Страна мечты - Владислав Савин

И какая во всем этом должна быть роль Партии? А товарищ Пономаренко приезжал в августе еще, после «дела Пирожковой», и нам объяснил:

— Партийно — политическая работа должна быть как в армии. Так же замполит командира не подменяет? А лишь обеспечивает, чтобы человеческий фактор не мешал а помогал процессу. Как — ну представьте себя подпольем, но без подполья. Что вы не сверху, из высокого кабинета смотрите, а снизу, от трудящихся масс, вам все видно, где какой непорядок, что улучшить можно. И вопрос ставить — обеспечить, или устранить. Нет, Анюта, я не призываю вас лично у станка становиться, сам в кабинете сижу — но вот связь с рядовыми коммунистами для нас должна быть всем! И чтобы каждый знал — его в правом деле обязательно поддержат! Такая вот линия Партии сейчас — и старайся ей следовать!

Я и стараюсь. Благо, мое звание Инструктора ЦК… хотя как оказалось, оно в довесок идет к совсем иному! Особая Комиссия при Комитете Партийного Контроля — члены ее по умолчанию получают и «корочки» Инструктора ЦК ВКП(б), а при исполнении могут числиться по любому другому ведомству, НКГБ, НКВД, СМЕРШ, просто армия и флот, да что угодно! В отличие от ГБ и милиции которые все ж обычно реагируют на уже совершенное преступление, мы должны бдить в постоянном режиме, высматривая непорядок в хозяйстве. И считается наша контора превыше всех прочих, «служба партийной безопасности»… ой, мама, это ж выходит, полный аналог немецкого СД! Даже номерные жетоны оттуда переняли — только герб, понятно, советский, вместо свастики с орлом.

Работы — непочатый край. И оттого, что нет формальных границ — еще сложнее. Ой, что бы я без своих ребят и девчонок делала — а так, у меня целая Организация образовалась, в основном из тех, кто с нами в «шаолинь» ходит. Но также и студенты Корабелки (сделали все же с сентября, полноценный Кораблестроительный Институт, а не филиал Ленинградского — хотя самые тесные связи с ЛКИ остались), и люди с Арсенала, и из КБ Базилевского. Причем больше всего привлекает людей в нашей работе — именно то, что если ты предложишь умное, это сделают! И организацию труда в цехах пересматривали, и налаживали выпуск «малой механизации», и улучшали жилищные условия, и обеспечивали правопорядок на улицах. И то, о чем широкая публика не знала — в спорах между большими сторонами, как Севмаш и Арсенал, выступать третейским судьей!

И самообразованием заниматься — чтобы разбираться в предмете не как Кириченко. Понятно, что инженером я не стану — но хоть сумею правильно вопрос задать, а уж ответить тут есть кому! Жалко, что когда‑то в университет на филфак поступала, надо было на матмех, а лучше так в Ленинградскую Корабелку, если бы знала — а впрочем, если бы не мой немецкий, как знать, может и жизнь моя вся повернулась бы иначе, не прошла бы я жестокую школу в оккупированном Минске, не взял бы после меня дядя Саша в «Рассвет», не встретила бы я своего Адмирала. Страшно становится, как представлю… и пусть сейчас он далеко от меня, но вернется же, и мы снова будем вместе! Но по порядку все расскажу.

Юрка вернулся, в середине сентября. Оказывается, он тоже числится в «инквизиции», Пономаренко постарался — войны пока нет, так что подводный спецназ обойдется без товарища Смоленцева. А он забрал Лючию, и исчез. Куда — для всех тайна, и лишь я знаю, что в Италию. Вернется, расскажет. Пока итальяночка еще в форме, может перелет вынести нормально. А вот мне — сложно уже!

Платье мне Лючия сделать успела. Клеш сразу от плеча, «венецианского» покроя — а по мне, здорово похоже на русский сарафан. Девчонки смотрели, оценивали — и кто‑то захотел такое же! Все ж наш привычный стиль, талия стянута, юбка — солнце, больше худеньким, стройным подходит, ну таким как Ленка еще туда — сюда, а если фигура плотная, коренастая? А так, полнота складками скрадывается, малозаметна совсем. И если клеш не солнце (хотя Лючии интересно, как такое выглядеть будет), а лишь полу, то расход ткани выходит даже чуть меньше, чем на прежнее «пышная юбка, облегающий верх».

Ткань брали у «мистера шимпанзе». Который никаких проблем нам не доставлял, сидел смирно, в очередной раз отдав нам ящик барахла, в обмен на тщательно подобранную информацию. А после вдруг предложил мне пообедать в «Белых ночах» (это уже не столовая, откуда этого же мистера американского шпиона уже дважды избитым выносили, а настоящий ресторан, московским под стать). Ладно, посидим — это мой город, в «Белых ночах» я всем хорошо известна, и полномочия мои тоже, диктофон в сумочке, после доклад будет дяде Саше, как положено. А главное — мой Адмирал про мистера знает, и ревновать понапрасну не будет! (прим. — про приключения в России мистер Эрла, «агента дважды ноль», см. «Восход Сатурна», «Днепровский вал» — В. С.)

