Вожак - Генри Олди

— Что — нагуали? — спросил Мамерк.

— Астлане попали на Тишри без нагуалей. На Острове Цапель нагуали помогут астланам быстрее прийти в себя.

— Тяга! — заорал Бруно Трааверн, воплощение здравого смысла. Толстые щеки побагровели, нос сделался сизым. — Приход! Нагуали! А солнце? Солнце, мать ее за ногу, Астлантиды?!

В коридоре, дождавшись, пока все остальные уйдут вперед, старуха придержала Марка за рукав:

— Корсет и Манойя. Манойя и корсет. Рапорт. Мне лично. Во всех подробностях. Все соображения. Гипотезы. Догадки. Фобии детства!

— Слушаюсь!

— Сейчас — метеором в студию. Мамерк уже будит Добса: делать тебе имидж.

— Так точно!

— Сразу после записи — рапорт.

— Есть!

Марк попытался щелкнуть каблуками, забыв, что он босиком, развернулся через левое плечо и умчался переодеваться. Его ждал мундир капитан-командора ВКС Лиги. Его ждал Игги Добс.

Его ждал рапорт.

«Тебе хорошо, — слышу я отовсюду. — Свободный человек, репетируешь свои репризки. Хочешь — на батуте скачешь, хочешь — в творческом поиске. Шлепнулся на жопу, получил в кассе гонорар. Клоун! А тут ходи на работу, от сих до сих. Терпи дурака-начальника. Захлебывайся в рутине. Аванс, зарплата; обеденный перерыв, сверхурочные. Отпуск зимой. Тебе хорошо…»

А я и не спорю. Мне хорошо.

— Вы — свободные люди!

Поворачивали головы. Трудно, медленно; казалось, шеи заржавели. Всматривались. Прислушивались. Во взглядах гас лихорадочный блеск. Румянец сползал с запавших щек. Улыбка оставляла губы: сухие, обметанные коростой. Рассудок включался с трудом: так встает человек с глухого похмелья. Где я? Кто я? Вчерашний карнавал — оборотень. Сдирался цветастый фантик, конфета горчила, била в мозг глухой мутью.

— Ваша свобода ничем не ограничена!

Гасло солнце. Скрывалось за тучами. Отрубленной головой падало за горизонт, в корзину темноты. Кипящий свинец пожирал остатки света. Золото, пурпур; рвань, дерюга, грязь. Пылинки, еще миг назад плясавшие в луче, сворачивали танец. Качались, надышавшись дурманом сумерек, искали опоры. Не найдя, шли на дно, тонули в омуте бесконечного вечера.

Нет солнца. Для нас — нет.

И для вас тоже.

— Мы уходим! Оставляем систему! Вы свободны!

По улицам брели нагуали. Пумы, ягуары, оцелоты. Выбирались из подвалов, спускались с чердаков. Протискивались между прутьями сточных решеток. Прыгали на асфальт из растворенных окон. Тощие: ребра наружу. Шерсть слиплась в колтуны. Бока глубоко ввалились, в уголках глаз — желтые озерца гноя. Часть торопливой рысцой вливалась в предместья, оставив джунгли. Голод — не тетка: гонит на охоту плетью-семихвосткой. Даже в поисках добычи нагуали старались не уходить далеко. Ждали, когда придет час вернуться.

Дождались.

Шли между истощенными людьми. Походя терлись о самых слабых. Искали своих. Когда находили, ложились рядом. Прижимались, фыркали; клали головы на колени.

— Плен — это ошибка! Плена не было! Плена нет!

Над домами, над крышами, взгромоздившись на воздух, серый как бетон, стоял молодой офицер. Выправка. Безупречность. Убедительность. Голограмма, богатая тетка, давала фору бедной сиротке-реальности: офицер выглядел более настоящим, чем заторможенные тени внизу. Трансляция шла без перерыва. Фигура колосса. Голос урагана. Жесты лидера. И не было спасения от лавины, погребающей остатки эйфории; даже в солнце, которое сгинуло, едва прозвучало первое слово — нет, не было.

— Вы свободны!

Свободен, подумал Тизитль. Плен — ошибка.

Я свободен.

Что я держу в руке?

В кулаке был зажат нож. Минутой раньше Тизитль что-то втолковывал Золину Мойолехуани, размахивая ножом, как дирижерской палочкой. Он не помнил, о чем говорил. Наверное, о чем-то важном. Золин лежал ничком, головой на крышке канализационного люка. У Золина был голодный обморок. Какая разница? Тизитль нуждался в собеседнике, верней, в слушателе; остальное — ерунда. В каждом четвертом случае эйфория вызывает приступы неконтролируемой болтливости. Тизитль знал про эйфорию все — в теории. Вот, узнал на своей шкуре.

