Визит нестарой дамы - Мария Арбатова

Васька: – Это капуста, что ли, такая?

Ёка: – Спаржа, патриот!

Тихоня (наливает водки): – Давайте выпьем. За всех нас.

Пьют. Пауза.

Пупсик: – Ёка, ты меня прости, я много раз тебе делала больно.

Ёка: – Да ты ешь, ешь, а то остынет.

Пупсик: – Но я ничего не умела тогда. Я нечестно играла. Но это не из подлости было. Это из страха было.

Ёка: – Мне пафосу не надо. Я это не ношу. Ешь лучше.

Пупсик: – Мне самой казалось, что он любит тебя, а мной просто хочет с тобой рассчитаться. А когда я узнала, что ты таблетки приняла, я сама чуть не умерла (вытирает слезы).

Ёка (вздыхает): – Да ладно вам с этими таблетками. Сто раз уже сказано, я одну всего приняла, остальные в туалет спустила, а упаковку на стол специально бросила. И Тихоню я, конечно, с дерьмом мешала. Любила я его. Но не такой мне нужен был. И жизнь была нужна не такая.

Тихоня: – Надеюсь, теперь ты получила такую жизнь?

Ёка: – Да пожалуй, опять нет. Только тут уже никто не виноват…

Димка: – Опять «кто виноват?»

Ёка: – Сама и виновата. Денег много, а внутри вытоптано.

Пауза.

Васька (замявшись): – Ты, Тихоня, вот что… Если тебе интересно мое мнение… Если оно тебе, конечно, интересно…

Тихоня (напряженно): – Интересно. Конечно, интересно.

Васька: – У тебя ведь перо ловкое. У тебя ведь лучшие сочинения в классе были. Я твоими статьями зачитываюсь.

Тихоня (робко): – Спасибо.

Васька: —Ты вот только про говно не пиши. Нехорошо это. Это длинный разговор, Тихоня.

Тихоня: —Давай поговорим.

Васька: – Надо сесть, взять водочки и поговорить. Нельзя ведь так писать, люди ведь читают.

Пупсик: – Ты сам-то – антисемит. Молчал бы!

Пауза.

Тихоня: – Думаешь, так все просто. Газеты – это машины культуры, и управляют ими деньги. Газета, она сама все контролирует, хочет – понижает ценность каких-то вещей, хочет – повышает. И я в ней не главный редактор, я ничего не решаю. Я только решаю, хочу я держаться на плаву или нет.

Васька: – И на хрена тебе на такой плав жизнь гробить?

Тихоня: – А что ты мне предлагаешь? В инженеры возвращаться? Сам знаешь, какой я инженер!

Пауза.

Ёка: – Жаль, Димки нет. И Ирки.

Пауза.

Пупсик: – Вы меня извините, но нам пора. У меня голова очень сильно заболела. Вы меня извините (встает, идет к двери). – И у нас бензина очень мало…Прямо не знаю, как доедем. (Останавливается, Тихоне): – Ну идем же.

Тихоня (встает): – Извините. Странный вечер получился.

Пупсик: —Я вас всех очень люблю. Мне за все стыдно.

Ёка (Пупсику): – К мясу-то не притронулась! Тебя звать – только харчи портить! Ладно, пошли, налью я тебе, так и быть, бензина… (Встает.)

Тихоня (Димке): – Извините. Спасибо за все.

Димка растерянно кивает. Все, кроме Васьки и Димки, исчезают с экрана. Стук хлопнувшей двери.

Васька (просветленно): – Пошел я, я их догоню (выходит).

Димка подбегает к окну, наблюдает в окно, закуривает, садится, снимает очки, растерянно смотрит по сторонам, вспоминает про видео, показывает ему кукиш, подходит и выключает. Экран темнеет.

– Финита ля комедиа! – сказал Димка. – Странное ощущение. Как будто в Мертвом море искупался. Хочешь погрузиться, а тебя наверх выталкивает. Понимаешь?

