О героях и могилах - Эрнесто Сабато

«Оборотная сторона жизни», – подумал я.

Как на страницах полицейской хроники, здесь как бы открывалась конечная истина нашего бытия.

«Любовь и экскременты», – подумал я.

И, застегиваясь, подумал еще: «Дамы и Кавалеры».

XVIII

На всякий случаи я уже сидел в кафе в два пополудни. Но человечек, похожий на Пьера Френе, появился только в три часа. Теперь он шагал уверенно, без тени нерешительности. Подойдя к пансиону, поднял голову, чтобы проверить номер (до того он шел с опущенной головой, словно что-то бормоча себе под нос), затем исчез в подъезде дома № 57.

Сильно нервничая, я ожидал, когда он выйдет: близился самый рискованный этап моего предприятия; хотя в какой-то мере я был готов допустить более банальный исход, а именно что Иглесиаса поведут в какое-либо из обществ взаимопомощи или благотворительных, однако интуиция сразу же подсказала мне, что этого не будет: такой шаг они сделают потом. Первый же шаг наверняка будет чем-то гораздо менее невинным: Иглесиаса, скорей всего, представят какому-нибудь влиятельному слепому, быть может даже связанному с заправилами. На чем основывался я в этом предположении? Я рассуждал так: прежде чем запустить, так сказать, в обращение новоиспеченного слепого, их заправилы, наверно, пожелают разузнать его качества, его характер и возможности, степень его проницательности или же тупости – разумный начальник шпионской сети не даст задания агенту, не выяснив его достоинств и слабостей. И конечно же, для того чтобы обходить вагоны метро, сбирая дань, требуются совсем иные качества, чем для того, чтобы стоять на страже у столь важного объекта, как Клуб Военно-морского Флота (чем занимается тот высокий слепой лет шестидесяти, который вечно торчит там с пачкой карандашей в руке, не произнося ни слова, и похож на английского аристократа, впавшего в нищету из-за злосчастного поворота судьбы). Есть, как я уже сказал, слепые – и слепые. И хотя у всех них имеется одно существенное общее свойство, которое обуславливает некий минимум характерных черт, не будем упрощать проблему и воображать, будто все они равно хитры и проницательны. Есть слепые, которые годятся только для физической работы, есть среди них типы вроде докеров или жандармов, но есть и свои Кьеркегоры и Прусты. Кроме того, нельзя предвидеть, как поведет себя человек, попавший в священную Секту по причине болезни или несчастного случая, – здесь, как на войне, возможны поразительные сюрпризы: ведь никто не мог предугадать, что робкий клерк бостонского банка станет героем Гуадалканала [129], и столь же немыслимо предсказать, какими удивительными путями слепота может возвысить какого-нибудь носильщика или наборщика – говорят, что один из четырех заправил Секты в мировом масштабе (обитающих где-то в Пиренеях, в невероятно глубокой пещере, которую с трагическим, смертельным исходом для всех участников пыталась исследовать в 1950 году группа спелеологов) не был слепым от рожденья и, что еще более поразительно, в предыдущей своей жизни был простым жокеем на миланском ипподроме, где и лишился зрения во время скачек. Разумеется, сведения эти не из первых рук, и, хотя мне кажется весьма неправдоподобным, что человек не слепой от рожденья мог достигнуть высшего ранга, я повторяю эту историю, просто чтобы показать, насколько, по мнению людскому, человек способен возвыситься из-за потери зрения. Система продвижения на самом-то деле у них так засекречена, что, думаю, вряд ли кто-то может знать лично этих тетрархов [130]. Дело в том, что в мире слепых имеют хождение сплетни и слухи, не всегда правдивые; отчасти, наверно, затем, чтобы поддерживать склонность к пересудам и злословию, свойственную вообще роду человеческому а у их племени усиленную до патологической степени; отчасти же – и это моя гипотеза – чтобы их заправилы могли использовать ложную информацию как одно из средств сохранения тайны и мрака, двух мощных видов оружия в любой организации подобного сорта. Впрочем, чтобы некое сообщение было правдоподобным, оно по крайней мере должно быть принципиально возможным, и этого, как в пресловутом случае с бывшим жокеем, довольно, чтобы нас могли убедить, до какой степени слепота может поднять самого заурядного человека.

