Побег из армии Роммеля. Немецкий унтер-офицер в Африканском корпусе. 1941—1942 - Гюнтер Банеман

Теперь было бесполезно приближаться украдкой, раз уж я полностью раскрыл себя.

Состояние глинобитных стен форта говорило о заброшенности. Медленно подъезжая к его коричневато-желтым укреплениям, похожим на укрепления средневекового замка, я не заметил в нем ни движения, ни каких-либо других признаков жизни.

Открытый проем входа, имевший когда-то массивные двойные деревянные двери, зловеще глядел на меня. Снаружи, у обвалившихся стен, торчали ржавые остовы автомашин.

На дороге, ведущей ко входу и его покрытой песком арке, не было следов машин со дня последней песчаной бури, которая засыпала песком все вокруг.

Нажав на педаль газа, отчего мотор взревел, я на большой скорости рванул к арке и, проехав под ней, ворвался на залитую солнцем площадь внутреннего двора крепости.

Остановив машину в центре, я взял автомат и огляделся, ожидая нападения.

Его не последовало. Тишина, усиленная давящей жарой, действовала на меня угнетающе. Я медленно осматривал помост, протянувшийся вдоль стены на полтора метра ниже осыпавшихся бойниц. Ни единого движения, только разруха и руины.

На одном конце площади находились бараки, в которых размещалось командование форта. Они были возведены впритык к стене и увенчаны бойницами, шедшими вдоль крыш этих строений. Темные проемы окон без рам и стекол, словно глаза мертвецов, смотрели на меня. Дверные проемы были похожи на мышеловки, ожидающие, чтобы кто-нибудь туда вошел. Везде царило полное запустение. Ни звука, ни шепота, ничего, что мог бы уловить мой напряженный слух.

На площади не было никаких свежих следов, там валялись только части разбитых орудий да выломанные спицы колеса старой итальянской полевой пушки, которые торчали в небо, словно указующие персты.

Место пугало своей тишиной, которая предвещала беду или что-то непредсказуемое.

Не сводя глаз с пустых проемов дверей и окон, я вылез из кабины с автоматом наперевес. Я подошел к бараку и заглянул внутрь одной из комнат. Перед моими глазами предстала пустота. Не было даже стула или стола. Пол был замусорен пустыми сигаретными пачками, тут и там валялись ржавые банки из-под тушенки.

Я переходил из комнаты в комнату, и, когда дошел до огромной столовой, мимо меня проскользнула большая ящерица и исчезла в дыре у основания прогнившей стены.

Глядя на это пугающее запустение, я понял, что Бир-Хакейм довольно давно заброшен. Тени от стен форта удлинились. Скоро закат. Благоразумнее переночевать здесь, а не в пустыне, решил я.

Я быстро вернулся к грузовику, запустил мотор и подъехал к стене рядом с аркой, направив машину наружу на случай, если придется срочно уезжать.

Остался час светлого времени, этого было достаточно, чтобы поужинать. Я взглянул на ступеньки, ведущие на помост к бойницам, располагавшийся на высоте семи метров надо мной. Перекинув ремень автомата через плечо, я стал взбираться вверх по лестнице. Дерево ступенек уже начало гнить.

Выглянув поверх толстой глинобитной стены, я увидел лежащую передо мной пустыню. Трудно было решить, что было более одиноким – этот форт или песчаное пространство, простиравшееся до горизонта.

За стенами форта тянулись старые ржавые проволочные заграждения, частично засыпанные песком. Тут и там останки автомашин ожидали своего полного разрушения. Среди редких колючих кустов, венчавших песчаные барханы, также ожидали своего погребения бочки из-под бензина и канистры.

От центрального входа вилась пока еще видимая цепочка следов моей машины, единственная печать на пустом пространстве. Солнце, теряя свой жар, висело над горизонтом, словно открытая топка. Скоро оно нырнет вниз. Где-то недалеко на востоке проходила граница Ливии и Египта, четкая линия, составленная из заграждений с колючей проволокой и протянувшаяся от Эс-Саллума до оазиса Эль-Джагбуб (Джарабуб). Я спустился со стены, развел небольшой огонь в консервной банке с пропитанным бензином песком и начал готовить еду из «консервированного ужаса» (тушенки), приправленного луком. Этот лук творил чудеса – он делал это месиво съедобным.

Кофе после ужина стал настоящим праздником, когда тени от стен форта удлинились и медленно перешли в ночь. Затем черное, сверкающее серебром небо и звезды, словно саваном, накрыли собой Бир-Хакейм. Я долго лежал на одеяле, положив голову на заднее колесо, и мысленно совершал поездку, которая предстоит мне завтра. Будет опять волнообразная пустыня, а потом заграждения из колючей проволоки. Если я пересеку их, Ливия останется позади, а вот останутся ли там мои несчастья, я сказать не мог.

Где-нибудь вдоль колючей проволоки найдется проем, в который я смогу проехать. Там было место под названием Форт-Маддалена, а дальше на юг – Бир-Шеферзен. В обоих местах могут быть разрывы в проволочных заграждениях. Тогда я буду в Египте. А как мне прожить там?

Форт был тих, пустыня недвижима, звезды, казалось, угасали. Я заснул…

Мои глаза открылись или это сон? Луна не может быть такой яркой. Я понял, что в глаза мне светит фонарь, а голубой отблеск в его луче исходит от пистолета-пулемета «Томпсон». Его ствол, хоть и небольшой, у самого лица казался величиной с водосточную трубу. Мой затуманенный сном мозг, быстро пробуждаясь, говорил мне, что яркий свет и насмешливо пялившийся на меня ствол мне не приснились.

Отмахнуться от наваждения рукой не удалось. Я почувствовал боль и увидел на своем запястье подкованный ботинок, прижимавший меня к земле.

Теперь я полностью проснулся. Меня поймали! Эта мысль наполнила ужасом все мое существо.

Я пытался сквозь свет фонаря рассмотреть людей, которые решили мою судьбу. Это расстрельная команда, конец пути, завершение долгого, долгого путешествия. Я хотел, чтобы автомат, глядевший на меня, открыл огонь прямо сейчас.

Пистолет-пулемет «Томпсон»? Мой мозг неожиданно вцепился в это слово, английское слово. Я похлопал глазами. Это был пистолет-пулемет «Томпсон», не немецкий автомат MP.38 или MP.40, не «Парабеллум» и не карабин «Маузер» Kar.98k. Это был пистолет-пулемет «Томпсон»!

Последовал резкий приказ, приказ, отданный на языке, на котором я не говорил, но который был таким знакомым. Я слышал его в разных портах мира. Я слышал этот язык несколько лет назад, слышал на берегу, слышал на грузовых пароходах, он рычал в моих ушах во время драк в Ист-Эндских доках Лондона, соблазнительно шептал в борделях Мальты… И граммофон в кейптаунском притоне пел на этом же языке…

И сейчас кто-то говорил на этом языке здесь, в Бир-Хакейме, недалеко от линии фронта.

Потом они поставили меня на ноги и обыскали – зачем? Не знаю. Наконец-то я почувствовал себя в безопасности. Язык, на котором они говорили, был языком не расстрельной команды, а англичан.