– Понимаю.

– Тьфу, черт! Про мороженое забыли! – вдруг заорал он.

– И про деньги, – добавила я.

– Хочешь мороженого?

– Нет. И денег тоже не хочу. – Как-то слишком много информации было сразу, голова и душа хотели лопнуть.

– У меня есть любимый фильм – «Форрест Гамп», не видела?

– Нет.

– Я тебе куплю его. Ну короче, там все про меня. Главному герою мама говорила: «Жизнь, Форрест, как коробка шоколадных конфет, никогда не знаешь, с какой начинкой тебе достанется!» – сказал Димка.

– Да потому что только дурак начинает есть конфеты первым, я всегда жду, когда другие начнут, а потом спрашиваю, какие с шоколадной внутри. Если я не с шоколадной раскушу, у меня настроение на полдня портится! – напомнила я.

– Почему бы тебе с Пупсиком не помириться? – вдруг спросил Димка.

– Зачем? – удивилась я.

– Тебе ж все равно кого-то надо опекать, а в нее уже столько сил вложено.

– Уже не надо. Я уже от этого дела выздоровела. Понимаешь, у меня была такая патология общения: повышенное чувство долга. Защитная форма от одиночества. А теперь кончилась…

– И ко мне тоже? – удивился он.

– Ко всем. Раньше я всех переводила через дорогу, а теперь всем предлагаю условия, в которых они сами разберутся со светофором. И знаешь, оказывается, все адаптируются гораздо лучше, чем я предполагала.

– И мне самому разбираться со светофором? – Он снова втаскивал меня в разборку.

– А чем ты лучше других? – не сдавалась я.

– Всем. К тому же я тебя люблю.

– Пупсик тоже меня любит. В ваших устах любовь – законный предлог для манипуляций. Я тебе предан за то, что ты решаешь мои эмоциональные проблемы. Бартер. – Я намеренно тыкала в нос Пупсиком.

– Старая злая противная баба! – сказал он.

– Зато никому ничем не обязанная, – гордо предупредила я.

– Ты мне всю жизнь испакостила. – Главное, что сам в это верит!

– Тем, что не обслужила твоих фантазий? Извини, у меня были свои. Я их обслуживала! – Если б мне двадцать лет тому назад показали картинку про то, как сидит несвежая ненакрашенная опухшая жующая баба с миской салата на коленях, а рядом с ней молодой ухоженный накрашенный красавец в расстегнутой женской блузке, спортивных трусах и джинсовых туфлях на бритых ногах. И он нервно курит и говорит про то, как она ему испакостила жизнь, а она думает, как бы от него отвязаться, я бы сказала, что мизансцена перегружена несоответствиями.

– И у тебя что, даже чувства вины нет? – спросил он голосом, клянусь, голосом своей матери, распекавшей его за шалости. И я вдруг увидела, как он стал похож на нее с годами. Вспомнила, как она его била ремнем, и представила, как он хлещет ремнем мазохирующих американцев. «Как глупо, – подумала я, – как глупо, на какую маленькую капельку мы сдвигаемся от своих родителей. Как долго болезненно бунтуем, чтоб на такую маленькую капельку!»

И меня вдруг понесло, я швырнула стакан с шампанским в видик и заорала:

– Вот тебе чувство вины! – А потом бросила в него салатницей и заорала еще истошней: – Вот тебе еще чувство вины!

Димка поймал салатницу, сгреб горстку овощей с ноги, покрутил пальцем у виска, покачал головой на залитый шампанским видик и понимающе молвил:

– Истеричка!

Я, конечно, никакая не истеричка, то есть, конечно, истеричка, могу на детей наорать и тут же поцеловать, подлизаться; но истерикой как оружием не пользуюсь. Мне даже удивительно стало, как он притих. Вот оно как делается – поорать, бросить, и все управляемы.