Огонь любви, огонь разлуки - Анастасия Туманова

– Это номера Лабазникова, господа. Дешево, но очень уж по-свински. Есть выход на Сенную, если угодно делать ноги далее. Кстати, ваши морды мне незнакомы. Фартовые или фраера?

Владимир не успел и рта открыть, а Северьян уже расцвел наглейшей из своих улыбок, засвистел сквозь зубы «Загулял мальчонка» и пошел прямо на девушку, скаля зубы. Она тоже улыбнулась. Нежно проговорила:

– Осади назад, родимый, дырку сделаю.

Тот улыбнулся еще шире и шагу не убавил.

– Прекрати, болван! – крикнул Черменский, и Северьян остановился как вкопанный. Правда, в следующий момент Владимир увидел, что это было сделано вовсе не по его приказанию: в грудь Северьяна уперся серебристый ствол небольшого пистолета, а девушка улыбалась все так же безмятежно, лишь острые скулы слегка побледнели.

– Назад, – спокойно, без гнева велела она, и Северьян счел нужным послушаться.

Владимир поспешно подошел.

– Успокойтесь, сударыня. Северьян не очень удачно пошутил, только и всего.

– Сударь, я спокойна, как дохлая лошадь! – отчеканила она. – Так какой же масти будете?

– Чистопородной фраерской, – в тон ей пояснил Владимир.

Девица посмотрела недоверчиво:

– Что вы, в таком случае, делали у Ардальоныча?

– Заходили за нашим парнем. – Черменский кивнул на Ваньку, настороженно поглядывающего то на него, то на девушку. – Никто не предполагал, что будет облава. Благодаря вам оторвались очень вовремя. Позвольте представиться: Владимир Черменский, капитан Николаевского пехотного полка.

– Ирэн Кречетовская, – улыбнулась девушка, пряча пистолет в сумочку. – Поручик Герман, к вашим услугам.

– Простите?.. – не понял Черменский.

Девушка недоумевающе нахмурилась, сдвинув широкие черные брови, которых никогда не касался пинцет для выщипывания.

– Поручик Герман… Вы что – не читаете «Петербургских сплетен»?!

– Мы московские, – поспешил объяснить Черменский. – Сюда, в Питер, прибыли только утром, и…

– А, ну тогда, разумеется, ясно. Я – репортер «Петербургских сплетен», поручик Герман – мой псевдоним. У меня, видите ли, контракт с редакцией, серия репортажей из наших трущоб, как раз сегодня я заканчивала интервью с Васькой Резаным, он беглый каторжник и был… м-м… весьма не расположен к беседе, но мы все же договорились… И, как назло, облава! Где вот я теперь найду Ваську, позвольте вас спросить?!

– Вероятно, у нас в Москве, – в шутку предположил Владимир. – Он сменит одну столицу на другую, только и всего. Подобные джентльмены часто так делают.

– Все может быть… – задумчиво произнесла девушка, изящным движением зонтика откидывая от своих ботиков останки дохлой кошки. – Но вот только мне-то что теперь делать?

– А идемте в трактир! – неожиданно предложил уже пришедший в себя Северьян. – Вон, кажись, вывеска. Я со вчера не жрамши, да и мелюзга, поди, голодная…

Голодными, как оказалось, были все, и через несколько минут компания расположилась за огромным столом, покрытым беленой скатертью и увенчанным пузатым самоваром. Ванька и Наташка ели наперегонки, как два щенка, только что не рыча и не отталкивая друг друга; не отставал от них и Северьян. Утолив первый голод, эти трое повели негромкую беседу. О чем они говорили, Черменский не слышал, потому что его внимание было поглощено госпожой Кречетовской. За все годы жизни в Москве и бродяжничества по России ему не попадалось подобного экземпляра женской породы.

Ирэн сидела напротив него и азартно хлебала деревянной ложкой из чашки горячие щи. В этом поглощении пищи не наблюдалось ни капли жеманства или нарочитого народничества, так часто виденного Черменским у столичных эмансипэ, – просто обычный здоровый аппетит. Черные кудряшки растрепались и стояли буйным нимбом вокруг головы девушки, глаза блестели, большой, как у лягушонка, но странным образом не портивший ее рот без умолку говорил, чему не мешали даже щи. Непринужденно, словно они были знакомы давным-давно, Ирэн рассказывала о своих приключениях на петербургском «дне» и в редакции родной газеты, называя редактора «этот ретроград», а беглых каторжников – «мои мерзавцы». Владимир слушал и одновременно думал: как такая девушка могла попасть на репортерскую ниву.

