Голоса выжженных земель - Андрей Гребенщиков

Бойцы нетерпеливо переминались с ноги на ногу рядом с застывшим над картой командиром. Его задумчивость и нерешительность смущали солдат, и без того пребывающих в не самых лучших душевных кондициях. Наконец Тевтон отвлекся от схемы и привычно сорвал зло на подчиненных:

— Едрену мать! Вы какого рожна на меня уставились, козлодои?! Мы стоим, как три тополя на Плющихе, — любой гад подкрадывайся и сгрызай! По сторонам надо смотреть, по сторонам, а не на мой затылок!

Интуиция подсказывала Маркусу, что люди, которых он собрался преследовать, вряд ли решатся пойти открытой всем ветрам, пулям и монстрам «Восьмомартой» — он сам точно бы ныкался по дворам и переулкам. Значит, остаются мелкие улочки вдоль многочисленных корпусов госпиталя.

— За мной, мозги! Нас ждет увлекательное путешествие по злачным местам!

Пустырь или парк — на карте это было непонятно — превратился в труднопроходимые заросли из низкорослого и мерзко выглядящего кустарника, растущего вперемешку с незначительно более высокими кривыми деревцами. Впрочем, местная растительность хотя бы стояла спокойно и на человека не набрасывалась, за что ей можно было легко простить непрезентабельный внешний вид.

Правда, несмотря на безобидность флоры, Ион умудрился несколько раз споткнуться об корни и упасть, чуть насквозь не пробив острой веткой окуляр противогаза, а заодно и защищаемый им глаз. Тевтон с трудом преодолел жгучее желание самостоятельно насадить тупой «котелок» неловкого, слабоумного солдата на эту ветвь, лишь бы навсегда покончить с мучениями — и с Ионовскими, и со своими.

— Лева, а кто были твои родители? — с лживым участием осведомился Маркус.

— Папа — инвестор, а мама… Она на пианине хорошо играла.

— А потом?

— Что «потом»? — Ионников непонимающе уставился на командира.

Маркус мысленно сосчитал до десяти, после похвалил себя за крепкие нервы и нечеловеческое долготерпение.

— После Апокалипсиса что с ними случилось?

— Папа активно участвовал в работе джентльменского клуба, несколько раз становился чемпионом по покеру. — В голосе Иона послышалась неподдельная гордость. — А мама… мама играла на пианине в женском…

— Стоп! Я спрашиваю про Черное лихолетье.

Лев недовольно запыхтел, но все же ответил:

— Папа от цирроза, а мама… повесилась…

— На пианине? — Маркус издевался уже в открытую.

Леха Шкаф заскрипел зубами от ярости, но, как обычно, промолчал, а Лева лишь растерянно проблеял:

— П-почему на пианине? На трубе…

Прежде чем Ион успел добавить «водопроводной», блондин уже заходился в совершенно истеричном хохоте, приговаривая то и дело непонятное «Гламурно!».

Копившаяся многие годы ненависть к так называемой «элите» нашла наконец выход и изливалась долгим, надсадным смехом. Маркус даже прослезился, будучи не в силах остановить пугающий солдат хохот. Его-то родители трудились в Бункере прислугой, а в годы лихолетья обожравшийся наркотой «хозяин жизни» расстрелял их — просто так, просто потому, что ему было страшно подыхать в одиночестве. А потом пустил пулю себе в башку… Зато теперь сыночки-вырожденцы подчиняются ему, безродному Маркусу, сыну рабочего и нянечки, а он изгаляется над ними, как только хочет. Захочет — изобьет до полусмерти, захочет — унизит, захочет… Все заплатят. За все.

Ненависть.

Причина и мотив, стимул и движущая сила. Только ненависть помогла выжить в сумасшедшие годы — постоянная, неотступная, дикая… спасительная. Теперь пришел черед миру прогибаться под его, Маркуса, пятой. Ионников, Бердников — лишь вши, придавить которых или оставить жить — дело его настроения, прихоти. Впрочем, Шкаф еще пригодится, еще отработает свое бессмысленное существование. А вот Иона нестерпимо хотелось пристрелить прямо сейчас.

«Давай же, — мысленно взывал Маркус ко Льву, — сожми кулаки, тряпка, накинься на меня. Попранная память матушки, даже такой же никчемной и бесполезной, того стоит! Ну же, стань мужиком хоть перед смертью».

Но Ион ничего не предпринимал. Стоял и безмолвно смотрел в другую сторону, вот и весь протест.

«Обидно. — Тевтон искренне огорчился и с сожалением убрал руку с кобуры. — Обидно».

