Секретный фронт - Аркадий Первенцев

- На двух машинах приехали, Юрий Иванович, - поздоровавшись, сказал начальник штаба.

- Неспокойно?

- Береженого и бог бережет. Были случаи на дороге...

Поезд унес с собой тепло и свет. У кирпичной стенка пакгауза сухо шелестела побелевшая к утру лебеда. Блеклый рассвет выхватил конек черепичной вокзальной крыши, башенку с часами и острым шпилем. Пахло мазутом, низко припавшим к земле паровозным дымом.

Второй "виллис", следовавший за ними, шел на короткой дистанции, а во впадинах и вблизи леса держался вплотную.

- Слишком вы их "зарежимили", Орест Александрович.

- Береги бровь, глаз цел будет, - вглядываясь в дорогу, сказал Алексеев. - Пограничный край не небесный рай, откуда хочешь врага ожидай.

- Поговорками сыплете. Своей мудрости не хватает?

- На мудрость тоже лимит, Юрий Иванович, - неопределенно ответил Алексеев.

С ними ехал сержант. Бахтин хорошо помнил: недавно его отмечали в приказе. Оборачиваясь назад, Бахтин видел в свете фар идущей сзади машины отсвечивающий черным блеском козырек фуражки Алексеева.

Как и положено, в пути служебные разговоры не вели, а спросить о доме Бахтин не решался, хотя не раз вопрос этот вертелся на языке. Когда въехали в пригород, Алексеев, наклонившись к Бахтину, спросил:

- Курс на квартиру, Юрий Иванович?

"Значит, дома все в порядке", - облегченно подумал Бахтин и, чтобы спозаранку не беспокоить жену, попросил ехать в отряд.

- Если не возражаете. А потом с чистой совестью можно будет на часок и домой.

- Что верно, то верно, - согласился Алексеев, хотя самому хотелось поскорей добраться до подушки: после бессонной ночи к утру клонило ко сну. - Слышь, милок, к штабу!

Сидевший за рулем ефрейтор, киевлянин с "Арсенала", наклонил в знак согласия голову и повернул на улицу Коперника, приметную издали из-за ярко горевших на ней фонарей.

Часовой, предупрежденный условным сигналом клаксона, распахнул ворота, и машины без задержки проскочили во двор "форта". Дежурный офицер, услыхав сигнал, встретил их у подъезда, отрапортовал начальнику отряда.

- Если вас не затруднит, прошу организовать чайку, - сказал Бахтин, с удовольствием вглядываясь в молодое лицо офицера. "Прекрасные люди, думал Бахтин, - надежные, свои". В хорошем расположении духа подполковник легко осилил крутую лестницу и, открыв своим ключом дверь кабинета, пропустил впереди себя Алексеева.

- Бумаги, которые есть не просят, оставьте на день, я просмотрю, проинформируйте об экстраординарном, - сказал Бахтин. - Ух, хорошо поднатопили!

- Приказал открыть сезон раньше срока. Потом на топливе натянем. Зима, если верить предсказаниям, будет сиротской... Как Львов?

Бахтин снял плащ, фуражку, причесался и, пригладив густые волосы ладонями, прошел к столу.

- Раздевайтесь, присаживайтесь, Орест Александрович. Свет можете не зажигать: глаза притомились. Ну, а Львов хорошеет, раны залечивает. У нас по сравнению со Львовом, как на дедушкиной пасеке, патриархальная тишина...

- Не скажите. - Алексеев уселся поудобнее в кресло, потер щеки, пригладил брови, сверкнул синеватыми белками. - За ваше отсутствие произошли некоторые события...

- Какие? - Бахтин насторожился.

- Двое из окружения Очерета здесь... - Алексеев постучал каблуком по полу. - Один на привязи, второй под наблюдением.

- Кто?

- Некто Ухналь. Кличка вам ничего не скажет. Он был послан сюда для террористического акта... - Алексеев приподнял брови, всмотрелся в помрачневшее лицо подполковника, запнулся.

- Какого акта? - поторопил Бахтин.

- По известному вам письму, подписанному трезубцем Очерета.

- Очерет же задержан...

- Канцелярия его продолжает действовать. - Алексеев начал разливать принесенный дневальным чай. - Хорошо заварили. - Он пододвинул Бахтину стакан крепкого чая и сахарницу. - Вы вприкуску?

- Только так, иначе не почувствуешь вкуса... - Бахтин прихлебнул из стакана, не глядя на начальника штаба. - Продолжайте, Орест Александрович.

Алексеев рассказал о выходе на амнистию конвойца Очерета и о поимке Студента. Бахтин слушал тревожно-внимательно, не перебивая вопросами, а когда Алексеев закончил, тихо спросил:

- Жена знает?

- Она позвонила майору Муравьеву...

- Нет, знает ли о покушении на нее?

- Сомневаюсь, Юрий Иванович. Если только ей не рассказала Ганна. Ведь это она привела Ухналя... - Алексеев сочувственно улыбнулся. - Вообще риск был большой, Юрий Иванович.

- Где этот самый Ухналь?

