Багдадская встреча. Смерть приходит в конце (сборник) - Агата Кристи

– В твое отсутствие, – ответил Яхмос, – мне приходилось все решать самому… и я хотел оказать должные почести наложнице, которая была тебе так дорога.

Имхотеп кивнул и похлопал Яхмоса по плечу:

– Ты руководствовался благими намерениями, сын мой. Я знаю, что обычно ты чрезвычайно благоразумен в денежных делах. И ценю, что в этом случае ты согласился на лишние траты, чтобы доставить мне удовольствие. Но все равно – я не чеканю деньги, а наложница… э‑э… всего лишь наложница. Сдается мне, что нужно отказаться от самых дорогих амулетов, и… посмотрим, нет ли еще каких-то способов сократить наши затраты… Камени, прочти статьи расходов.

Писец зашелестел папирусом.

Яхмос с облегчением вздохнул.

Кайт медленно прошла от дома к озеру и остановилась рядом с детьми, игравшими под присмотром матерей.

– Ты была права, Сатипи, – сказала она. – Мертвая наложница – совсем не то, что живая наложница!

Сатипи посмотрела на нее затуманенным, невидящим взглядом.

– Что ты имеешь в виду, Кайт? – спросила Ренисенб.

– Для живой наложницы ничего не было жалко – ни одежд, ни драгоценных камней, ни даже наследства крови и плоти Имхотепа! А теперь он озабочен тем, чтобы сократить расходы на погребение! В конце концов, зачем тратить деньги на мертвую женщину? Да, Сатипи, ты была права.

– А что я сказала? – пробормотала та. – Уже не помню.

– И правильно, – согласилась Кайт. – Я тоже все забыла. И Ренисенб.

Последняя молча смотрела на свою невестку. В ее голосе было нечто, неприятно поразившее Ренисенб, – намек на угрозу. Она привыкла считать Кайт недалекой женщиной – тихой, покладистой и незаметной. Теперь ее удивило, что Кайт и Сатипи как будто поменялись ролями. Властная и агрессивная Сатипи стала покорной – почти робкой. А тихая Кайт теперь, похоже, подчинила себе Сатипи.

Но характер людей не меняется, подумала Ренисенб. Или меняется? Она не знала, что и думать. Неужели за несколько недель Кайт и Сатипи на самом деле стали другими, или перемена в одной из женщин стала причиной перемены в другой? Это Кайт сделалась агрессивной? Или она просто кажется такой из-за неожиданной перемены, случившейся с Сатипи?

Последняя действительно изменилась. Не повышала голоса, из которого исчезли привычные визгливые нотки. Передвигалась по дому и двору нетвердой, робкой походкой, стараясь не привлекать к себе внимания, – от прежней самоуверенной манеры не осталось и следа. Ренисенб приписывала эти перемены потрясением, вызванным смертью Нофрет, но ей казалось странным, что последствия не проходят так долго. От Сатипи можно было ждать, невольно подумала Ренисенб, что она будет открыто радоваться внезапной и безвременной смерти наложницы. А женщина нервно вздрагивала при каждом упоминании имени Нофрет. Даже Яхмос, похоже, избавился от постоянных придирок и упреков и в результате стал держаться увереннее. В любом случае перемены в Сатипи всем пошли на пользу – по крайней мере так, считала Ренисенб. Но смутное беспокойство не покидало ее…

Вздрогнув, она отвлеклась от своих мыслей и наткнулась на хмурый взгляд Кайт. Видимо, невестка ждала подтверждения последним произнесенным словам.

– И Ренисенб, – повторила Кайт. – Забыла.

Внезапно Ренисенб захлестнула волна возмущения. Ни Кайт, ни Сатипи, ни кто-то другой не смеет указывать ей, что помнить, а что нет. Она с вызовом посмотрела на Кайт.

– Все женщины в семье, – сказала Кайт, – должны быть заодно.

Наконец Ренисенб обрела дар речи.

– Почему? – громко спросила она.

– Потому что у них общие интересы.

Ренисенб решительно покачала головой. «Я человек, а не только женщина, – подумала она. – Я – Ренисенб».

А вслух сказала:

– Все не так просто.

– Ты желаешь нам неприятностей, Ренисенб?

– Нет. И кстати, что ты имеешь в виду под неприятностями?

– Все, что было сказано в тот день в центральной комнате, лучше забыть.

Ренисенб рассмеялась:

– Ты глупа, Кайт. Слуги, рабы, моя бабушка – все слышали! Зачем делать вид, что ничего не было, если оно было?

– Мы разозлились. – Голос Сатипи звучал глухо. – Это были всего лишь слова, – сказала она и с каким-то лихорадочным раздражением прибавила: – Перестань об этом говорить, Кайт. Если Ренисенб хочет неприятностей – пускай.

