В стороне от большого света - Юлия Жадовская

Марья Ивановна улеглась и замолчала. Я думала, что она уснула, и дала волю слезам, долго удерживаемым.

— Как возьму я, да приколочу тебя! — произнесла вдруг Марья Ивановна. — О чем ты плачешь, сумасшедшая? Да и он-то, пес этакий, стоит ли, чтоб ты из-за него убивала себя! Он, я думаю, приехал домой да и забыл, что ты и на свете-то живешь; я думаю, у него уж давно другая в предмете. Чем бы тебе благодарить Бога, что Он посылает тебе в мужья хорошего человека, за которым ты будешь как за каменною стеной, — а ты убиваешься!

Долго успокаивала она меня, слезы также немало облегчили мне душу, и я вскоре уснула.

На другой день все вчерашнее показалось мне сном, а свидание с Павлом Иванычем еще более изгладило впечатление встречи моей с Данаровым. Танечке я не сказала ничего не потому, чтобы не доверяла ей, а потому, что боялась растравлять душевную рану, касаясь к ней воспоминанием.

Притом же приближался последний день моей девической жизни и веял на меня какою-то торжественною таинственностью, всею важностью нового, решительного шага, за которым меня ждала святая и строгая обязанность исполнения долга, ответственность за счастье человека, беззаветно вручавшего мне свое будущее.

Наконец настал и день моей свадьбы, в который по принятому обычаю я не должна была видеть моего жениха до самого венчанья.

Утром Степанида Ивановна, возвратясь от ранней обедни, принесла мне просвиру и советовала целый день больше ничего не есть — поговеть, чтоб Бог послал счастье. Я беспрекословно исполнила совет ее. Мысли мои были точно парализованы, сердце будто окаменело. Мысли являлись и исчезали в голове, не производя на сердце никакого впечатления. Мне казалось, что часы били иначе, что в воздухе носилось что-то особенное, что надо мной произнесен непреложный, таинственный приговор судьбы.

В семь часов вечера Анна пришла в мою комнату, молча вынула из шкафа мое венчальное платье, взяла картон, в котором заключалась гирлянда искусственных померанцевых цветов, и скрылась. Марья Ивановна также притихла; Анфиса Павловна приходила не раз навестить меня, но я не расположена была пускаться с ней в разговоры. Она не сердилась. Вообще, все в доме показывали в этот день в отношении ко мне какое-то молчаливое снисхождение. Степанида Ивановна не бранилась с горничными, и в доме царствовала тишина ожидания чего-то выходящего из круга ежедневных впечатлений.

Наконец меня позвали к тетке. Она сидела в своей спальне, одетая парадно. Увидя меня, она прослезилась и указала место подле себя. Тут она дала мне несколько советов житейской мудрости — об умении вести себя, о долге жены, о терпении, смирении и кротости.

— Ежели я была с тобой строга, — сказала она в заключение тоном искренности, — то это оттого, что желала тебе добра.

— О, я не сомневалась в этом! — отвечала я и в невольном порыве неложной благодарности бросилась к ней на грудь.

Она обняла меня и снова прослезилась. Я тоже плакала, и казалось, под этими обоюдными слезами таяла ледяная кора, разлучавшая нас.

— Теперь, Генечка, когда ты готовишься к такому великому таинству, решающему твою участь, ты должна смириться и не иметь зла ни против кого. Ты не любишь дядю — это грешно. Поди к нему, попроси у него прощения и помирись. Пойдем, я сама тебя доведу до кабинета.

Я последовала за ней. В другое время меня, может быть, возмутила бы мысль просить прощения у этого человека, но туг мне казалось, что я исполняю должное. В эти памятные, торжественные минуты мне хотелось вынести из этого дома впечатление мира и любви.

Дядя лежал на диване, спиной к дверям, и курил. Свет от свечи падал на его полуседую голову и резкие черты.

— Кто тут? — спросил он, когда я вошла. Я отвечала. Он обернулся ко мне лицом.

— Что тебе надо?

Я хотела было отвечать, но он быстро перебил меня.

— Э, матушка, все глупости! Я не люблю этих ваших женских комедий. Пустяки, все пустяки! Пора тебе одеваться. Будь счастлива. Вот как узнаешь нужду, так и раскаешься, да поздно. Я тебе добра желал.

Я скрепила сердце и вышла. Татьяна Петровна стояла за дверями.

— Вот видишь, — сказала она, — к чему ты раздражала его своею холодностью? вообразила какую-то глупую ненависть в дяде. Можно ли это?.. Ну, теперь одевайся. Все приготовлено в портретной. Там и зеркало поставлено.

