Два мира - Эльза Вернер

Это замечание было, очевидно, сделано намеренно. Зигварт понял это, но намек не смутил его.

— Я в этом нисколько не сомневаюсь. Он, вероятно, также составил план города и следил за его строительством?

— Под моим руководством. Я обычно лично слежу за всем. Но почему вы спрашиваете об этом? Я вижу, что у вас есть какая-то задняя мысль. Что вы хотели сказать?

— Я ведь здесь чужой, — уклончиво ответил Зигварт, — а потому мне не хотелось бы высказывать свои суждения.

— Но я хочу знать ваше откровенное мнение. Я привык к откровенности с вашей стороны.

— В таком случае, не задавали ли вы себе вопроса, что будет с вашим Хейзлтоном, если его постигнет какая-нибудь крупная катастрофа?

— Нет, — с холодным высокомерием возразил американец. — Мы основываем наши города для их дальнейшего процветания и роста. Мы не привыкли считаться с невероятными возможностями. О какой катастрофе вы говорите?

— О каком-нибудь стихийном бедствии: пожаре или наводнении, которому нельзя будет препятствовать собственными силами. В таком случае внутренняя часть города погибнет, да и предместья, несомненно, сильно пострадают. Очевидно, не было составлено предварительного общего плана. Строили дома, удовлетворяя требования момента и сообразуясь с невероятно быстрым ростом города, строили, не заботясь о безопасности. Все эти улицы, гостиницы и дворцы возникли как по мановению волшебной палочки за несколько месяцев, между тем как нам понадобились бы на это целые годы. Но построили все так, что город не может противостоять внешней стихийной силе.

Это была такая же бесцеремонная откровенность, какую в Равенсберге некогда высказал молодой архитектор Морленду, уже тогда не выносившему противоречий, а теперь окончательно привыкшему к безоговорочному подчинению. «Король долларов» не возражал, мрачно сдвинув брови.

После короткого молчания Герман снова заговорил.

— Вы тогда предлагали мне первое место в бюро своих архитекторов. Но мне не пришлось бы оставаться на этом месте: в самом начале работ я высказал бы вам то мнение, которое вы только что слышали, и защищал бы его всеми силами. А вы, разумеется, не перенесли бы противоречия от своего подчиненного?

— Нет!

— И я уехал бы… вынужден был бы уехать. Я не взял бы на себя ответственность за такой Хейзлтон.

Морленд встал, видно, едва сдерживая свой гнев.

— Вы сердитесь на мою откровенность?

— Нет, потому что сам потребовал ее от вас. Да, восемь лет тому назад вы действительно сделали надлежащий выбор. Мы не подходим друг другу, и вы не годитесь для Америки. Если бы я считался с вашей основательностью и медлительностью, то Хейзлтон был бы теперь не больше Берклея. Позвольте сказать вам, что здесь мы работаем для настоящего, для того, чего требуют сегодняшний день и час, и у нас нет времени для мечтаний о далеком будущем. Для нас существует лишь то, что есть и будет, а не то, что могло бы быть.

— Преклоняюсь перед вашими суждениями и знаниями, но вы не поколебали моего убеждения.

Морленд повернулся к двери.

— Итак, я жду вас завтра и рассчитываю, что вы пробудете у меня подольше. Вы лишь наскоро осмотрели Хейзлтон: ознакомьтесь теперь с ним основательно, присмотритесь к его вспомогательным средствам, к его кипучей жизни — и тогда поймете, что создать нечто подобное можно, только прямо идя вперед к своей цели, не оглядываясь ни направо, ни налево. В таких случаях это первая и, пожалуй, единственная заповедь.

Он ушел с веранды. Они опять окончательно разошлись во мнениях, но — странное дело! — прежнее пристрастие американца к этому человеку снова пробудилось в нем, он снова подпал под влияние незаурядности Зигварта. Герман осмеливался говорить ему вещи, которые ему не посмел бы сказать никто, и Морленд даже не сердился на него.

Миллиардер всей душой презирал людей, толпившихся вокруг него, преклонявшихся перед ним и добивавшихся его расположения. Он не дорожил даже равными себе и ценил окружающих лишь по их работоспособности. Зигварт был единственным из встреченных им в Европе человеком, который произвел на него неизгладимое впечатление своим властным характером. Он ничего не хотел от него, не преклонялся перед ним, когда же ему предложили высший приз, то отказался от него и ушел.

Вильям Морленд не забыл этого. Он вообще никогда ничего не забывал. Но на его жизненном пути встретился единственный человек, которого ему хотелось завербовать во что бы то ни стало, и именно этот человек был для него потерян навсегда.

Глава 24

В Хейзлтоне впервые собирался конгресс. Союз американских журналистов был одним из самых больших и влиятельных в стране, где власть печати безгранична. Выбрав этот город местом своего съезда, журналисты этим самым как бы признали его столицей штата. Все эти сотни людей, отовсюду съехавшиеся сюда, посылали тысячи докладов и статей в газеты, представителями которых они являлись, в продолжение целой недели нельзя было взять в руки ни одной газеты, чтобы не встретить названия нового города. Морленд знал, что делал, прилагая все усилия, чтобы выбор для съезда пал именно на Хейзлтон.

Город оказался вполне на высоте своего положения. Прием гостей превзошел все подобные приемы. Богатейшие жители соперничали друг с другом в гостеприимстве. Все гостиницы были заняты, сам город играл роль хозяина в приеме приезжих. За каждым заседанием следовало какое-нибудь торжество, а неделя завершалась назначенным у Морленда раутом.

Дом председателя общества, которому Хейзлтон был обязан своим возникновением, походил скорее на дворец и находился в той части города, где жила знать. К каждому дому примыкал сад или парк. Жившее здесь высшее общество выбрало это место вдали от центра города с его шумной жизнью. На холмах, окружавших обширную долину, возникла целая колония вилл, маленьких нарядных дачных домиков, служивших лишь для временного местопребывания. На более высокие холмы, откуда открывался великолепный вид на город и долину, устраивались поездки. У Морленда тоже был такой коттедж, и в хорошие вечера он иногда отправлялся туда с дочерью, чтобы там пообедать и отдохнуть.

В его городском доме был целый ряд комнат для гостей, на этот раз все они были заняты. Один мистер Торнтон занимал три или четыре комнаты, а с ним приехало несколько сотрудников «Герольда», тоже требовавших особенно внимательного отношения. Морленд не предвидел приглашения, сделанного его дочерью почти в последнюю минуту, а потому было решено поместить этих гостей в загородной вилле.

Когда Гунтрам с женой и Зигварт приехали на виллу, Траудль была просто в восторге от такого распоряжения. Небольшие комнаты, обставленные с большим комфортом, были ей гораздо больше по вкусу, чем огромный дворец Морленда. Гораздо приятнее было жить на этой возвышенности с живописным видом и всегда готовым к услугам автомобилем, в котором можно было через несколько минут очутиться в городе.