Детский мир (сборник) - Людмила Петрушевская

Интересный подвид карточной игры лично изобрели мы с Верой – на основе маленьких фотографий советских актеров, наборы которых я усердно коллекционировала.

Мы карандашом пририсовали им карточные достоинства, аккуратно, не портя лица, причем действовали строго по весомости и рангу актера – в тузах был Смоктуновский с Яковлевым, в дамах – Самойлова и Доронина, ну, а, к примеру, артист Авдюшко фигурировал в семерках. Были загадочные лица – скажем, актриса Гладунко, мы ее вовсе не знали, но она была прехорошенькая и сошла за девятку.

(А самой красивой женщиной всех времен и народов я тогда считала Людмилу Чурсину – Анфису из телефильма Ярополка Лапшина «Угрюм-река»…)

«Кружки». В школьный сезон ученик запросто мог стать ходячим универсумом – столько на свете существовало кружков. То есть комнат и закоулков во Дворцах и Домах культуры, а также при жилищно-эксплуатационных конторах, где человек бесплатно учился. Я несколько лет отходила в ДК имени Карла Маркса – в кружок игры на гуслях и ложках. Энергичная коротышка-преподаватель лично оббежала все окрестные школы, дабы завербовать себе учеников. Гусли-втора долгое время лежали у меня дома, я доставала их, чтобы вспомнить наш маленький оркестр, который даже один раз выступил на ленинградском телевидении, и я лично видела диктора Нелли Широких!

«Выйду ль я на реченьку…» Первая позиция, вторая позиция… Вот так и «боян бо вещий, аще кому хотяши песнь творити» налагал пальцы на струны и пел о подвигах богатырей и предательстве князей…

А потом я поступила в драмкружок при ДК имени Ильича (Московский проспект, у станции метро «Электросила»), который вели настоящие артисты ТЮЗа Н. Карамышев и Е. Авксентьева. Там меня научили актерскому дыханию (диафрагмой), поставили дикцию и приучили к публичным выступлениям. Мы ездили с концертными программами по другим очагам культуры, которые располагались в парках и садах города Ленинграда, на разных эстрадах читали стишата и показывали отрывки из спектаклей.

Потом я прошла (после экзамена!) в драмтеатр при ДК имени Первой пятилетки у Театральной площади – но тут грянул паралич лицевого нерва, и все было кончено с драмкружками.

Ничего этого больше нет – ни кружков в Карле-марле, ни самого Варшавского вокзала. Нет и ленинградского телевидения, вещавшего на всю страну – Петербург, 5-миллионный город, нынче обходится вообще без телевидения. ДК имени Первой пятилетки снесен в ходе строительства второй сцены Мариинского театра…

Осталась у меня разве нежная любовь к звучанию оркестра народных инструментов.

И дикция…

«Песни и песенники». Мы с Веркой знали огромное количество советских песен и устраивали летние соревнования «по песеннику»: кто больше напоет. Листаем книгу и поем – что знаем, а знаем почти все. По кино, по телевизионным концертам, по радио, по застольям взрослых. Но знаем обычно мелодию и часть текста – а песенник позволяет освоить всю песню целиком.

Я люблю героические саги – про «Варяга» («Наверх вы, товарищи, все по местам, последний парад наступает…»), про Щорса («Шел отряд по берегу, шел издалека…»), про «Враги сожгли родную хату…». Верка больше любит лирику насчет «огней так много золотых на улицах Саратова», но «Враги сожгли» ее тоже впечатляет до глубин души, где плещется народная водица жизни. Мы поем навзрыд, протяжно, «с чувством» – но, надо сказать, «Враги сожгли родную хату» – это объективно шедевр.

Но есть песни, которых нет ни в каких песенниках, – они передаются изустно, переписываются от руки, хранятся в изукрашенных наклейками и рисунками девичьих тетрадках. Были такие тетрадки и у нас с Веркой – подруга переписывала туда, кроме жестоких романсов, еще и стихи Эдуарда Асадова.

Асадов писал с неподражаемым пафосом, почище евтушенковского, но пафос этот был направлен на разные мелочи жизни. В одном стихотворении он обрушивался на возникшую дамскую моду красить волосы в седой цвет.

Это даже похоже на подлость –За полтинник – седою стать!

Господи, бедные женщины, за что их только не поливали жгучим пафосом. В знаменитой пьесе Розова «В поисках радости» фигурирует главная гадина – мещанка Леночка, чье преступление в том, что она стремится купить мебель для будущей квартиры. (Именно эту мебель и рубит юноша Олег, причем отцовской, с Гражданской войны, шашкой. Отметим, что эту роль на сцене и в киноварианте играл Олег Табаков. Опять-таки «все, что унижено, будет возвышено» – уж что-что, а «матчасть» впоследствии у Олега Павловича уж никак не хромала, ни на какую ногу.)