С каждым шагом растительность становилась все гуще, а деревья из карликов превращались в настоящих исполинов. С крыши дома парк представлялся вытянутым, но довольно узким, однако в реалии значительно превосходил увиденное сверху. Приходилось с трудом пробираться сквозь плотные заросли и поваленные наземь огромные стволы гигантских то ли тополей, то ли раздавшихся вширь ив. Местами попадалась паутина, сотканная как из тонюсеньких, практически невидимых нитей, так и из толстенных, размером с добрый канат. В одной из «сетей» еще бился свежепойманный рогатый кабан.

«Что же за паука ожидает такой знатный ужин?» — Маркус несколько секунд боролся с любопытством, но здравомыслие, как обычно, одержало победу. Ведь неведомое насекомое могло не побрезговать и двуногими да безрогими созданиями.

Парк — он уже превратился в настоящий дремучий лес — закончился неожиданно. Только что со всех сторон буйствовала преображенная радиацией флора, и вдруг сразу два здания появились из ниоткуда. Оба стояли на пустой земле — дальше невидимой черты не пробрался ни один побег, ни одно зернышко не проросло вдоль заброшенных корпусов военного госпиталя. Маркус оглянулся. За спиной оказалась идеально ровная стена из деревьев. Зрелище впечатляло своей нереальностью, но одновременно и пугало. Что за силы порезвились здесь, кому вообще такое подвластно?

Бесконечные вопросы без единого ответа — к этому быстро привыкаешь в новом мире. Тишину зачарованного места нарушили совершенно неуместные выстрелы, пришедшие откуда-то издалека. Вслед за одиночными пистолетными хлопками послышался надсадный автоматный речитатив. Бой был в самом разгаре, и промедление могло оказаться фатальным. Тевтон показал жестом Шкафу следовать за ним, а не вовремя впавшему в задумчивость Иону понадобился еще и подзатыльник.

Оборотни хоть и не скрылись в чаще парка, но больше почему-то не нападали. Держались на расстоянии (что было тем более странно, потому как скорость передвижения «Урала» была сравнима разве что с черепашьей), время от времени, сотрясая округу пронзительным воем. Виной тому были густые, почти как в дебрях Амазонки, заросли да глубокие рытвины, залитые водой и превратившиеся в сплошное болото. Вольф старался проскакивать такие ямы с особой осторожностью, понимая: если что, тяжеленный грузовик засядет там навсегда. Никита в кабину возвращаться не стала и перебралась в кузов, чтобы подбодрить девчонок, да и самой, если понадобится, быть на острие атаки. Присела рядом с Ксюшей, которая во время перестрелки пришла в себя. Стрелу лихорадило, а ее тело время от времени изгибалось дугой, и тогда с губ раненой срывался приглушенный противогазом крик боли, большее похожий на рычание.

— Ну, потерпи. — Лейтенант пробовала выдавить из себя что-нибудь ободряющее, подыскать нечто, способное хоть как-то облегчить страдания подруги, но не смогла придумать ничего, кроме банального «потерпи». Не знала она и ответа на главный вопрос: сколько терпеть?

Сержант Инна Броня, казалось не замечая того, что творится вокруг, продолжала автоматически, очень бережно, почти ласково, поглаживать рукоять своего «Шмеля».

«Прорвемся. Мы с тобой обязательно прорвемся», — нашептывала она при этом. Но веры в благополучный исход в словах не было. Совсем. Скорее наоборот, чувствовалась обреченность, та, что сродни безысходности. А после нее свет в конце туннеля не увидеть…

«Странно себя твари ведут. Очень странно. — Машину опять подбросило на выбоине, так что сидевший рядом с генералом Гринько, не удержавшись, высоко подскочил и стукнулся головой о крышу. Парень тихонько, почти что про себя, чертыхнулся и покрепче ухватился за ручку. — Такое впечатление, что они выступают в роли загонщиков, — размышлял Вольф, не обращая на подчиненного никакого внимания. — Неужели ими кто-то управляет? Быть такого не может. Возможно еще поверить в оборотней, выступающих в роли ручных собачек, но кроты… — Генрих Станиславович вызвал в памяти картину недавних событий и еще раз, подробно, выделяя каждую деталь, прошелся по ним. — Да захоти они действительно завалить нас под землю — завалили бы обязательно. Но тогда напрашивается весьма резонный вопрос: а куда, к чему именно нас подталкивают?»

Генерал почувствовал, как рубашка, уже в который раз за сегодняшний день, сделалась мокрой от пота, плотно облепив плечи и грудь. По телу пробежал неприятный, пробирающий до костей озноб.