Детская книга - Борис Акунин

«Я, может, за ним еще вернусь», – хотел прибавить он и не прибавил, потому что не надеялся на это.

В несколько прыжков достиг окна. Из разбитого стекла тянуло ночным холодом. Внизу, во дворе заходились лаем сторожевые псы.

– Стой! – вцепилась ему в рукав Соломка. – Выпрыгнешь – все одно догонят. Со двора не выпустят! Оставайся тут, со мной! Я тебя убить не дам! Слуги меня послушают!

– Только не Шарафудин, – буркнул Ластик, толкая раму.

Уф, насилу подалась.

– Не бойся, – сказал он, уже забравшись на подоконницу с ногами. – Они меня не возьмут. Спасибо тебе. Прощай.

И в этот миг она так на него посмотрела, что Ластик замер. Больше не слышал ни криков, ни выстрелов, ни лая – только ее тихий голос.

– Значит, прощай, – сказала княжна и погладила Ластика по лицу. – Недолго на земле-то побыл, годик всего. Я ничего, не ропщу. Уж так мне повезло, так повезло. Какой из дев выпадало этакое счастье – целый год ангела любить?

Выходит, она его любила? По самому настоящему?

Ластик открыл рот, а проговорить ничего не смог.

Да тут еще дверь, будь она неладна, слетела-таки с последней петли.

В комнату ворвался звериный, враждебный мир, ощетиненный клинками и копьями. Впереди всех, передвигаясь огромными скачками, несся Ондрейка: пасть ощерена, изо рта брызги слюны:

– Держи воренка!

Оттолкнулся Ластик от рамы, прыгнул вниз.

Ударом о землю отшибло ступни – все-таки второй этаж. Но мешкать было невозможно, и беглец, прихрамывая, понесся вглубь подворья.

Оглянулся через плечо. Из окна темным комом вывалилась человеческая фигура, с кошачьей ловкостью приземлилась. Кинулась догонять.

Ондрейка двигался гораздо быстрее. Если б далеко бежать, непременно настиг бы.

Но маршрут у Ластика был короткий.

Вон она, домовая церковь, возле которой унибук нашел хронодыру. А вон приземистый квадрат колодезного сруба.

Уже вскочив на стенку колодца, Ластик на секунду замешкался.

Какое там было мая – двадцатое?

Ой, мамочка, что за штука такая – день без года?

Но, как говорится, не до жиру – быть бы живу. Привередничать не приходилось.

Словно в подтверждение этого факта, в деревянный ворот колодца с треском вонзился кинжал с змеиной рукоятью, пригвоздив ворот кафтана.

– Попался, бесеныш! – хохотнул подбежавший Ондрейка и уж тянул руку, чтоб схватить беглеца за порточину.

Ластик дернул рукой, зажмурился и с отчаянным воплем, как головой в омут, ухнул в неизвестность.

Завтра

Летающий пылесос

Отплевываясь, он вынырнул из холодной воды. В колодце было совсем темно. Наверху не светила луна, никто не свешивался через край, не обзывал «бесенышем». Значит, удалось-таки сбежать! Это радовало. Радовало и то, что было неглубоко – едва по пояс. Просто чудо, что не расшибся, когда падал.

Однако иных поводов радоваться не наблюдалось.

Райское Яблоко осталось в 1606 году, где над бедной Россией уже нависла грозовая туча Смутного Времени. Свою миссию потомок фон Дорнов бесславно провалил, гордиться нечем.

Да и здесь, 20 мая никакого года, было как-то скверновато. А что, если «никакой год» – это когда вообще ничего нет: лишь чернота, холод и вода по пояс? Унибук безвозвратно утрачен, спросить не у кого. Другой хронодыры теперь не сыщешь. Попробовать выбраться наверх? Но там ждет Ондрейка – зарубит на месте, и это еще в лучшем случае.

Однако куда это угодил несчастный потомок Тео Крестоносца?

Стуча зубами разом и от холода, и от страха, Ластик протянул руку и нащупал стенку. Странно: она была не бревенчатая, а, судя по шероховатости, бетонная. Это вселяло надежду – материал-то современный.

Ластик повернулся на сто восемьдесят градусов, пошарил и там. Опять стенка, точно такая же.

Привстал на цыпочки – потолка не достал.

Тогда задрал голову, крикнул: «Эй! Ау!!!»

И чуть не оглох – такое громкое, раскатистое эхо обрушилось на него со всех сторон.

Замкнутое пространство. Каменный, верней, бетонный мешок, понял он. Сверху, кажется, и в самом деле узкий, глубокий колодец. Или шахта.

Однако ситуацию это открытие не прояснило.

С каждой минутой становилось всё холодней. И страшней.

Ластика покачнуло. Он вскинул руку, чтоб опереться, но ладонь не нащупала стенки, и пленник никакого года с плеском и брызгами упал.

Стоп! А куда подевался бетон?