Я отворила дверь в портретную. Ярко освещенная, она потеряла свой обыкновенный, мрачный характер. Самые портреты глядели веселее; пудра и парадные мундиры казались свежее. Будто и эти неподвижные лица наших предков ожили, принарядились и хотели принять участие в важной перемене судьбы моей.

Я была уже почти одета, как вошла ко мне Танечка, тоже в белом платье, с розовыми лентами на голове. Она сама приколола мне цветы и вуаль и крепко поцеловала меня.

Я посмотрелась в зеркало и не вдруг узнала себя в венчальном наряде. Неотразимость действительности настоящего случая еще раз налегла на меня каким-то странным, оцепеняющим чувством, каким-то нравственным усыплением.

Как во сне вышла я в гостиную, где перед диваном, у стола, покрытого белою скатертью, на которой лежал образ, сияющий золотою ризой, сидела тетка рядом с дядей, окруженная Душиной, Марьей Ивановной и еще двумя или тремя дамами.

Как во сне приложилась я к образу, вышла со всеми вместе в залу, где накинули на меня шаль и нарядную шубу, крытую серым атласом. Как во сне поднялась я на каменные ступени освещенной церкви, где целая толпа устремила на меня тысячу любопытных глаз… Вскоре будто туман закрыл от меня эту толпу, я слышала только пение клироса, чувствовала, что стою перед "судом Божиим" об руку с человеком, избранным в вечные спутники остальной половины моего жизненного пути и вдруг сквозь этот туман сверкнули мне черные, магнетические глаза, обрисовалось знакомое бледное лицо… Но я уже не трепетала, не боялась. Надо мной веяло величие религии, благословение пастыря, а с высоты сиял божественный, кроткий лик Спасителя…

Когда из церкви карета подвезла нас к небольшому светленькому чистенькому домику, когда пахнуло на меня всею прелестью уютного, прочного пристанища, куда вошла я хозяйкой и любимою женой, когда обратилось ко мне восторженное, улыбающееся лицо моего мужа и все заговорили громко и весело, — я будто пробудилась, будто новая жизнь и новая сила наполнила меня, и не нашлось в душе места ни одной мрачной мысли, ни одному тяжелому предчувствию.

— Ну, теперь мы закутим, — сказала Марья Ивановна с торжествующим лицом, и в то же время появился слуга с подносом, уставленным бокалами с шампанским…

Об авторе

Поэт и прозаик Юлия Валериановна Жадовская (1824–1883) родилась на Волге в старинной дворянской семье и всю свою жизнь, за исключением не очень продолжите-льных наездов в Москву и Петербург, прожила в провинции. Однако имя ее было хорошо известное литературных кругах, она состояла в дружеских отношениях со многими писателями, ее творчество пользовалось вниманием читателей и критиков. Крупнейшие композиторы сочиняли романсы на ее стихи, некоторые из них популярны и поныне: "Ты скоро меня позабудешь" (1845) М.И.Глинки, "Я все еще его, безумная, люблю" (1846) А.С.Даргомыжского.

Ю.В.Жадовская получила неплохое гуманитарное образование, с детства увлекалась литературой и рано начала сочинять стихи, что было естественным для одаренной, чувствительной и склонной к рефлексии натуры. Стремление излить душу в творчестве обусловили и некоторые драматические обстоятельства жизни Жадовской. Будучи от рождения калекой (у нее не было левой руки, а на правой не доставало двух пальцев), она очень тяжело переносила свою участь и обостренно, порой болезненно воспринимала окружающее. В юности на ее долю выпало еще одно нелегкое душевное испытание. Она полюбила своего домашнего учителя, который оказал большое влияние на ее духовное развитие. Чувство было взаимным, но отец не дал согласия на их брак.

Пережитые страдания определили характер лирики Ю.В.Жадовской, окрашенной в печальные, трагические тона. Ее стихотворения интимны, в них преобладают мотивы несостоявшейся любви, недостижимости счастья, безысходности, покорности судьбе, но при этом в них нет излишней экзальтации, их отличают сдержанность и чувство собственного достоинства. Не случайно современники увидели в поэзии Ю.В.Жадовской историю тоскующей, но мужественной и непокорившейся женской души.

Отзывы о стихах поэтессы были достаточно доброжелательными, но многие из писавших о них, особенно критики революционно-демократического толка, советовали автору избавиться от романтизма и отвлеченности и обратиться к проблемам жизни, в частности к положению женщины в обществе.

Не без воздействия этих советов, а также общих настроений эпохи Ю.В.Жадовская решила попробовать себя в прозе. В своих повестях и романах она пыталась представить различные типы женских характеров в их столкновении с окружающей действитель-ностью и как бы проигрывала возможные варианты женских судеб. Поскольку писательница была убеждена, что главным мерилом глубины и силы женской души может быть только испытание любовью, то в центр своих прозаических сочинений она неизменно ставила любовную коллизию.