Прометей, или Жизнь Бальзака - Андрэ Моруа

"Ах! Вы все еще не знаете, что произошло в моем сердце, когда, очутившись в глубине двора (каждый булыжник в нем, наваленные доски, каретные сараи навсегда врезались в мою память), я увидел в окне ваше лицо!.. Все поплыло у меня перед глазами, и, заговорив с вами, я будто оцепенел, точно поток, внезапно замедливший свой неудержимый бег, чтобы затем с новой силой устремиться вперед. Оцепенение это длилось два дня.

"Что она обо мне подумает?" - в страхе повторял я про себя, точно помешанный".

В тот день на госпоже Ганской было платье из темно-фиолетового бархата, а любимый цвет Бальзака был именно фиолетовый. Приехав в Невшатель, он отправил ей короткое письмо на имя Анриетты Борель.

"Между часом и четырьмя я отправлюсь прогуляться по окрестностям города. Все это время я буду любоваться озером, которого совсем не знаю. Могу пробыть тут столько времени, сколько пробудете вы. Известите меня запиской, могу ли я вам писать здесь до востребования, ничего не опасаясь, ибо я страшусь причинить вам хотя бы малейшее огорчение; сообщите мне. Бога ради, как правильно пишется ваша фамилия.

Тысяча поцелуев. С тех пор как я уехал из Парижа, каждое мгновение моей жизни было заполнено вами; даже любуясь долиной Травер, я думал о вас. Как очаровательна эта долина!"

Сохранился рассказ, будто во время прогулки Бальзак заметил даму, читавшую какую-то книгу. Она уронила платок. Писатель приблизился; в руках у незнакомки был его роман. Волнующее мгновение для обоих: наконец-то после возвышенной переписки они предстали друг перед другом во плоти. Хотя в своем первом письме Ганская и писала: "Ваша внешность ничего не может сказать о вашем пламенном воображении", она все же не ожидала, что встретит маленького кругленького человечка без передних зубов, с растрепанными волосами; однако, как это бывало всегда, светившееся умом лицо, сверкающие глаза, добрая улыбка и пылкое красноречие Бальзака заставили ее быстро забыть о первом неблагоприятном впечатлении. "Вряд ли встретишь второго столь живого и остроумного человека", - подумала она. Бальзак же увидел женщину с пышными и соблазнительными формами, выпуклым лбом, несколько полной шеей и чувственным ртом. У нее был "независимый и горделивый вид, в надменном лице угадывалось сладострастие". Ее неправильный выговор пленил его. Он стал бы боготворить Ганскую, какой бы она ни оказалась, и потому был приятно обрадован. С кем же поделиться своим счастьем, как не с милой сестрою, которой он привык с детства поверять свои горести и радости?

Бальзак - Лоре Сюрвиль, 12 октября 1833 года:

"Я нашел в ней все, что может польстить безмерному тщеславию животного, именуемого человеком, а ведь поэт, разумеется, наиболее тщеславная его разновидность; но почему я вдруг заговорил о тщеславии, нет, оно тут ни при чем. Я счастлив, бесконечно счастлив, как в мечтах, без всяких задних мыслей. Увы, окаянный муж все пять дней ни на мгновение не оставлял нас. Он переходил от юбки своей жены к моему жилету. К тому же Невшатель маленький городок, где женщина, а тем более знатная чужестранка не может и шагу ступить незаметно. Я чувствовал себя, как в горниле. Не выношу, когда на моем пути помехи.

Но главное - это то, что нам двадцать семь лет, что мы на удивление хороши собой, что у нас чудесные черные волосы, нежная шелковистая кожа, какая бывает у брюнеток, что наша маленькая ручка создана для любви, что в двадцать семь лет у нас еще совсем юное, наивное сердечко, - словом, мы настоящая госпожа де Линьоль, и мы так неосмотрительны, что можем броситься на шею милому другу при посторонних. Я уж не говорю тебе о колоссальных богатствах. Какое они имеют значение, когда их владелица подлинный шедевр красоты! Я могу сравнить ее только с княгиней Бельджойозо, впрочем, она куда лучше княгини. Томный взор ее одновременно полон дивной неги и сладострастия. Я был просто пьян от любви...

Господи, до чего красива долина Травер, до чего восхитительно озеро Биль! Именно там, как ты можешь догадаться, мы попросили мужа позаботиться о завтраке. Но мы, увы, оставались на виду и тогда в тени громадного дуба украдкой обменялись первым поцелуем любви. Нашему мужу скоро шестьдесят, вот почему я поклялся терпеливо ждать, а она - сохранить для меня свою руку и сердце. Разве это не мило - заставить мужа, похожего на каланчу, покинуть свою Украину и вместе с ним проделать шестьсот лье, чтобы встретиться с возлюбленным, который - о, изверг! - проделал всего лишь сто пятьдесят лье?"