Удивляюсь, что не нашлось сатирика на темы маникюра и педикюра. Вообще, советские женщины были покладисты и терпеливы – спокойно мирились, скажем, с тем, что им обычно дарили три гвоздики, потому что других цветов почти и не водилось или они были ужасающе дороги. То, что цветы – это гвоздики, перекочевало и в кинематограф. Гляньте «Соломенную шляпку» с Мироновым – там в салоне графини (ее играет Фрейндлих) стоит штук девять белых гвоздик, и это – действительная роскошь, по советским меркам!

Вернемся к девичьим тетрадям – думаю, что Веру подкупал не пафос, а завывающая мелодичность стихов Асадова вкупе с их понятностью.

Ну а я прилежно переписывала то, чему потом великий Эдуард Успенский (стояла на том и буду стоять вечно – великий!) дал жизнь в своих программах с отличным названием «В нашу гавань заходили корабли».

В таверне много вина,Там пьют бокалы до дна,Звенит разбитый рояль,Там тихо бродит печаль.Дочь капитана Джен Эй,Вся извиваясь, как змей,С матросом Гарри без словТанцует танго цветов.И в этот самый салонЗаехал юный барон,Увидев крошку Джен Эй,Был очарован он ей.«Послушай, крошка Джен Эй,Будь верной крошкой моей,Ходить ты будешь в шелках,Купаться в лучших духахИ меж цветистых ковровСтанцуешь танго цветов!»

Ну, а матрос Гарри для чего упомянут, ясно. «К барону он подбежал, вонзил в барона кинжал». Хорошо котировалась и песня про «Шумит ночной Марсель в притоне «Трех бродяг», там пьют матросы эль, а женщины – коньяк…». Много лет спустя я с изумлением узнала, что это сочинил в двадцатые годы для кабаре «Нерыдай» композитор Милютин с драматургом Эрдманом, то есть это изначально была пародия. Но в контексте девичьей тетради оригиналы и пародии ничем не различались.

Попали же в мою тетрадь и Блок с «Есть в напевах твоих сокровенных…», и Заболоцкий с «Очарована, околдована…». Кроме завораживающей музыки слова, важна была суть – и в жестоких романсах, и в поэтических шедеврах образ женщины приподнимался и наливался весомой ценностью.

Из-за женщины убивали, женщину умоляли, ею красиво и пафосно восхищались, и если корили, то чем-то высоким и таинственным. Удивительно! Ничего подобного в жизни не было.

Идель Мовшиевич, запрещавший бабушке аборты (отчего в жизнь и явилась моя мама), преспокойно зажил с другой женщиной, фронтовой подругой, и в маминой судьбе не фигурировал. (Много лет спустя мама сама разыскала своих единокровных сестер.)

Папа развелся с мамой и женился на «швабре», а потом свил гнездо с женой своего друга. Дивная красотка, что было ясно и в ее шестьдесят лет, бабка Зоя (прозрачные глаза с поволокой, точеная фигурка) всю жизнь без происшествий прожила с дедом Андреем, и все ее грехи заключались в бесконтрольных тратах на тряпки. Ради них бабка Зоя носила в ломбард свою ювелирку, а квитанции хранила, как полицай золото в «Молодой гвардии» Фадеева, – внутри особого пояса, который прятала под одеждой. Чтоб Андрейчик не увидал! Андрейчик тем временем «вкалывал» («пахать» и «вкалывать» – так называли тогда постоянную прилежную работу), безмятежно играл на баяне и всю жизнь доверял своей дорогой «афериске». Бабка Зоя была убежденным сторонником теории «муж не должен ничего знать»…

(Бабушка Антонина! Ты завидовала двоюродной сестре!)

Тетка Шура, навещавшая Изотовых, водительница трамвая, имела двух сыновей неизвестно (нам) от кого – писаного красавца Авенира и дурнавца Сашку, у которого была от рождения заячья губа. Авенир (Вера пылала к нему девичьей страстью) никого не успел полюбить и, возможно, воспеть в бессмертных стихах – он ушел в армию и погиб на подлодке. Тогда тоже гибли подлодки, но об этом не сообщали в газетах – Шура получила цинковый гроб, а что было в гробу, то ты, Господи, веси. (Никакого шума, скандала на весь мир, никаких комиссий и расследований – матери получали гробы вместе с почти официальным приказом молчать об этом. Добрым отеческим голосом им говорили о военных тайнах государства…)

Это я к тому, что никаких следов «шумного Марселя» в жизни мы обнаружить не могли – люди или притирались друг к другу в браке и покорно тащили груз дней бок о бок, либо составляли новую пару с той же целью. Незамужние бездетные женщины следили за собой и прибегали к ухищрениям, замужние и детные чаще всего склонялись к состоянию «кувалды». Так что в девичьих тетрадках хранилось отвлеченно-сакральное знание о мире ином. Где женщины «танцуют танго цветов» и уж ни в коем случае не могут тащить по три неподъемных сумки на дистанцию в добрый километр – от ж/д платформы Каннельярви до нашего «курятника»…