Восстановление нервной системы: сон, стресс, память - Александр Леонидович Мясников

Нам организаторы тоже обещали яка для переноски спальников, еды и запасных вещей. В итоге яка для нас не оказалось; дали носильщика, но он отказался брать более 7 кг! Тогда наш сопровождающий быстро сообразил, что может подработать, и предложил: «Уж семь-то килограммов я и сам вам понесу, а вы мне заплатите столько, сколько собирались заплатить носильщику!» На том и сошлись. Через пару часов мой рюкзак, такой невесомый вначале, стал быстро тяжелеть и давить на плечи.

Стал ощущаться подъем, и часто приходилось останавливаться, чтобы перевести дыхание. Сначала я избавился от бутылки с водой. Кругом ручьи, вполне можно зачерпнуть ладошкой, а литровая бутылка казалась солидной ношей. Потом выбросил запас сала. По тем же причинам. Отгрыз кусок напоследок и выбросил: аппетита на высокогорье нет, а в карманах достаточно изюма с орехами и шоколада. От сала только дышать еще тяжелее становится. Потом оказалось, что газовая горелка, захваченная с собой, на высоте 5 тыс. м не работает. То-то я, когда покупал, обратил внимание, что рядом продают горелки в 10 раз дороже с надписью «Эверест». Еще подумал: для чего они? Оказалось, как раз для высокогорья: простой газ тут гореть не будет. Без огня – ни лапши, ни чая! Деревьев нет, хвороста нет – ничего нет! Бесполезную горелку выбросил…

Предприимчивые тибетцы выручили: на протяжении маршрута расставили палатки и торговали в них горячей водой. Кипятили ее безо всяких модных высокогорных горелок. Топливо – традиционное для Тибета – сушеный навоз яков. Горит в любом высокогорье, жар – как от высококачественного торфа! (В детстве на даче у деда в котельной использовали торф, я помню!) Помимо нехватки воздуха подошла еще одна беда: объяснимая, но не ожидаемая (что с новичка взять!). Невероятная сухость воздуха (высокогорье и холод) моментально превратила слизистую носоглотки в хрупкий пересушенный пергамент. Нос сразу закровоточил и у меня, и у сына. Он быстро забился тромботическими массами, и дышать приходилось только ртом, смачивая его или водой из ручья, или снегом, который уже появился кое-где вокруг. При попытке высморкаться тромбики отходили, и из носа рекой начинала вытекать кровь. Причем ночью такая же ситуация: спать приходилось с комками туалетной бумаги в ноздрях, чтобы не залить спальник кровью. 17 км первого дня мы шли до темноты. Уже в сумерках подошли к месту ночлега. Огромный шатер с очагом служил и кухней, и столовой, и спальней. Раньше если в нем не хватало мест, надо было идти еще километр в монастырь за горной речкой – там никогда не отказывают в ночлеге (это последний монастырь на этой тропе; дальше дорога пойдет резко вверх).

Теперь рядом с шатром возвели двухэтажное здание – гестхаус, рассчитанный на паломников из Индии. Индусы, как правило, дальше в гору не идут, а с этой точки великолепно виден Кайлас – до него рукой подать. Гестхаус пока недостроен, пахнет новыми стройматериалами, что явно снижает очарование этого места. По дороге я все прислушивался к себе: не шевельнется ли то особое чувство, которое я испытал на том священном озере? Но нет, одышка, кровоточащий нос и усталость занимали все мои мысли и силы. Скалистая гряда отгораживала от тропы Кайлас, который лишь изредка показывал свою верхушку. Когда мы подошли к ночлегу, сопровождающий показал на двугорбый хребет прямо передо мной и сказал: «Вот, между этими двумя вершинами – Кайлас, он тут совсем рядом».

Возможно, я излишне впечатлительный, возможно, гипоксия и усталость сыграли со мной злую шутку с галлюцинациями, но я-то знаю, что я знаю, только думать об этом буду теперь только про себя.

Но было темно, и хотя мы стояли прямо у подножья, ночной туман (или это были низкие облака?) свел видимость к нулю. Я даже и не расстроился, так как буквально падал от усталости. Утром выход был намечен на шесть утра, сильно затемно; в этот день предстоял самый тяжелый и протяженный маршрут. Я вышел из палатки и посмотрел в сторону Кайласа. По-прежнему стояла полная темнота и ничего не было видно.

Но какой-то звоночек во мне, видимо, прозвучал: я продолжал стоять и всматриваться в темноту. И вдруг откуда-то из-за хребтов пробился первый лучик восходящего солнца, и в обрамлении абсолютно черных гор стал проявляться белоснежный Кайлас! В темноте передо мной стали проступать его контуры, еще закутанные в обрывки то ли туч, то ли облаков. И опять повторилось ощущение, что смотришь на раздевающуюся прекрасную девушку… И тут же прошло – накатила волна страха: в тумане в обрамлении темных гор светлые белые пятна стали складываться в лики людей, которых я любил и которые уже ушли… Последним была моя Марго – полусобака-получеловек, белая азиатская овчарка, после смерти которой я не могу отойти до сих пор. Еще мгновение – и все прошло: облака/туман опять сгустились, а луч света переместился так, что там, где только что Кайлас устраивал передо мной жутковатый просмотр моей души, опять было темное пятно. А тут и сын подошел:

– Чего стоишь? Там ждут уже, идти надо!

Я осторожно его спросил:

– Видел Кайлас сейчас?

– Нет, темно же!

Я пошел, но вот с той минуты это внутреннее ощущение вибрации, «звоночка» больше меня не покидало! Вроде ничего не происходило, но я чувствовал, будто я обхожу атомный реактор!

Радиацию ведь тоже не каждый прибор может регистрировать.

Я где-то вычитал: «Для Просвещенного Кайлас – это хрустальный дворец, усыпанный бриллиантами, для Ищущего – священная гора с начертанными на ней знаками, для обычного человека – просто скала и лед…»

Возможно, я излишне впечатлительный, возможно, гипоксия и усталость сыграли со мной злую шутку с галлюцинациями, но я-то знаю, что я знаю, только думать об этом буду теперь только про себя. Второй день начался сразу с крутого подъема. Я смотрел на тропу, которая, извиваясь, уходила все выше и выше, на ритуальные флажки наверху и думал: «А как я, собственно, туда взойду?!»

Подниматься пришлось несколько часов. Скажу сразу: неподготовленному человеку совершать такой подъем на высокогорье крайне опасно! Если бы еще тропа шла полого, постепенно – другое дело… А так – сердце выскакивает из груди, дышишь так, что кажется, еще