Разумеется, в газетах служили женщины. Несколько лет назад, еще в Костроме, Черменский, по совету одного из друзей-актеров, отнес свои путевые заметки в редакцию местной газетенки: страшно нужны были деньги. К его величайшему изумлению, эти записки, сделанные небрежным почерком в потрепанной записной книжке, в редакции приняли и издали серией очерков, выплатив довольно неплохие деньги, впятеро превышавшие ожидаемую Владимиром сумму. В редакции он видел служащих женщин, немолодых и некрасивых, они сидели за кассами и «рединготами». Репортеров среди них не было, да, насколько мог предполагать Владимир, редактор и не решился бы взять женщину на столь трудную должность. Нет, на «редакторскую даму» Ирэн решительно не походила. Курсистка? Нигилистка?.. Он не раз видел этих стриженых, неряшливых барышень, часто курящих, еще чаще носящих круглые синие очки, ведущих умные разговоры об отсутствии в Солнечной системе бога, о политике, народе и образовании. Веселая, красивая Ирэн ничуть не походила и на них.

– Прошу прощения, вы – нигилистка? Эмансипэ? – не выдержал он.

– Боже, неужели похожа?! – бросив ложку, завопила Ирэн так, что все посетители трактира обернулись на их столик. – У меня что – грязные руки? Или ногти?!

– Нет, что вы, напротив… – растерялся Владимир.

– Да не рыцарствуйте, где уж тут «напротив»… – уныло сказала Ирэн, глядя на свои узкие ладошки, все перепачканные в трущобной грязи. – Но, уверяю вас, это не из политических убеждений… Просто такой уж выдался сегодня день. Нет, я, слава богу, не нигилистка. Правда, есть грех, курю, но тут уж папенька виноват. Приучил.

– Кто же ваш папенька, если не секрет?

– Какой секрет, его весь Петербург знает… У нас династия! – неожиданно похвасталась она. – Станислав Кречетовский – неужели не слышали?!

– Позвольте, как же… – Владимир действительно начал что-то припоминать. – Уголовная хроника, если не ошибаюсь?

– Не ошибаетесь, – удовлетворенно подтвердила девушка. – Если бы вы знали, какие личности бывали у нас в доме на Мойке! Ужас, ужас…

Так же весело и непринужденно, как старому знакомому, она рассказала Владимиру о своей жизни. Отец Ирэн, известнейший в Петербурге журналист, репортер уголовной хроники в одной из ведущих редакций, рано овдовел и дочь, как мог, воспитывал сам. Ирэн еще до гимназии выучилась читать, отец не ограничивал ее допуска к своим книжным шкафам, и девочка таскала с дубовых застекленных полок все подряд, начиная со специальной литературы по криминалистике и юриспруденции и заканчивая романами Дюма и Эжена Сю. Станислав Кречетовский, обожавший единственную дочь, не баловал ее, но и не считал нужным запрещать ей множество вещей. В итоге Ирэн, к ужасу прислуги, ела что хотела и когда хотела, ложилась спать когда ей заблагорассудится, ни разу, впрочем, не проспав на занятия в гимназию, читала все, что попадалось под руку; девочку не гнали из взрослой компании, когда у отца были гости, и не прерывали, если ей вдруг хотелось высказать свое мнение. А оно у Ирэн имелось всегда, поскольку отец внушил дочери, что наличие собственных мыслей по любому вопросу отличает умного человека от слабовольного глупца. Свою работу Кречетовский любил до фанатизма, в его источниках информации числились и полицейские агенты, и профессиональное ворье, и нищие, и уличные девицы, и скупщики краденого. Вся эта разношерстная компания постоянно толклась в большой квартире на Мойке, оставляя после себя запах крепких папирос, помойки и дешевой помады для волос, потому Ирэн чувствовала себя среди обитателей городского «дна» как рыба в воде. В четырнадцать лет девочка попыталась написать свой первый очерк под леденящим душу названием «Бриллиантовая чахотка» – о рабочих гранильных мастерских, которые из-за минеральной пыли и крошки, попадающих в легкие во время работы, редко доживают до тридцати лет. Отец прочел и одобрил этот опус, предложил его, скрыв подлинное имя автора, в одну из петербургских редакций – и он был напечатан. С того дня жизнь Ирэн оказалась определена. Окончив гимназию, девушка поступила на должность репортера в «Петербургских сплетнях». Отец не делал дочери никакой протекции, но фамилия Кречетовских была известна всему газетному Петербургу, и первые пробы пера Ирэн тоже пришлись читателям по вкусу. Как и отец, девушка предпочитала работать с криминальными новостями, поскольку с детства знала, понимала этот мир и не затруднялась в разговорах с его обитателями. Да и питерские уголовники хорошо знали Станислава Кречетовского, который за всю свою журналистскую карьеру ни разу не написал ни слова неправды в угоду власти или редакции, никогда не открывал имена своих источников информации и никого из них не «сдал» полиции. Среди «деловых ребят» ценились такие вещи, и ни один босяк с Сенного рынка не рискнул бы тронуть дочь Кречетовского, столь решительно пошедшую по стопам батюшки.