Под гнетом страсти - Николай Гейнце

— Благодарю вас… я не ожидал, что вы… сами! Я ждал письма.

Он взял ее за обе руки и крепко пожал их. Она не отнимала рук.

— Письма!.. — повторила она с грустной полуулыбкой. — Что можно сказать письмом в такой решительный момент наших двух соединенных на веки жизней? Надо приготовиться к борьбе, надо выйти из этой борьбы победителями, не разбирая средств.

В нотах ее чудного голоса слышался как бы стальной отзвук, указывавший на бесповоротную, твердую решимость.

Недаром она была дочерью князя Сергея Сергеевича Облонского.

В немом восторге, с внезапно облегченным сердцем, исполненным вдруг твердой, непоколебимой верой в грядущее счастье, смотрел, не спуская глаз, на свою очаровательную гостью молодой человек.

— Но… как? — робко задал он вопрос.

— Как! — снова повторила она. — Если любят, то этого не спрашивают. А ты, ведь ты же любишь меня?

Она выговорила как-то неудержимо быстро этот последний вопрос.

Эти слова и это в первый раз сказанное "ты" произвели на Виктора Аркадьевича действие электрического тока.

Он вздрогнул, побледнел, потом вспыхнул и, нервно сжав руки княжны, которые продолжал держать в своих, воскликнул:

— И ты меня спрашиваешь, ты, ты сомневаешься в моей любви!

— Я в ней не сомневаюсь, иначе я не была бы здесь, — просто ответила она. — Я задала тебе этот вопрос, чтобы вдохнуть в тебя энергию, которая, видимо, оставила тебя при первом встретившемся препятствии.

— Но это препятствие — пропасть… — с выражением ужаса заметил он, — пропасть, разделяющая нас.

— Она не так глубока, как кажется, я перешла ее. Я здесь, — почти злобно улыбнулась она.

Он окинул ее удивленным взглядом, никогда не видал он ее такой, сказать более, не мог ее такой даже предполагать.

"Она закалилась, видимо перенеся страшную семейную бурю!" — промелькнуло в его голове.

— Что случилось, что произошло между тобою и князем? — задал он вопрос.

— Ничего особенного, все, что мы давно ожидали… Он не соглашается на наш брак. Он говорит, что лучше желает видеть меня в монастыре, в могиле, чем замужем за человеком не нашего, т. е. не его, общества. Он приехал сегодня к обеду и долго говорил со мной. Я объявила ему, что скорее умру, нежели буду женой другого, я плакала, я умоляла его — он остался непоколебим… и уехал, приказав мне готовиться в отъезд за границу.

— Скоро?

— Он едет, по его словам, со мной через две недели.

— Значит, все кончено… А ты, ты говоришь о победе! — прошептал он.

Этот шепот был шепотом отчаяния.

— Ничего не значит, и ничего не кончено, ведь я же здесь, у тебя.

— Что же из этого? — растерянно спросил он.

— Значит, я твоя, твоей поеду за границу, твоею вернусь, и вернусь скоро.

— Но он… — начал было Виктор Аркадьевич.

— Он палач… но я… я не жертва! — не дав ему договорить, вскрикнула она. — Я связана лишь словом, которое вымолила у меня сестра, — не оказывать решительного сопротивления отцу, пока я нахожусь под кровлей дома ее и ее мужа. Когда же мы с ним останемся вдвоем, то поборемся.

— И ты надеешься? — робко спросил он.

— Не надеюсь, я уверена. Ему не останется выбора, когда придется выбирать из двух зол. Он выберет, по его мнению, меньшее — наш брак, а не позор его имени… Для этого я и пришла сюда…

Ее глаза сверкали. Она обжигала его взглядом: он чувствовал у своего лица ее горячее дыхание, так как при последних словах она наклонилась к нему совсем близко; ее руки нервно сжимали его пальцы.

— Я твоя, понимаешь ли ты, я твоя, я хочу быть твоей!..

Вся кровь бросилась ему в голову.

Он понял и с неудержимым порывом страсти сжал се в своих объятиях.

Губы их слились в первом горячем, страстном, грешном поцелуе…

Бледный, с потухшим взглядом, с дрожащей нижней челюстью стоял он перед ней, сидевшей на диване с поникшей головой и с опущенными на колени руками.

— Простишь ли ты меня, моя ненаглядная, мое роковое увлечение? Простишь ли мне то, что я воспользовался твоим нервным состоянием и вместо того, чтобы удержать тебя, сам…

Она быстро подняла на него глаза, они горели теперь каким-то мягким светом.

— Не нам винить себя… нас довели до того… Я знала, зачем я шла… Это единственный путь к победе… над деспотами…

— Но ты можешь раскаяться и обвинить меня?

