больше не замечая, все были на возах. Кто-то из новгородцев крикнул им:

— Эй, жуки навозные! Кому за вас помирать? Бросай возы, пошли за нами!

Еще несколько таких обидных криков — и многие из грабивших обоз пришли в себя, опомнились и побежали за новгородцами.

Теперь Мстиславова дружина ударила на суздальские полки раньше босоногих ополченцев — и пошла сеча! Топор Мстислава Мстиславича взлетал и опускался — позади князя на земле оставались корчащиеся, бьющиеся в предсмертной судороге тела. На подмогу избиваемым суздальцам пришло подкрепление — вернули свою конницу Всеволодовичи, осознав, что заманить противника на возы им не удалось. Но то была последняя попытка Георгия и Ярослава спасти положение. Ничего у них не вышло.

Поздно было останавливать разошедшихся Мстиславовых ратников. Теперь они находились в более выгодном положении — двигались с холма вниз. Опьяненных кровью, их несло все вперед и вперед. Они не замечали тех редких ударов, что доставались еще им от перепуганного суздальского воинства, но сами наносили удары во множестве.

Новгородский полк теперь было не узнать. Он словно сменил белые нательные рубахи на красные: человеческая и конская кровь забрызгала их настолько, что вымочила и окрасила почти полностью. Ужасен был вид пеших новгородцев, разъяренных и окровавленных! Полк, с которым они сшиблись, даже не пытался оказывать сопротивление, а сразу побежал — и со страху врезался в гущу конницы, идущей на подмогу. Расстроил и смешал ее ряды. Обезумевшие суздальцы, кажется, не понимали — в какую сторону надо бежать, чтобы спастись. Они сталкивались, падали, давили друг друга, беспорядочно метались и снова падали. А на них железной стеной надвигались новгородцы и беспощадно добивали всех без разбора.

Топор князя Мстислава главенствовал над всем сражением. Оно быстро и неуклонно превращалось в побоище, какого еще не видел белый свет. Так показалось и самому князю, когда, получив небольшую передышку, он вдумался: сколько же зарублено им нынче людей. Так много ему еще не приходилось убивать! Мстиславу Мстиславичу сделалось как-то не по себе. Он вдруг поймал себя на мысли, что хочет лишь одного — чтобы враги побежали как можно скорее и побоище прекратилось.

И они побежали! Конные и пешие — покатились как клочья сена под порывами бури. Огромное, самоуверенное и хвастливое превосходство суздальцев обратилось в труху! Бесчисленные толпы, теряя на бегу оружие, брони, коней, людей, неслись куда-то, все равно куда, лишь бы подальше от кровавого водоворота, готового их всех поглотить без остатка. Но им не давали уйти просто так! Мстислав Мстиславич увидел, что справа, обогнув холм и неожиданно возникнув на пути убегающего суздальского войска, в суматошный поток врезался острый клин псковской и смоленской конницы. А слева, не давая спасавшимся добраться до темнеющего вдали леса, рубили их ростовцы с князем Константином.

К полудню все закончилось. Гнаться за уцелевшими разрозненными врагами не имело смысла — победа и так была одержана полная. Мстислав Мстиславич велел трубить на холме общий сбор. Союзное войско начинало собираться под его знамена. Работы впереди предстояло много — обобрать убитых суздальцев, которых валялось на поле неисчислимое множество, потом подобрать своих раненых и убитых да всю неимоверную добычу. Впрочем, ее уже собрали те, кто успел отойти от горячки боя. Пока же князь захотел проведать союзников — поздравить их с победой, вообще убедиться, что они живы. Во время битвы разнесло их далеко друг от друга.

Псковский и смоленский князья вскоре нашлись — они распоряжались возле оставленного неприятелем обоза, делили добычу. Отрывать их от такого важного дела Мстислав Мстиславич не захотел. Он решил пойти поискать князя Константина. Его следовало и поблагодарить, и поздравить особо, он свое обещание сдержал и теперь по праву займет владимирский великокняжеский стол. В сопровождении мечника Никиты и нескольких дружинников поехал князь Мстислав к ростовцам.

Константина он нашел возле дальнего леса. Не увидел — скорее догадался, что тот находится среди своих приближенных, которые, спешившись, держа коней за поводья, стояли, образовывая небольшую плотную толпу, и молчали. Уж не Константина ли они обступили, уж не убитый ли он там лежит, тревожно подумал Мстислав Мстиславич. И хоть пора ему было привыкнуть к смерти в этот страшный день, все же почувствовал, как сжалось сердце: не хотелось, чтобы ростовский князь был убит.

