Правила Дома сидра - John Irving

— Что это? — спросил Гомер Уолли, имея в виду все — неизвестное животное, всадника, пустыню, титры, словом — все!

— Какой-то бессловесный бедуин, — ответил Уолли. «Бедуин»? — мысленно повторил Гомер и спросил:

— Это такая лошадь?

— Какая лошадь? — в свою очередь спросила Дебра Петтигрю.

— Животное, — сказал Гомер, чувствуя, что попал впросак. Кенди повернулась и так ласково посмотрела на Гомера, что у него захолонуло сердце.

— Ты никогда не видел верблюда?! — воскликнул Уолли.

— Как по-твоему, где он мог его увидеть? — напустилась на него Кенди.

— Я просто удивился, — оправдывался Уолли.

— Я и негров никогда не видел, — сказал Гомер. — Это ведь был негр на верблюде?

— Чернокожий бедуин, — ответил Уолли.

— Надо же, — протянула Дебра, она смотрела на Гомера с легким испугом, точно на инопланетянина, принадлежащего совсем другой форме жизни и почему-то оказавшегося на Земле.

Наконец титры кончились. Черный бедуин исчез и больше ни разу не появился. Пустыня тоже исчезла, сыграв, наверное, какую-то роль. Фильм был про пиратов. Два больших корабля палили друг в друга из пушек; смуглые мужчины с длинными нечесаными волосами в широченных штанах творили что-то страшное с приятными на вид, прилично одетыми представителями сильного пола. Негров среди них не было. Бедуин на верблюде, подумал Гомер, наверное, какой-то символ. Его знакомство с беллетристикой ограничивалось Чарльзом Диккенсом и Шарлоттой Бронте; и он не знал, как относиться к персонажам, которые берутся ниоткуда и неизвестно куда исчезают. А также к произведениям, смысла которых никак не ухватишь.

Пираты перенесли на свой мерзкий корабль сундук с монетами и прекрасную блондинку, потопили красивый корабль и поплыли дальше. Они дико веселились на палубе, пили, орали песни; насмехались над женщиной, глядя на нее со свирепым вожделением, но какая-то незримая сила мешала им причинить ей более ощутимый вред. Бесчинствовали они целый час, убивая и калеча всех подряд, в том числе и друг друга. Женщину же не трогали, вероятно затем, чтобы было кого и дальше осыпать насмешками. А она горько сетовала на судьбу, так что Гомер даже прослезился.

Потом появился молодой человек, обожавший эту женщину. Он долго искал ее, переплыл океан, бегал по улицам горевших портов, ночевал в гнуснейших гостиницах — притонах разврата, который всегда оставался за кадром. Опустившийся на площадку туман оставил за кадром еще много эпизодов, как Гомер ни силился хоть что-нибудь разглядеть. Его взгляд был буквально прикован к небу. Какой-то частицей сознания он понимал, что Уолли и Кенди не очень-то увлечены фильмом, они скоро съехали куда-то вниз на переднем сиденье, лишь изредка на спинке сиденья появлялась рука Кенди. Дважды Гомер слышал, как она сказала: «Нет, Уолли», — один раз у нее в голосе прозвучала категоричность, какой Гомер ни разу еще не слыхал. Уолли смеялся, шептал что-то, и в горле у него как будто что-то булькало.

Краем глаза Гомер видел, что Дебра Петтигрю смотрит фильм безо всякого интереса. Изредка скосив на нее взгляд, он с недоумением отмечал, что глаза ее прикованы к нему, правда, в них нет теплоты, но нет и злости. События на небе развивались, а Дебра не переставала удивленно на него таращиться. Один раз она дотронулась до его руки, он подумал, что она хочет что-то сказать, и вежливо повернулся к ней. Но она продолжала молча на него взирать, и он опять устремил взгляд к небу.

Спасаясь от тюремщиков, блондинка много раз запиралась у себя в каюте, но им неоднократно удавалось взломать дверь; казалось, они врываются к ней с единственной целью — доказать, что запоры для них не преграда. Ворвавшись, они привычно осыпали ее насмешками и уходили, а она опять запиралась.

— Мне кажется, я упустил что-то важное, — провозгласил Гомер после первого часа.

Кенди на переднем сиденье села как следует и повернулась к Гомеру, лицо ее выражало искреннее участие, а волосы взлохмачены не хуже, чем у пиратов.

— Что упустил? — вымолвил, как во сне, Уолли. Во всяком случае, так показалось Гомеру.

— По-моему, ты упустил меня, — прошептала Гомеру на ухо Дебра, придвинувшись к нему. — Забыл, что я сижу рядом.

Гомер непонимающе взглянул на нее. Хотел объяснить, что, видимо, из-за тумана прозевал какой-то важный поворот событий. Но не успел, Дебра поцеловала его — аккуратно, стараясь не увлажнить слюной его губы. Откинулась на спинку сиденья и улыбнулась.

— Теперь твоя очередь, — сказала она.