Тошнило. Хотелось лечь и сдохнуть. Тизитль тронул кончиками пальцев шею Золина. Живой, зараза. Пульс слабый, но отчетливый. Не повезло: выкарабкался. Тизитль вспомнил, как хотел зарезать парня. Если бы он мог, он бы рассмеялся. Сейчас зарезать Золина означало — сделать дураку подарок на день рождения.

В личном деле Тизитля стояла отметка: «Не склонен к депрессии». О да, вздохнул Тизитль, пряча нож. Не склонен. Пока не наклонят и не отымеют по полной, во все дырки. Злость помогала, служила костылем. Тизитль злил себя, давил на примитивные раздражители — Золин, брань, насилие — понимая, что усилия тщетны. Злость выгорала, едва занявшись: костер под ливнем. Ткни прокаженного иглой в ягодицу; выясни, что боль для него — пустой звук…

— Мы уходим! Оставляем систему! Вы свободны!

Тизитль знал, что офицер не врет. Знал каждой клеточкой тела, каждым нейроном мозга. Эскадры чужаков разворачивались кормой к Острову Цапель. Набирали разгон, скрывались в сиянии далеких звезд. Будь это не так, плен остался бы пленом, а эйфория продолжила бы царствовать в Астлантиде до тех пор, пока население не перебралось бы в солнце от голода и жажды.

…в солнце.

Тизитль запретил себе думать об этом. Ничего не получилось, но он и не слишком надеялся. Вверху разорялся офицер — провозвестник свободы, будь она проклята. Я его знаю, понял Тизитль, борясь с упадком сил. Я точно его знаю. Видел, встречался. Где?

— Вот, держите, Марчкх…

— Что это?

— Мегафон. Вы полагали, мы дадим вам посекретничать? Не считайте нас дураками, приятель. Обратили внимание на полосу? За нее не заходите. Не советую.

— А если зайду? Случайно…

— Во-первых, я буду рядом. Рядом со мной, дражайший Марчкх, все случайности работают против вас. Во-вторых… Снайперы, Марчкх. Имейте в виду, у них слабые нервы.

— Воняет…

— А? Это от болота. Ну что, пошли?

Ненависть. Тизитль вцепился в нее, как в спасательный круг. Ненависть была лучшим, что подвернулось ему под руку после эйфории.

Рядом зашевелился Золин.

— У вас очень развито чувство субординации, — старуха остановилась перед чашей фонтана: тихое журчание, блики солнца на поверхности воды. — Быть может, даже слишком. Дело не в армии. Вернее, не только в армии. Это ваше личное.

Ливия Метелла молчала.

Они стояли рядом: опцион Ведьма, недавно повышенная в звании, и госпожа Зеро, имперская безопасность. Парадный мундир с нашивками, золото пуговиц, орденские планки — и темно-бордовый брючный костюм, одинаково подходящий для деловой встречи и светского раута. Воплощение физической силы — и хрупкий старческий силуэт. Возраст, черты лица… Ничего общего. Противоположность, полная в такой степени, что женщины казались двумя сторонами медали, двумя профилями империи.

Империя, как ни крути, тоже женщина.

— Субординация не позволяет вам задать вопрос: «Почему я?» Хорошо, я на него отвечу. Хочу, чтобы между нами не осталось двусмысленностей. Вы имеете полное право знать.

— Так говорят, отправляя на задание, с которого не возвращаются.

Всем вниманием Ливии завладела вода. Из-за блесток, пляшущих в ореоле брызг, Ведьма щурилась, словно глядела в прицел.

— Опыт, — кивнула старуха. — Он вас не подводит. Шанс погибнуть у вас сейчас больше, чем когда-либо. Гематры высчитали бы вероятность. Я не гематр. Скорее всего, вы погибнете. Но любой другой на вашем месте погибнет еще быстрее.

— Что во мне такого особенного?

Две волчицы стояли у фонтана, и каждая знала себе цену. Та, что крупнее, безоговорочно признавала старшинство поджарой. В иерархии стаи комплекция не играет роли. Впрочем, это не значило поджать хвост, упасть на спину и подставить горло под клыки.

— Вы побывали на Острове Цапель. Вас не надо вводить в курс дела. Но, главное, для вас это не умозрительно. Строки отчета? Картинки в сфере? Нет, реальность, ваш личный опыт. Вас держали в плену. Вы видели, как погиб декурион Жгун при попытке заклеймить туземца.

И вы хотели вернуться. Вы подавали рапорт об отправке вас на Астлантиду, в составе нашего контингента сил Лиги?