Муж (боярин в очках и в пальто с меховым воротником) благосклонно отнесся к встрече (разумеется, случайной!) с известным писателем и, естественно, проникся к нему симпатией. Венцеслав Ганский производил впечатление человека нездорового, и мысль о скором браке с его будущей вдовой казалась Бальзаку весьма правдоподобной. И какая партия! Владетельная графиня, повелевающая тысячами крепостных! Бальзак и Ганская обменялись клятвами в верности. Они вместе побывали на острове Сен-Пьер, расположенном на озере Биль, - то был поросший лесом клочок земли с крутыми берегами. Тотчас же было условлено, что Бальзак на Рождество приедет повидаться с Ганской в Женеву, ибо отношения следовало закрепить. На сей раз, в противоположность госпоже де Кастри, дама сама упрекала его в том, что он удовольствовался лишь поцелуем.

"Недобрая! Разве ты не прочла в моих взглядах, чего я жаждал? О, будь спокойна: я испытал все те желания, какие женщина стремится внушить человеку, которого любит; и если я не сказал тебе, как пламенно я мечтал, чтобы ты пришла ко мне поутру, то только потому, что обстановка у меня была для этого совсем не подходящая. Этот нелепый дом таил столько опасностей. Быть может, в другом месте все было бы возможно. Но зато в Женеве, мой обожаемый ангел, в Женеве я выкажу ради нашей любви столько ума и изобретательности, что их достанет для десяти умнейших людей".

Бальзак показался Ганской несколько вульгарным, но она почувствовала, что это бьющее через край жизнелюбие вполне извинительно, он был просто великолепен, когда смотрел на прекрасную женщину или на прекрасный плод. Творения казались лучше творца, они представлялись более возвышенными, более глубокими; но это было лишь внешнее впечатление. Ведь создал-то их он, а не кто другой.

Обратный путь оказался для Бальзака очень мучительным; ему не везло с дилижансами, с ним обращались словно с тюком, и он прибыл в Париж весь в синяках; в столице его, как обычно, подстерегали денежные затруднения. "Против ожиданий все здесь обстоит из рук вон плохо. Люди, обещавшие вернуть мне долги, не сдержали слова. Зато моя матушка, которая, как я знаю, находится в стесненных обстоятельствах, выказала необыкновенную преданность". Правда, неожиданно появилась надежда: госпожа Беше, дочь издателя Беше и вдова Пьера-Адана Шарле, вставшая во главе фирмы, женщина богатая и привлекательная, предложила Бальзаку купить у него для задуманного ею издания двенадцать томов "Этюдов о нравах", куда должны были войти уже издававшиеся ранее "Сцены частной жизни" и еще не выходившие в свет "Сцены провинциальной жизни" и "Сцены парижской жизни"; за все она предлагала громадную сумму - от двадцати семи до тридцати тысяч франков. "То-то теперь взвоют все лентяи, крикуны, писаки!.. Дорогая моя возлюбленная, моя Ева, дело слажено! Все они лопнут от зависти!"

Этот блестящий контракт позволил бы ему расплатиться со всеми кредиторами (разумеется, за исключением госпожи Бальзак, которая соглашалась ждать); можно будет также дать отступного "палачу" - издателю Маму, который требовал своего фунта мяса - "Трех кардиналов" или уплаты неустойки.

Для второго тома "Сцен провинциальной жизни" госпожа Беше просила автора срочно дописать еще восемьдесят страниц. И Бальзаку пришлось в одну ночь набросать короткую повесть: "Прославленный Годиссар". Он придавал ей мало значения. То был лишь беглый портрет коммивояжера, один из тех "современных типов", которыми Бальзак с удивительной плодовитостью населял страницы "Моды" или "Карикатуры". Однако Годиссару, чье имя восходит одновременно к двум французским словам - "вольная шутка" и "насмешка", предстояла долгая жизнь. Коммивояжер вообще играет немаловажную роль в истории буржуазного общества. Он - то самое "звено, которое соединяет провинцию со столицей", человек, внедряющий парижские новшества в косную жизнь захолустья. Начиная с 1830 года он не только продает шляпы, коленкор и парижские безделушки, но и распространяет идеи. "Глобус", серьезный периодический орган сен-симонистов, который читает Гете и куда пишет Сент-Бев, обязан множеством своих подписчиков каламбурам, постной физиономии и чисто раблезианскому остроумию Годиссара, несравненного путешественника, образцового представителя этого типа людей.

Эта своеобразная повесть посвящена (совершенно неожиданно) маркизе де Кастри. Правда, Бальзак написал ей яростное письмо, полное суровых суждений. Возможно, нежный прием, который оказала ему Чужестранка, по закону контраста оживил в душе Бальзака давний гнев? Так или иначе, письмо его ошеломило госпожу де Кастри.