Как раз в этот миг Уолли открыл дверцу и побрызгал вокруг машины, напустив внутрь ядовитый смрад. Кенди, сам Уолли и даже Дебра закашлялись. Гомер же во все глаза глядел на Дебру, и постепенно до него стал доходить смысл киноплощадок под открытым небом.

Он осторожно поцеловал Дебру в маленький сухой ротик. Она ответила поцелуем. Он сел поближе к ней, она положила голову ему на плечо и одну руку на грудь. Он тоже положил ей на грудь руку, но она отвела ее. Значит, и тут ему пока не все ясно, и Гомер стал осторожно нащупывать правила игры. Поцеловал Дебру в шею — это ничего, можно; она сама прижалась лицом к его шее, и что-то влажное дерзко лизнуло его (ее язык!). Гомер высунул свой в насыщенный химикалиями воздух, какой-то миг взвешивал, что бы сделать, поцеловал Дебру в губы и попытался нежно просунуть язык к ней в рот — это было решительно отвергнуто; ее язык выставил нахала наружу, и зубы надежно преградили ему путь.

Ах вон что! — понял Гомер. Они играют в игру «можно — нельзя»: по животу гладить — пожалуйста, но груди касаться нельзя. На бедро положить руку можно, а на колено нет, руку тут же убрали.

Дебра обняла его и стала целовать, поцелуи были дружеские и нежные, и он почувствовал себя любимым щенком, во всяком случае, с ним она обращалась стократ лучше, чем со своими собаками.

— Нет! — вдруг сказала Кенди, да так громко, что Гомер с Деброй отскочили друг от друга.

Дебра рассмеялась и опять прильнула к нему.

Вывернув шею и закатив глаза, Гомер все-таки умудрялся смотреть фильм. Влюбленный молодой красавец, обойдя полсвета, настиг-таки возлюбленную, правда, уже в другом узилище. Она опять заперлась и теперь уже не пускала к себе своего воздыхателя. Он колотил в дверь, пытался ее взломать — ну просто досада берет.

Из окутанных туманом машин неслось: «Да брось ты ее!», «Я бы такую убил!» Гомер уразумел одно: насиловать ее никто не собрался. От смерти и секса ее берегла некая неосязаемая, как кейп-кеннетский туман, сила; в кадиллаке тоже никто не искал острых ощущений — ограничивались ласками, какими оделяют домашних четвероногих любимцев.

Вот так же согревала Гомера любовь д-ра Кедра и сестер Эдны и Анджелы. И когда фильм кончился, по его щекам текли слезы ему было хорошо с теми, у кого он теперь жил, но в ту пору жизни больше всех на свете он любил д-ра Кедра, даже больше, чем Кенди. Очень о нем скучал, но в Сент-Облако не вернулся бы ни за какие сокровища. Его слезы вызвали в машине переполох. Дебра подумала, что его так разволновал фильм.

— Нy не надо, не плачь, — успокаивала она его, обняв.

Кенди и Уолли, сидевшие на переднем сиденье, повернулись. Кенди погладила его по голове:

— Все хорошо, плачь. Я тоже иногда плачу в кино.

Даже Уолли был полон уважительного сочувствия.

— Знаешь, дружище, — сказал он, — мы понимаем, какой это для тебя шок.

Только вот как его больное сердце, думал при этом добряк Уолли. «Дорогой мальчик, — думала Кенди, — пожалуйста, не растравляй свое сердце». Она потянулась через спинку сиденья, прижалась щекой к щеке Гомера и поцеловала его куда-то возле уха. И с удивлением почувствовала, как сладок этот дружеский поцелуй. Удивился и Гомер, поцелуй Кенди пробудил в нем сильное неведомое дотоле чувство, абсолютно не похожее на то, что он ощущал, когда Дебра осыпала его сухими мелкими поцелуями. Это чувство грянуло как гром среди ясного неба, и, глядя на доброе, красивое честное лицо Уолли, Гомер понял, у этого чувства нет будущего. Так вот что такое любовь, вот как она приходит, ей все равно, есть ли надежда. Как тот чернокожий кочевник, ни с того ни с сего вторгшийся в фильм о пиратах.

«Я и есть этот чернокожий кочевник на верблюде, — подумал сирота Гомер Бур. — Как Уолли его назвал?»

Позже проводив Дебру домой и едва не став жертвой ее свирепых собак, он спросил об этом Уолли. Он сидел теперь тоже на переднем сиденье у правой дверцы.

— Бедуин, — ответил Уолли.

«Бедуин — это я» — подумал Гомер. Кенди скоро заснула и привалилась к плечу Уолли, но она мешала его движениям, и он осторожно подвинул ее к Гомеру. И всю дорогу до Сердечной Бухты ее голова покоилась на его плече, а волосы нежно касались лица. Когда они подъехали к омаровому царству Рея, Уолли остановил машину и, шепнув: «Эй, спящая красавица!» — поцеловал ее в губы. Кенди проснулась, выпрямилась, какую-то долю секунды не могла понять, где она; взглянула укоризненно на Уолли, на Гомера, как бы недоумевая, кто из них поцеловал ее.