— Вот и все, игра окончена — сказал мистер, и с облегчением, и с каким‑то надрывом — вы, миссис Лазарева, или как вас там по — настоящему, добились своего. Ну а я наверное, стал слишком русским, за почти два года здесь. Это ведь у вас сказано, «работает, и не трогай», или «не буди лихо, пока тихо»? Американец так бы никогда… но вот сколько я уже попадал в ваш госпиталь, пытаясь тронуть и разбудить, четыре раза?

И залпом выпил стакан водки. Не хватает мне еще с пьяным время тратить — сразу позвать патруль?

— Челлендж — сказал мистер Эрл — истинно Американская Идея, это не успех. И даже не «каждый чистильщик обуви может стать миллиардером», это не более чем профанация, лишь часть идеи. Челлендж — это то, что мы унаследовали от пионеров Америки: Бог, судьба, жизнь, да что угодно, посылает нам испытание, которое мы должны преодолеть. И каждый взятый барьер — это Цель, сама по себе. Все что нас не убивает, делает сильнее. Потому мы не вспоминаем с ужасом свою Депрессию, когда у нас в Штатах умерло от голода несколько миллионов человек, точные цифры наверное мы не узнаем никогда. Но выжившие — не плачут, а гордятся, что оказались сильнее судьбы! А успех — лишь одна, видимая сторона. Вам, русским, этого не понять. Хотя бедствий у вас побольше — но вы к ним относитесь, как к чему‑то привычному: отбились, выжили, и ладно! А мы — закаляемся, становимся сильнее. Так гордитесь, миссис Лазарева — вы поставили мне барьер, который я одолеть не мог. Больше того, вы согнули меня, заставили опустить руки. И слаб человек — я принял вашу игру, мне совсем не хотелось иначе быть отозванным, и сброшенным куда‑то во Францию, где гестапо вовсе не будет со мной так же деликатно, как ваши якобы бандиты. Хотя в одном случае виноваты британцы — ну я им этого не забуду! А теперь, все — меня отзывают, с неудовольствием! Зато очень скоро на мое место приедет кто‑то другой, если уже не. Посмотрим, как повезет ему.

— Не понимаю, о чем вы? — отвечаю я безмятежно — ну да, мы догадывались, что вы вовсе не корреспондент «Чикаго трибюн», но при чем тут наш бизнес?

— Бросьте, миссис Лазарева — машет рукой Эрл — вы очень долго кормили меня сказками про «фтороход», которые я исправно отправлял наверх. А теперь меня прямо ориентируют, что на вашей К-25 атомный двигатель — заметьте, не я раскопал, а мне указывают! И кому‑то в Вашингтоне очень не понравилось, что я, почти два года сидя рядом, не сумел найти истину!

Проклятые янки! Любой шифр их радио и телефонных сообщений наши компьютеры ломали — но что делать с дипломатической почтой, которую мистеру Эрлу вручает американский консул в Архангельске, или капитаны американских транспортов, иногда все еще разгружающиеся в Молотовске? То есть они часть тайны узнали — но открыли ли главное? Ой, будет же кому‑то статья 58–6 (шпионаж), кто разболтал? Или у них тоже аналитики хорошие есть?

— Не верьте никому! — говорит Эрл — это у британцев сентиментальность, знаю про случай, когда одна большая шишка в МИ-6 не решилась подвергнуть тщательной проверке сына своего старого друга, потому что «было неудобно». (прим. — в нашей истории, таким «сыном друга» был Ким Филби — В. С.). У нас бы, без всяких сантиментов, ничего личного, бизнес! И если в самом начале войны американская разведка была в значительной степени, импровизацией любителей (пусть даже иногда очень талантливых), то сейчас там, насколько до меня доходит, создана машина, подобная германскому генштабу — абсолютно безжалостная, учитывающая все. Мы, американцы, тоже можем испытывать к кому‑то симпатию — но ради дела, предаем не рассуждая. Ничего личного — просто бизнес. И убеждение, что точно так же бы вы поступили со мной. Запомните это — и не верьте нам! Мы держим слово — лишь с тем, кто полезен сейчас, или может быть полезен в будущем, и не больше! Что делать, если это тоже «челлендж» — многие барьеры, посылаемые нам судьбой, таковы, что приз дается лишь первому, или первым, ну а прочим, лишь моральное удовлетворение. Потому, челлендж — это еще и умение идти по головам, отпихивать локтями — ничего личного, ведь вы бы не уступили и мне?