Девичий виноград = Дерево, увитое плющом - Мэри Стюарт

1 wrote a letter to ту love, And on the way 1 lost.it; One of you has picked it up And put it in her pocket.

В ту ночь я почти не спала. Лежала часами, смотрела, как катится колесо луны за открытыми занавесками, а разум, слишком измученный, чтобы спать, пытался найти путь среди осложнений безумного маскарада. Но в конце концов я, наверно, заснула, потому что не заметила, как опустилась луна. Помню, как я обнаружила, что светает. Запел одинокий черный дрозд. Когда он затих, раздался шум, будто все поместье вздохнуло глубоко, и неожиданно защебетали все птицы мира, засвистели, заболтали, создав полную мешанину звуков, утренний хор. Я улыбнулась, хотя ничего хорошего, вроде, от судьбы ожидать не могла.

Мой восторг сработал как стихийная молитва древних моряков — вскоре я глубоко заснула. Когда я снова посмотрела в окно, было совсем светло, и птицы в сирени пели совершенно нормально. Я чувствовала себя бодрой, но бестелесной, как иногда бывает после бессонной ночи.

Было еще очень рано. На траве и листьях лежала густая, почти серая роса. Прохладный воздух пропитался нежным серебряным запахом. Тишина обещала днем жару и грозу. Вдалеке, в стороне Западной Сторожки, закричал петух. В промежутке между деревьями я увидела коня Форреста на мокрой траве.

Думаю, иногда наши импульсы приходят не из прошлого, а из будущего. Не успев ясно понять, что делаю, я натянула узкие серые брюки и бледно-желтую рубашку, умылась холодной водой, пробежала расческой по волосам, выскочила из комнаты и спустилась вниз тихо, как тень. Дом еще спал. Я на цыпочках проскочила кухню и десять минут спустя с уздечкой в руке выходила через ворота на луг к Рябиновому.

Я выбрала путь между деревьями так, чтобы даже если кто-то не спал в Вайтскаре, заметить меня не могли. Медленно прошла вдоль изгороди к коню. Как только я появилась, он поднял красивую голову и внимательно смотрел, выставив уши вперед. Я остановилась у калины, где был разрыв в живой изгороди, и села на перекладину забора, раскачивая уздечку. Кремовые метелки цветов тыкались в руки и щекотали сквозь тонкую рубашку. Я подвинулась, чтобы солнце светило на плечи.

Рябиновый приближался. Он двигался медленно, необыкновенно красивый, как иллюстрация к книге стихов, написанных, когда мир был молод и свеж, и всегда стояло апрельское утро. Конь так сильно выставил уши вперед, что их концы почти встретились. Большие темные глаза выражали доброе любопытство. Подрагивали мягкие ноздри. Высокая трава расступалась под ногами, разбрасывая росу. Падали цветы и окрашивали копыта золотом. В ярде от меня он остановился — молодой любопытный конь, в глазах виднелась беспокойная белизна. Я сказала: «Эй, Рябиновый…» — но не шевельнулась.

Он протянул шею и пошел дальше. Я также не двигалась. Его уши дернулись назад, потом опять вперед, чувствительные, как антенны. Ноздри широко раскрылись, выдували теплый воздух на мои ноги, на живот. Подобрался к рукаву, взял в зубы и потянул.

Я положила руку ему на шею и почувствовала, как шевелятся мускулы под горячей кожей. Провела рукой к ушам, и он наклонил голову, стал дышать на мои ноги. Взяла его за длинную челку и медленно соскользнула с перекладины забора. Он не попытался отодвинуться, но опустил голову и стал тереться о мое тело, прижимая меня к изгороди. Я засмеялась и сказала нежно: «Ты красавец, любовь, чудесный мальчик, теперь стой тихо, тихо-тихо…» Повернула его, все еще держа рукой за челку, и поднесла удила к его морде.

«Давай, мой красивый, дорогой мой мальчик, давай…» Удила прошли мимо его губ и прижались к зубам. Он держал их сжатыми несколько секунд, и я подумала, что он собирается убежать, но он стоял. Разжал зубы и принял теплую сталь из моей руки. Удила мягко прошли в углы его рта, уздечка проскользнула за уши, обмоталась вокруг моей руки, и я застегивала ремешки, гладила его лоб и изогнутую шею.

Я забралась на верхнюю перекладину забора, и он подошел, будто делал это каждый день. Потом он спокойно двинулся с места, и только когда я направила его через поле, мышцы его заиграли, он начал танцевать, будто хотел, чтобы я удерживала его. Как я это делала, точно сказать не могу. Сначала он шел легким галопом, потом поскакал быстрее. В дальнем конце длинного луга он вполне уверенно выбрался через калитку на низкую траву у реки, и я поняла, что Адам Форрест учил его манерам и показывал, как проходят ворота. Но за калиткой он опять начал танцевать, и солнце плясало на его шкуре. Ощущение неоседланной спины и игры мышц было так восхитительно, что я сразу сошла с ума, засмеялась и сказала: «Ну и хорошо, делай, как хочешь», — и отпустила вожжи. Он полетел, как летучая мышь из ада, по короткой траве вдоль реки таким прекрасно ровным ходом, что сидеть на нем было легко, как в кресле. Я держалась рукой за гриву, напрягались и болели отвыкшие мышцы. Я сказала: «Эй, Рябиновый, пора возвращаться. Не хочу, чтоб ты покрылся пеной, а то будут задавать вопросы…»

Он шевельнул ушами в ответ, секунды две сопротивлялся, и я усомнилась, смогу ли повернуть его. Но сумела сбить ему шаг, а потом он послушно повернул, откинув уши назад в мою сторону. Я ему пела, совершенно обезумев: «Ах, красивый, мой красивый, ты любовь, пойдем домой…»

Мы уехали почти на милю вдоль реки в сторону Западной Сторожки. Я повернула как раз вовремя. За ближними деревьями уже показались ее трубы. Конь поскакал назад. Его шея была влажной, и я погладила ее, говорила, и он слушал меня. На полпути к долине я замедлила его бег, и мы спокойно отправились домой, будто он был обычной лошадью, которую сдают напрокат на день, и ему осточертела его работа, и вовсе и не было нескольких минут безумного восторга. Он изгибал шею и немного кокетничал, я смеялась. У калитки он остановился и грациозно, как танцор, повернулся, чтобы мне было удобней слезать.

Я сказала: «Хорошо, солнышко, на сегодня хватит», — соскочила и открыла калитку. Он с удовольствием вошел. Я повернулась, чтобы закрыть калитку, а он вдруг всхрапнул и дернул головой, вырываясь. Я спросила: «Спокойно, красавчик, что случилось?» — и увидела в ярде от себя Адама Форреста.

Он стоял за густой изгородью из боярышника, но, конечно, слышал стук копыт Рябинового и видел, как мы подъезжали. Он приготовился, а я нет. Я почувствовала, что бледнею и замерла, с рукой на задвижке, как ребенок в глупой игре. Одна рука протянута, другая автоматически продолжает держать коня.

Момент шока прошел, я закрыла калитку, Адам шагнул вперед и взял из моих рук уздечку Рябинового. С ним тоже была уздечка, она висела рядом на изгороди вместе с седлом.

Казалось, прошло очень много времени, прежде чем он заговорил. Не знаю, что я ожидала услышать, но у меня было время обдумать и его, и мои реакции — огорчение, стыд, гнев, удивление… Он просто спросил: «Почему ты это сделала?»