- Держим в отряде. Возможна месть.

- Понятно. А Ганна?

- Тоже здесь...

Бахтин закончил чаепитие.

- Сейчас уже семь. Я пройду домой... Хотя нет... Если увидите Мезенцева, попросите его зайти ко мне.

Просматривая бумаги, накопившиеся в его отсутствие, Бахтин думал не о том, что изложено в сводках, рапортичках, ведомостях, хотя все было важно, требовало его внимания, составляло определенный смысл жизни, связанный с его привычной и строго размеренной службой. Все эти вопросы, разрешаемые им, как бы они ни были важны, не нарушали его душевного покоя, а вот такой толчок по нервам... Ухналь? Могли же проглядеть, и... Одно только предположение о том, что могло случиться, вызывало холодный озноб во всем теле. Раскалывалась голова. Рука тянулась к трубке, хотелось позвонить на квартиру, выяснить... Пусть даже жена пощадит его, не скажет главного, нетрудно будет догадаться по голосу, по намекам.

Бахтин вызвал адъютанта, кивнул на папку с бумагами, подвинутую на угол стола, и адъютант, поняв его жест, взял папку под мышку.

- Майор Мезенцев еще не пришел?

- Еще нет. - Адъютант скосил глаза на стенные часы. - Не время, товарищ подполковник.

- А вы, товарищ Мишин?

Адъютант покраснел от удовольствия: рвение его было замечено. Не напрасно он еще с вечера договорился с дежурным, чтобы тот разбудил его при появлении начальника.

В такие моменты лучше молчать. Есть безмолвные способы оттенить свою преданность.

- Идите, товарищ Мишин.

Бахтин проводил глазами подчеркнуто стройную фигуру адъютанта, отметил его аккуратность, ненавязчивость и способность быть всегда "тут как тут". Двойное чувство испытывал подполковник, глядя на услужливость таких офицеров: конечно, без них не обойтись, но ведь жалко их! Да, она всегда на глазах у начальства, и служить им вроде бы легче, а не завидует им строевой служака. Раздумывая на эту тему, Бахтин вспомнил Кутая. О нем говорили в округе, предложили подготовить аттестацию на повышение звания. Вполне возможно, будет представление к правительственной награде. С этого и начал Бахтин, когда, несколько смущенный, со следами порезов после спешного бритья, вошел Мезенцев.

- С порога сразу за дела! Рад за Кутая, от него звездочки никуда не убегут, молод, служит хорошо. Вы что же, Юрий Иванович, сами не спите и другим позоревать не даете? - Мезенцев извинился за опоздание. Что-нибудь спешное? Алексеев поднял меня таким звонком - думал, тревога.

- Не вам, а мне надлежит извиниться, Анатолий Прокофьевич. Поезд приходит рано, домой не тороплюсь, вот и не даю позоревать никому. Откровенно говоря, просто соскучился, неделю не виделись, а тут столько событий. Орест Александрович рассказал, теперь жду ваших новостей, что там на бюро решили?

Изредка прерываемый вопросами Бахтина, Мезенцев доложил о бюро с подробностями. Когда замполит закончил, Бахтин сказал:

- Насколько я понял, наконец-то установлено, что борьба с оуновским подпольем есть борьба в первую очередь политическая.

- Я понимаю вашу иронию, но Ткаченко именно так всегда и расценивал эту борьбу, Юрий Иванович.

- Ткаченко - да. А вот кое-кто сверху требовал от нас и от армейцев только одного - ликвидации бандоформирований. Политическая борьба - всегда результат столкновения идеологий. Сначала битва за умы, а потом уж оружие идет в ход. А умы наши враги умеют растлевать, Анатолий Прокофьевич! Мы действуем всегда честь по чести, а они лгут, клевещут. Хотя и говорится, что у лжи короткие ноги, но это неверно. У лжи ноги длинные, у нее широкий шаг, двойное дыхание. Кто-то меня убеждал: хорошие люди умирают раньше, чем подлецы. В это легко поверить. Можно отвечать мерой за меру, как рекомендовали жестокие библейские мудрецы. То есть террором на террор, ложью на ложь, клеветой на клевету. Не имеем права! Нас тогда люди начнут путать с ними, и неизвестно, на ком остановят свой выбор...

Занималось свежее утро. Ночной туман истаял, просохли крыши, посветлели оголенные яворы. Невнятные запахи полевых трав проникли вместе с пылью, поднятой колесами машин и бричек.

Бахтин не без внутренней робости попросил связиста соединить его с квартирой. С замиранием сердца ждал, когда раздастся знакомый голос. Услыхав его, глубоко вздохнул, будто потерял дар речи. Вероника Николаевна трижды переспросила и, наконец узнав голос мужа, обрадованно засмеялась. "Откуда ты? Уже здесь? Сразу на работу?" Пообещав жене долго не задерживаться, Бахтин положил трубку и, подняв глаза, увидел лицо Мезенцева, такое теплое, дружеское и даже растроганное. "Он чуткий, правильный, добрый человек", - думал Бахтин.