Он не был убит. Заметив подъезжающего князя Мстислава, толпа расступилась — Константин стоял там, сложив руки на груди, отчего-то совсем не веселый. Печальный он был, а на земле, рядом с Константином, сидел, сгорбившись, человек-гора, богатырь Добрыня. На коленях, словно ребенка, он держал мертвого человека, судя по одежде — владимирца, а по тому, что одежда и доспехи на человеке были богатые, — не просто владимирца, а, наверное — боярина, да, пожалуй, из ближних Георгия Всеволодовича. Не понимая, в чем дело — что ж, что мертвый владимирец, хотя бы и знатный — вон их сколько лежит вокруг, и знатных и простых, — Мстислав Мстиславич хотел уже спросить у кого-нибудь потихоньку, но тут великан Добрыня повернул к нему лицо. И стало видно, что он горько плачет — совсем как мальчик.

Глава XIV. Уряжение

Георгий Всеволодович убежал с поля боя, бросив все и всех, как только увидел, что братьев нет рядом — ни Ярослава, ни Святослава. То, что Ярослав, ради которого и была затеяна вся эта война, ушел спасаться первым, возмутило великого князя едва ли не больше, чем разгром всего войска и даже собственной княжеской дружины.

С Георгием увязалось несколько человек из тех, кто находился с ним рядом в то время, когда лавина новгородской черни хлынула с холма и пошла сминать и теснить отборную суздальскую и владимирскую конницу — лучших из лучших. Уже порядочно отъехав от места побоища, великий князь опомнился и заметил попутчиков. Пришел в гнев! Хотел было наброситься на них — гнать обратно, пусть умирают! — но, на их счастье, догадались они захватить с собой запасных коней для великого князя. Сменные кони должны были ему понадобиться — а как управишься с ними без помощников? Он махнул рукой и позволил себя сопровождать.

Вспышка гнева вытеснила из головы дурной страх и прояснила ум. А когда шум и вопль проигранной битвы остался далеко позади и перестал быть слышен, вернулась способность размышлять.

Лучше бы она не возвращалась! Чем дальше отъезжал от поля своего позора Георгий Всеволодович, тем отчетливее понимал, какое случилось непоправимое несчастье. Все, все пропало!

Все потеряно в один миг — власть, могущество, сила, слава. Неужели всего этого можно так сразу лишиться? Все это казалось ему неотделимым, принадлежащим навечно. Но вот что получается: достаточно сделать один неверный шаг — и все исчезает, словно ты шел по жизни не как по широкой и прямой дороге, а как по тоненькой жердочке над пропастью.

Теплился в душе лишь крохотный уголек надежды: добраться бы до своего города, до Владимира, а там будет видно. Он еще великий князь! Он не пустит никого в свой город — а потом что-нибудь придумает, все образуется, грозу как-нибудь пронесет мимо. И то, что сейчас леденит сердце, пройдет, забудется, как страшный сон, который снился в детстве.

Никуда не денешься — виноваты в случившемся были многие люди и разные обстоятельства, но самым главным виновником Георгию Всеволодовичу приходилось признавать себя. Константин был прав в споре за отцовский стол, он с самых пеленок был преемником великого князя, готовил себя к Великому княжению. И не только он — вся земля знала: князь Константин станет ею править. И хотела этого. Отнять стол владимирский у старшего брата значило отнять у него основу жизни.

Упиваясь своим положением, Георгий Всеволодович в глубине души всегда помнил, что торжество его словно имеет привкус неправедности, и, как ни скрывай это за пышностью золотых одежд, все равно он ощутим и понятен каждому — от крестьянина-смерда, что поклонится великому князю в ноги, а потом вслед ему хитро прищурится, до самого близкого человека, боярина Бориса, в глазах которого, полных любви, порой появится на миг странное выражение не то осуждения, не то сочувствия. Что сейчас с ним, верным другом Борисом?

Трясясь на уставшем, спотыкающемся коне, Георгий никак не мог сложить путающиеся обрывки мыслей в единое целое.

Главным умением государя, учил его еще в юном возрасте Борис, является умение предвидеть. А чтобы овладеть таким умением, надо обладать даром высшего зрения, которое только и позволяет целиком обозревать все, что происходит в твоих владениях — важное и неважное, большое и малое. Подобно тому как орел, парящий высоко в небе, видит и князя, едущего на охоту с многочисленной свитой, и малую белку, что сидит на веточке и на того же князя настороженно поглядывает. Но орел только видит, а государственный деятель должен так же ясно, как белку и князя, замечать связующие их нити, сколь бы тонки они ни были.