– Мне не нужны неприятности, – возмущенно ответила Ренисенб. – Но это глупо – притворяться.

– Нет, – возразила Кайт. – Это мудро. Подумай о Тети.

– У Тети всё в порядке.

– У всех всё в порядке – теперь, когда Нофрет мертва, – улыбнулась Кайт.

При виде этой тихой, безмятежной, довольной улыбки Ренисенб снова захлестнула волна протеста.

И все же Кайт была права. Теперь, когда Нофрет не стало, все утряслось.

Сатипи, Кайт, она сама, дети… Все спокойно и мирно – никаких опасений за будущее. Чужак, незнакомец, от которого исходила угроза, теперь исчез – навсегда.

Но откуда тогда эти странные чувства, которые она испытывает при мысли о Нофрет? Откуда это ощущение превосходства мертвой девушки, которая ей никогда не нравилась? Нофрет была дурным человеком, и теперь она мертва, почему же Ренисенб никак не может успокоиться? Откуда этот внезапный приступ жалости – или чего-то большего, чем жалость, скорее сочувствия и понимания?

Ренисенб недоуменно покачала головой. Она долго сидела у пруда, когда остальные ушли, и тщетно пыталась разобраться в путанице своих мыслей.

Солнце уже опустилось к горизонту, когда проходивший по двору Хори заметил Ренисенб и сел рядом.

– Уже поздно, Ренисенб. Солнце садится. Нужно идти в дом.

Его тихий серьезный голос успокоил ее – как всегда. Она повернулась к нему с вопросом:

– Должны ли все женщины в семье быть заодно?

– Кто тебе такое сказал, Ренисенб?

– Кайт. Они с Сатипи…

Ренисенб умолкла на полуслове.

– А ты… хочешь иметь собственное мнение?

– Мнение! У меня не получается, Хори. В моей голове все перемешалось. Люди ставят меня в тупик. Все они не такие, какими я их считала. Сатипи всегда казалась мне смелой, решительной, властной. Но теперь она слабая, неуверенная, даже робкая. Какая из этих женщин настоящая Сатипи? Люди не могут за день так измениться.

– За день – не могут.

– А Кайт… всегда мягкая и послушная, позволяющая всем помыкать собой… Теперь она нами командует! Похоже, даже Себек ее побаивается. И Яхмос изменился – раздает указания и ждет, чтобы ему повиновались.

– И все это тебя смущает, Ренисенб?

– Да. Потому что я не понимаю. Иногда мне в голову приходит мысль, что даже Хенет не та, кем кажется!

Она рассмеялась, словно от нелепости такого предположения, но Хори молчал. Его лицо оставалось серьезным и задумчивым.

– Ты ведь никогда не думала о других людях, Ренисенб? В противном случае ты бы поняла… – Он помолчал немного, затем продолжил: – Ты знаешь, что во всех гробницах есть фальшивая дверь?

Ренисенб удивленно посмотрела на него:

– Да, конечно.

– У людей так же. Они делают себе фальшивую дверь, чтобы обмануть других. Если они знают о своей слабости и никчемности, то строят внушительную дверь из самоуверенности, бахвальства, преувеличенной властности – и со временем сами начинают верить, что эта дверь настоящая. Они думают – и остальные тоже, – что на самом деле такие. Но за этой дверью, Ренисенб, голая скала… А когда приходит реальный мир и касается их пером правды, тогда и проявляется их истинная сущность. Мягкость и покорность Кайт принесли ей желаемое – мужа и детей. Глупость облегчала ей жизнь, но при появлении опасности Кайт показала, кто она на самом деле. Она не изменилась, Ренисенб, – сила и безжалостность всегда жили в ее душе.

– Но мне это не нравится, Хори, – с детской непосредственностью сказала Ренисенб. – Это меня пугает. Все не такие, какими я их считала. А я сама? Я ведь всегда одинаковая.

– Правда? – улыбнулся Хори. – Тогда почему ты сидела тут несколько часов, наморщив лоб, вспоминая и размышляя? Разве прежняя Ренисенб – та, которая уехала с Хеем, – так поступала?

– О нет. Ей не было нужды…

– Видишь? Ты сама все сказала. Вот слово, которое обозначает реальный мир, – нужда! Ты не тот веселый и беззаботный ребенок, каким всегда казалась, и не принимаешь все за чистую монету. Ты не просто одна из женщин в доме. Ты – Ренисенб, которая хочет иметь собственное мнение, которая размышляет о других людях…

– Я думала о Нофрет… – медленно проговорила Ренисенб.

– О чем именно?

– О том, почему я не могу ее забыть… Она была плохим, жестоким человеком, старалась доставить нам неприятности, и она мертва… Почему же я не могу успокоиться?