Мне – 75 - Юрий Никитин

Три года жили, как отшельники, пока не купили участок в коттеджном поселке «Соколиная гора» и не начали строительство. И вот тут я в самом деле ощутил, что настолько мне уютно на старом месте и как сильно переезжать не хочется.

Подумал, еще раз подумал, постарался разобраться и сообразил, что срабатывает попросту страх перед новизной. На старом месте никак не может быть лучше: покупали готовый домик с массой недоделок, часть устранили, но далеко не все, а там сразу строили с фундамента такой, какой хотим, однако же неизъяснимый страх перед переменами был настолько велик…

…да, настолько велик, что пришлось преодолевать. И первое время наступал себе на горло, чтобы не каркать старческое: а там, в старом, было лучше, а тут все не так…

Мы привыкли быть альфа-самцами хотя бы для своих малых детей. А если и не альфа, все равно не показывали вида, что в чем-то начинаем уступать молодому поколению, которое привыкли учить уму-разуму.

И вот из-за этого, из-за страха осрамиться, мы не подходим к новейшим банкоматам или терминалам по оплате коммунальных услуг, не умеем включить навороченную кофемолку или другой суперсовременный девайс…

Хорошо, сделайте так: когда никого нет, возьмите инструкцию и внимательно прочтите. Несколько раз. Запоминая, какая кнопка и какой значок что значит. Осторожно включите, а затем медленно и шаг за шагом – вас же никто не заставляет это выполнять на скорость! – проделайте все операции.

Если надо, повторите еще пару раз. Это чтобы потом, «на людях», вы не ударили в грязь лицом, а чтоб ваши юные родственники с гордостью хвастались: а вот мой дед старше твоего на десять лет, а умеет компом пользоваться, роутер настраивает, пылесос запрограммировал убирать в более удобное время…

Да, у нас снижается память и сообразительность, но так как практически никто из окружающих нас не эйнштейны, то никто не заметит, что нам что-то дается труднее, если возьмем добавочный урок… в отсутствие посторонних наблюдателей.

Понятная нам и всем умным людям небрежность в отношении моды и одежды все-таки не должна заходить слишком далеко. Таких вот, все познавших и все повидавших, ну, или почти все, не так уж и много. Живем в мире людей попроще, которым еще расти, поднимаясь со ступеньки на ступеньку до нашего понимания картины мира. Потому, чтобы не выглядеть неопрятными и выживающими из ума маразматиками, все-таки нужно соблюдать минимальный дресс-код этого их мира.

Это значит не донашивать старые вещи до жутких дыр, не появляться «на людях» в отрепье, которое на самом деле куда более уютное, чем новенькие из магазина хрустящие и пока еще бездушные вещи, а, вписываясь в общий фон, одеваться чисто, опрятно и подстраиваясь под общий уровень… не потому, конечно, что он лучше, а чтобы не спорить с теми, кто еще не в теме.

Скажу больше: у меня есть такая классная рубашка, вот уже лет десять ее ношу, не давая Лиле выбросить: из какой-то толстой материи, настолько теплая, а из-за ветхости мягкая и удобная, заменить ее просто нечем.

Я с утра надеваю ее, и пусть локти давно прохудились и выглядывают наружу, пусть обшлага обтерлись и оттуда торчат толстые мягкие нити, которые обрываю, когда уж слишком нагло свисают, но снимаю только для стирки, а затем надеваю снова.

Однако же, хотя вроде бы начхать на общественное мнение, я переодеваюсь в новенькое, когда приходят гости. Это обойдется мне дешевле, чем каждому объяснять, почему я вот так, а не иначе.

Да и не выпаду из общества, мы до конца должны быть в нем и выполнять некие нужные для него функции, потому что всегда останемся его частью. Даже потом.

Поменьше нравоучений и попыток наставить молодежь на путь истинный. Да, мы знаем лучше, сами прошли по рытвинам и хотим уберечь своих детей, внуков и вообще молодежь от ошибок…

…но возможно ли это? Насколько помню себя в том возрасте, все эти советы и поучения отвергал с презрением. Ну что могут понимать эти выжившие из ума пятидесятилетние старики, что берутся меня учить жизни, когда я все вижу и знаю лучше их?..

Потом, взрослея, я записывал в дряхлые маразматики уже шестидесятилетних, семидесятилетних, но ни в каком возрасте не допускал и мысли, что чего-то в жизни не понимаю и что меня могут научить старшие.

Да, я прекрасно знал, что полный профан в высшей математике или в устройстве мандибул кузнечика, но вот все в жизни понимал всегда, начиная, скажем, с семи лет, когда твердо заявил, что а вот я, в отличие от взрослых, никогда не женюсь, девчонки такие плаксы!

И хотя мое мировоззрение постоянно менялось, но в каждый следующий момент я твердо был уверен, что вот теперь-то я точно знаю все, а те, кто говорит иначе, – дураки.

Потому, сейчас вот оказавшись в стазе имаго, я оглядываюсь на все огромное пространство этих ползающих счастливых гусениц и говорю себе, что нельзя даже вякать им, что совсем скоро они будут вести себя и думать иначе…

Левши. Увы, живут меньше, чем правши.

– У нас нет умных и страстных книг, – сказал он с горечью, – написанных человеком в возрасте лет так это за семьдесят, когда уже есть и мудрость, и настоящее понимание процессов, а не как у подростка, которому только кажется, что он все понимает лучше взрослых.

Дюма написал «Трех мушкетеров» еще молодым, когда энергии больше, чем ума, а до возраста мудрости дожить не успел, застигнутый внезапным инсультом.

Знаменитую «Бригантину» Коган и Лепский создали, когда им обоим было по восемнадцать лет! Ну какой в восемнадцать лет ум, мы же все понимаем по себе, какими мы были в свои восемнадцать… Ах, пираты, ах, абордажи, ах джентльмены удачи! Ага, джентльмены…

А в семьдесят лет Коган уже говорил бы, что пираты – это отбросы общества, бандиты, их надо вешать или сразу топить. Увы, он погиб в двадцать четыре года, потому есть «Бригантина», а вот антибригантины нет, да и трудно ее представить, потому что до семидесяти лет поэты если и доживают, то уж точно стихов не пишут.

Может показаться странным, но я считаю наш возраст, именно в районе от семидесяти и выше, самым интересным и продуктивным. Да, можно сказать, каждый кулик свое болото и свой возраст хвалит, однако мы же помним, как бездарно тратили не дни, не месяцы, а годы, а кто-то и десятилетия!

И вот сейчас, когда есть жизненный опыт, а мозги все еще работают, мы вдруг поняли, что если сейчас не сделать все, что хотели, то уже никогда не сделать…

И потому сейчас живем интенсивнее, чем двадцать или сорок лет назад, работаем больше, узнаем больше, стараемся успеть и все доступные радости и в то же время понимаем, что те радости, какие казались главными в двадцать-тридцать лет… да, радости, но есть и повыше их, которых в те годы не знали.