— В чем раскаяться? В том, что я доказала тебе, что я люблю тебя, что я верю тебе?

Он опустился перед ней на колени.

— В этом, верь, ты никогда не раскаешься — вся моя жизнь теперь, более чем когда-либо, если это только возможно, принадлежит всецело тебе. Этот день, тяжелый, страшный день для нас обоих, отныне составляет эру нашего счастья. Мы будем вспоминать его всю нашу жизнь, если суждено жить, мы умрем с мыслью, что мы были счастливы хоть одно мгновенье, если нам суждено умереть.

— Верю, милый, дорогой муж мой перед Богом, и спокойна и за себя, и за тебя, — нежно отвечала она, склонившись к нему и обвивая руками его голову, — но зачем печальные мысли, откинь их, мы будем жить, будем вечно любить друг друга, будем счастливы…

Их уста снова слились в долгом поцелуе.

— Прелесть моя, ненаглядная…

— Я верю, я глубоко верю, что Провидение поможет нам, что мы теперь, соединенные крепкой, нерасторжимой связью, освятим эту связь перед престолом Всевышнего и Он, Всеблагий, простит нам и благословит нас. Если только то, что произошло, — грех и преступление, то мы, повторяю, доведены были до него другими, так пусть же этот грех и падает на их голову.

Так говорила она.

Он внимал ей, глядя неотводно в ее глаза, горевшими лучами любви и надежды.

От полноты переживаемого счастья он не мог произнести в ответ ни одного слова и лишь судорожно сжимал в своих объятиях ее стройную талию.

Они оба снова жадно стали пить нектар первых минут взаимной любви, первых порывов неиспытанной ими доселе взаимной страсти — пили и не могли насытиться.

Они забыли о том, что каждый удар секундной стрелки часов приближает их к роковому моменту разлуки, быть может, и недолгой, как уверяла княжна, но невыносимой после испытанного ими наслаждения восторгом любви.

Грозное будущее, предстоящая борьба, ожесточенная, хотя и с надеждой выйти победителями, отодвинулись в эти мгновенья для них на второй план, почти даже забылись.

Они опомнились лишь тогда, когда часы пробили полночь.

— Пора! — сказала княжна, надевая шляпку. — Прощай, мой милый, нет, не прощай, а до свиданья, до скорого свиданья…

Они последний раз поцеловались долгим поцелуем. Княжна опустила вуаль.

Виктор Аркадьевич проводил ее на извозчике до самого дома мужа ее сестры.

— Но как ты объяснишь свое отсутствие? — спросил он ее дорогой.

— Я скажу правду! — спокойно ответила княжна Юлия.

— Графу?

— Нет, не ему! Хотя и его бы я не побоялась, но он по вечерам не бывает дома, а следовательно, с его стороны я не могу ожидать вопроса. Всю правду я скажу своей сестре!

У ворот дома на Английской набережной они простились, крепко пожав друг другу руки.

— До скорого свиданья! — как-то в один голос сказали они друг другу.

Они и не подозревали, после каких ужасов состоится это их желанное свиданье.

XVIII

ПРЕДСКАЗАНИЕ ДОКТОРА БЕРТО СБЫВАЕТСЯ

Первую минуту, когда князь откинул портьеру и увидал распростертую на полу бесчувственную Ирену, он был положительно потрясен.

Первое его движение было броситься на помощь молодой женщине, и он, конечно, так бы и сделал, если бы его не остановил насмешливый голос барона.

— Однако твое предсказание сбылось очень скоро — птичка снова впущена в твою клетку. Любопытно будет убедиться в силе твоего характера не поддаться вторично этому обворожительному созданию, в настоящее время, притом, притворно или непритворно, беспомощному. Обмороки придают хорошеньким женщинам еще большую пикантность…

Федор Карлович сластолюбивым, влажным взглядом своих потухающих глаз смотрел на лежавшую на полу молодую женщину.

Сергей Сергеевич искоса бросил на своего друга далеко не дружелюбный взгляд, но все-таки удержался и не тронулся с места.

Оба некоторое время молча стояли над бесчувственной женщиной.

Придя в себя, князь начал размышлять.

"Она все слышала", — сказал он себе.

Вспомнив это "все", что было им говорено на ее счет, он даже как будто слегка покраснел.

Он считал себя порядочным человеком и пожалел, что совершенно нечаянно так обидел ее. Князь не был грубым. Он только становился неумолимым, когда дело шло о его самолюбии. Если бы они встретились при другой обстановке, без свидетелей, он, конечно, тоже оттолкнул бы ее, на самом деле, как и высказал барону, решившись на это, но, во всяком случае, сделал бы это как светский человек, а не как мужик.