Другой Ленин - Александр Майсурян

«Теперь они нас перестреляют». В первый момент после июльского поражения большевиков их вожди колебались: не сдаться ли властям? Обвинения в адрес Ленина множились: прошел слух, что он не только немецкий шпион, но и тайный сотрудник царской полиции — якобы в департаменте полиции нашлись документы об этом. «Эти слова на Ильича произвели невероятно сильное впечатление, — писал большевик Григорий Орджоникидзе. — Нервная дрожь перекосила его лицо, и он тоном, не допускающим возражения, заявил, что надо ему сесть в тюрьму». Он говорил упавшим голосом: «Да, да, могут доказать, что угодно, — в их руках власть и главным образом печать».

Г. Зиновьев вспоминал: «Сначала у нас были большие колебания: не дать ли себя арестовать?.. 7-го (а пожалуй, и 8-го) июля мы больше склонялись к тому, чтобы дать себя арестовать… Но уже через очень короткое время стало выясняться, что было бы безумием отдать Владимира Ильича в руки тогдашнего «правосудия». Вся обстановка говорила за то, что В.И., несомненно, подвергся бы тут же самосуду».

Действительно, многие офицеры в Петрограде были настроены на то, чтобы расправиться с вождем большевиков немедленно, без долгой волокиты. Командующий столичным военным округом генерал П. Половцев позднее вспоминал свой разговор с офицером, посланным арестовывать Ленина. Офицер спросил: «Как доставить этого господина — в целом виде или по кускам?»

«Я ответил ему с улыбкой, — писал генерал, — что люди, которых арестовывают, часто совершают попытку к бегству…»

И тем не менее вначале Ленин собирался сдаться властям. Анна Ульянова-Елизарова: «Одно время он думал, чтобы дать себя арестовать. Помню, он сказал тогда, что если арестуют, то очень вероятно, что с ним покончат, потом они, может быть, даже слезы прольют, крокодиловы слезы, скажут, как это нельзя было удержать, но все же постараются расправиться…» Поэт Демьян Бедный, заставший его в такой момент, говорил: «Прощаясь, мы расцеловались. Владимир Ильич был в каком-то восхищенном состоянии. Глаза его горели. Лицо его было одухотворенно, как никогда, и мне бросилось в глаза, что он удивительно похож на Христа, как его рисуют лучшие художники, в тот момент, когда шел на распятие, отдаваясь в руки врагов своих».

«Давай попрощаемся, — обратился Владимир Ильич к своей жене, — может, не увидимся уж». Они обнялись… Это было 7 июля.

Как опытный шахматист, Ленин привык просчитывать ходы не только за себя, но и за противника. 5 июля он хладнокровно заметил: «Теперь они нас перестреляют. Самый для них подходящий момент».

Лев Троцкий писал по этому поводу: «Он 4–5 июля продумал обстановку не только за революцию, но и за противную сторону и пришел к выводу, что для «них» теперь в самый раз нас расстрелять. К счастью, нашим врагам не хватало еще ни такой последовательности, ни такой решимости».

В конце концов ЦК большевиков запретил Ленину добровольно сдаваться властям. «И через неделю, — вспоминал Зиновьев, — тов. Ленин говорил мне: как же мы могли быть так глупы, что хоть на одну секунду думали довериться и идти к этой банде арестовываться?»

«Пойдем лучше купаться». После июльских событий Ленин скрылся из Петрограда. Садясь на ночной поезд, Владимир Ильич сказал своему спутнику, рабочему Николаю Емельянову:

— Оставайтесь на площадке, а я присяду на ступеньки. Если понадобится, соскочу на ходу.

— Так опасно, — возразил тот, — вдруг сорветесь…

— Ничего, я цепкий.

«Он умостился на ступеньке, — вспоминал Емельянов, — и взялся за поручни… Вдруг из соседнего вагона вышел офицер и приблизился к нам. Он с подозрением оглядел меня и наклонился над Ильичем. Офицеру взбрело в голову заглянуть Ленину в лицо, но Ильич притворился охмелевшим. В такт ходу поезда он раскачивался из стороны в сторону, все ниже склоняя голову. Когда офицер заглядывал с правой стороны, Ильич почти валился вправо; офицер заглядывал с другой стороны — Ильич склонялся влево. Длилось это несколько минут, но напряжение было такое, что я еле сдержал себя, чтобы не сбросить наглого офицера с поезда. Наконец он махнул рукой и с раздражением сказал:

— Этот все равно свалится, — и ушел».

Ленин укрылся от властей в легендарном шалаше возле станции Разлив. Это жилище построил Емельянов из веток и покрыл сверху сеном. Один из гостей шалаша, фотограф Д. Лещенко, вспоминал: «Это было совершенно лысое место, какой-то заброшенный пустырь или болото; здесь не было ни деревца, ни куста, не было даже камня или ветки, на которую я бы мог усадить свою модель».

«Уж вы извините, пожалуйста, — сказал Ленин, — что у нас нет никаких культурных приспособлений вроде стульев, на которых можно было бы сидеть».

«Не только стоять, — продолжал Лещенко, — но даже, кажется, сидеть в этом низеньком сооружении из палок и соломы было невозможно и было настолько тесно, что нельзя было даже и повернуться»… Иногда это сооружение называли просто «стогом».

«В шалаше, — писал товарищ Ленина по этому последнему подполью Григорий Зиновьев, — мы сразу почувствовали себя спокойнее. Жизнь стала «налаживаться». Кругом версты на две ни одного человека… Усталый и измученный работой и передрягами, В.И. первую пару дней прямо наслаждался невольным отдыхом… Он делал прогулки, ходил купаться на Разлив, лежал на солнышке». По вечерам они пекли картошку в золе костра у шалаша.

«В вечернее время, — вспоминал Емельянов, — частенько ходили ловить рыбу бреднем с ребятишками… Ильич, по-моему, очень любил рыбную ловлю». Рыбачить помогал 13-летний Николай — сын Емельянова. «Наловили много плотвы, окуней, судаков, ершей. Неизвестно, кто больше радовался улову — Коля или Владимир Ильич. Они с таким удовольствием сидели вдвоем и перебирали рыбу, сортировали ее и приговаривали:

— Это для ухи, эту зажарим».

Очевидно, Владимир Ильич переживал волну расслабляющего, «обломовского» настроения. Зиновьев: «Первые дни В.И. не читал газет вовсе или прочитывал только политическую передовицу в «Речи»… Такое море лжи и клеветы не выливалось ни на одного человека в мире. О «шпионстве» Ленина, об его связи с германским генеральным штабом, о полученных им деньгах и т. п. печаталось в прозе, в стихах, в рисунках и т. д.

— Не надо портить себе нервы, — говорил Ильич. — Не стоит читать этих газет, пойдем лучше купаться.

Я не выдерживал и время от времени все же заглядывал в приносившиеся нам газеты, затем рассказывал о содержавшемся в них фантастическом вранье Владимиру Ильичу. Он отвечал: чем больше вранья, чем гнуснее это вранье, тем хуже для них, тем меньше рабочие поверят клеветникам». «Они «пересолили», — замечал Ленин позднее. — Миллионы экземпляров буржуазных газет, на все лады кричащие против большевиков, помогли втянуть массы в оценку большевизма…» Людям поневоле пришлось задуматься и рассуждать, и скоро они пришли к выводу, что если их враги так ненавидят большевиков, значит, те умеют с ними бороться. «Они… заставили их думать, что если так травят большевиков, значит, это что-нибудь хорошее».