Но вернемся к нашей проблеме. Итак, я не думал, что Иглесиаса в первый же выход поведут в какое-нибудь из открытых обществ, этих заведений, где слепые корыстно используют бедняг зрячих или дам с добрым сердцем и куриным умом, применяя гнуснейшие дешевые приемчики сентиментальной демагогии. Нет, я предчувствовал, что с первым же выходом Иглесиаса я сразу смогу попасть в одно из потаенных убежищ – конечно, это грозило мне серьезными опасностями, но также открывало грандиозные перспективы. Посему в тот день, сидя в кафе, я сделал приготовления на случай подобного похода. Мне могут сказать, что нет ничего легче, чем приготовиться к экскурсии по сьерре Кордовы [131], но совершенно неясно, какие разумные приготовления нужны для исследования мира слепых. Так вот, пресловутые эти приготовления были несложны и вполне логичны: электрический фонарь, немного пищевых концентратов и еще кое-что в этом роде. Я решил, что, по примеру ныряльщиков, в качестве пищевого концентрата лучше всего взять шоколад.

Запасшись карманным фонариком, шоколадом и белой тростью – в последнюю минуту я спохватился, что она может мне пригодиться (так надевают вражескую форму, чтобы обмануть патруль), – я ждал с напряженными, как струны, нервами, когда выйдет Иглесиас с маленьким человечком. Конечно, была еще возможность того, что наборщик в силу своего испанского гонора откажется идти вместе с коротышкой и предпочтет остаться в гордом одиночестве; в этом случае возведенное мною здание рухнет, как карточный домик, и моя экипировка в виде шоколада, фонаря и белой трости неизбежно превратится в нелепое снаряжение помешанного.

Но Иглесиас вышел на улицу!

Маленький человечек оживленно говорил ему что-то, а наборщик слушал с достоинством нищего идальго, который никогда не унижался и не унизится. Двигался он неловко, белой тростью, которую ему принесли, орудовал еще робко и неумело, по временам держа ее поднятой вверх, как термос, и делая по нескольку шагов без ее помощи.

Как много еще надо ему усвоить, чтобы завершить свое обучение! Эта мысль подбодрила меня, и я пошел за ними с довольно уверенным видом.

Низенький человечек явно не подозревал о том, что я иду следом, и это также придало мне решительности – я даже проникся горделивым чувством, ибо все шло именно так, как я рассчитывал, проведя долгие годы в ожидании и предварительном изучении предмета. Не знаю, говорил ли я об этом, но после моей неудачной попытки со слепым из метро в районе Палермо я почти все свое время проводил в систематическом и подробнейшем наблюдении за видимой деятельностью всех слепых, каких встречал на улицах Буэнос-Айреса; за эти три года я накупил сотни ненужных журналов, приобретал и тут же выбрасывал дюжины пластинок для воротничков, запасся уймой карандашей и блокнотов всех размеров, посещал концерты слепых, изучил систему Брайля и проводил дни за днями в библиотеках. Само собой разумеется, подобная деятельность была чревата огромными опасностями – ведь если бы меня заподозрили, все мои планы лопнули бы, уж не говоря об угрозе для моей жизни, однако я был вынужден так поступать, и парадокс состоял в том, что это была для меня единственная возможность спасения перед лицом тех же опасностей; вроде как при обучении обезвреживанию мин, которое с риском для жизни проходят солдаты-саперы, причем в конце тренировки им приходится сталкиваться именно с теми опасностями, которых они учились избегать.

Конечно, я не был так глуп, чтобы переть на рожон, не позаботясь об элементарной предосторожности: я менял одежду, наклеивал фальшивые усы или бороду, надевал темные очки, менял голос.

Таким способом я за три года много кое-чего узнал. И благодаря всей этой кропотливой предварительной работе обрел возможность проникнуть в тайные их владения.

И тут мне пришел конец…

Ибо в эти дни, последние перед моей смертью, я уже не сомневаюсь, что участь моя была решена, возможно, еще в самом начале моих исследований, с того злополучного дня, когда я стал наблюдать за слепым в метро, катаясь взад-вперед по перегону между Пласа-де-Майо и Палермо. И порой я думаю, что, чем хитрей казался я себе, чем тщеславней гордился своим мнимым хитроумием, тем пристальней они следили за мной и тем быстрее я продвигался к своей погибели. Я даже начал теперь подозревать вдову Этчепареборда. И впрямь сколько мрачного комизма в мысли, что вся обстановка ее гостиной: все эти безделушки и огромные Бемби, фотоснимки мещанской четы на отдыхе, идиллические вышитые изречения – в конечном счете все то, над чем я высокомерно позволял себе втихомолку посмеиваться, было лишь пошлой, во вкусе черного юмора декорацией!