Вскочив на ноги, Ластик снова зашарил в темноте. Бетон был спереди и сзади, слева и справа – пустота.

Он осторожно сделал шаг вправо. Ничего. С двух сторон по-прежнему стенки, впереди по-прежнему пусто. Сверху на макушку упала холодная капля.

Ластик поднял руку и на сей раз нащупал потолок, тоже бетонный. Никак ход? Если так, то есть надежда. Куда-то ведь он ведет, зачем-то ведь его проложили?

Вода стала мельче, теперь, если повыше поднимать ноги, по ней можно было идти, и довольно быстро.

Глаза не то чтобы научились видеть в темноте, но как-то пообвыклись, и поэтому Ластик – нет, не увидел, а скорее почувствовал, что впереди ход расширяется.

Квадратное помещение, вроде камеры. Небольшое. Шагов пять в поперечнике. С противоположной стороны ход продолжался, но Ластик в него не полез – решил поосновательней исследовать камеру.

Сначала ничего не нащупал, под пальцами была лишь зернистая поверхность бетона. Потом наткнулся на торчащую из стены металлическую скобу, горизонтальную. Зачем она здесь?

Пошарил вокруг – обнаружил над ней еще одну, точно такую же. Выше оказалась и третья.

Неужели… Неужели лестница?

Не позволяя себе обнадеживаться раньше времени, полез вверх, неведомо куда.

Похоже, и в самом деле лестница – подниматься по скобам было вполне удобно.

Скоро подъем закончился, и довольно неприятным образом: Ластик приложился головой о твердое, да так, что голова чугунно загудела.

Ощупав ушибленное темя, заодно потрогал и потолок. Он оказался не бетонный – железный.

Вдруг ноздри ощутили легчайшее, едва заметное дуновение свежего воздуха.

Откуда?!

Ластик прижался головой к железу, замер.

Где-то совсем рядом определенно была щель. А за ней – открытое пространство.

Может быть, это не потолок, а крышка или дверь?

Что было силы он толкнул ее рукой – и, о чудо, послышался лязг, а в глаза ударил невыносимо яркий луч света, изогнутый полумесяцем.

Люк, это был круглый люк!

Теперь Ластик уперся и затылком, и плечами, закряхтел. Тяжелый люк медленно двигался.

Когда отверстие открылось до половины, Ластик высунулся наружу.

Вскрикнул.

Потер глаза.

Тихонько прошептал: «Ура!»

Прямо перед глазами был серый асфальт. Чуть подальше – бровка тротуара. Стена дома. Одним словом – родная московская улица самой что ни на есть правильной, Ластиковой эпохи!

Растроганно шмыгая носом, он смотрел на припаркованные автомобили, на фонари и водосточные трубы.

Какой чудесный пейзаж! И какой вкусный, истинно майский воздух!

Судя по мягкому солнечному свету, по тишине, стояло очень раннее утро. Город еще спал.

Жмурясь, Ластик выбрался из дыры (теперь было видно, что это самый обыкновенный водопроводный колодец) и запрыгал на одной ножке: во-первых, от радости, а во-вторых, чтобы согреться.

Какое счастье оказаться в современности после тринадцати месяцев, проведенных в семнадцатом столетии!

Как чисто вокруг, как красиво!

Интересно, что это за год?

Судя по машинам, по рекламе «Пепси» на крыше, не слишком отдаленный от 2006-го. Может быть, даже он самый. Если на дворе двадцатое мая, это значит все летние каникулы еще впереди. Здорово! Даже если попал на несколько лет раньше или позже, тоже не трагедия.

Солнце светило ярко, погода была чудесная, и Ластик довольно скоро согрелся, тем более что шел очень быстрым шагом, по временам даже скакал вприпрыжку.

Впереди показалась знакомая улица – Лубянка. Он повернул направо, в сторону дома.

Чудно, что мимо до сих пор не проехало ни одного автомобиля. Улица-то большая, тут и ночью машины ездят, тем более утром.

Что-то в этом было странное. Даже тревожное.

Ни звука, ни шороха, и как-то очень уж чисто, прямо-таки чересчур.

Но светофор работает. И – слава богу! – перед ним замерли три машины, ждут зеленый свет.

Ластик вздохнул с облегчением и выругал себя за излишнюю впечатлительность. Конечно, по сравнению с 1605 годом даже весьма относительная московская чистота может показаться невероятной.

Светофор мигнул желтым, переключился на зеленый. Но машины не тронулись с места.

Ластик вгляделся с тротуара и не поверил своим глазам: внутри автомобилей никого не было.

Ему снова сделалось не по себе. Он побежал дальше и вскоре уже был на широкой Лубянской площади.

Да что же это?

Машины стояли и на самой площади, и на проспекте. Но не двигались. И были пусты, все до единой.

Он подбежал к одной, другой. Заглянул – никого.

А еще вокруг не было ни голубей, ни воробьев. На тротуаре чернели деревья, но совсем голые, без единого листочка. Это двадцатого-то мая?