Мир Софии - Юстейн Гордер

— Кажется, я начинаю понимать, что такое эмпиризм.

— Юм восставал против рационалистического мировоззрения также в отношении морали и этики. Рационалисты утверждали, что различение добра и зла заложено в человеческом рассудке. Мы сталкивались с так называемой идеей естественного права у многих философов, от Сократа до Локка. Но, согласно Юму, наши слова и поступки определяет вовсе не разум.

— А что же?

— Наши чувства. Если ты решаешь помочь человеку, которому нужна помощь, тебя подвигает на это не разум, а чувства.

— А если я не в состоянии помочь?

— Тут тоже вступают в действие чувства. Неоказание помощи нуждающемуся в ней само по себе нельзя назвать разумным или неразумным, однако оно может оставить ощущение совершённой подлости.

— Где-то должна проходить грань. Любой человек знает, что нехорошо убивать ближнего.

— По Юму, все люди желают другим добра и благополучия. Иными словами, у нас есть способность к сочувствию и сопереживанию. Но это никак не связано с рассудком.

— Боюсь, я не совсем в этом уверена.

— Иногда, София, не очень неразумно бывает убрать с твоей дороги человека. Если ты стремишься к определенной цели, подобная мера может оказаться весьма эффективной.

— Это уж слишком! Я протестую!

— Тогда попытайся объяснить мне, почему нельзя убить мешающего тебе человека.

— Другой человек тоже любит жизнь, поэтому его нельзя убивать.

— Это было логическое доказательство?

— Не знаю.

— Ты перешла от констатирующего суждения («другой человек тоже любит жизнь») к так называемому модальному, или предписывающему, суждению («поэтому его нельзя убивать»). С чисто умозрительной точки зрения это нонсенс. Ты точно так же можешь сказать: «раз многие люди мошенничают при уплате налогов, и я не обязана платить налоги полностью». Юм утверждал, что нельзя делать умозаключения, переходя от констатирующего суждения к модальному. Тем не менее такое явление очень распространено, особенно в газетных статьях, программах партий и парламентских речах. Привести еще примеры?

— Пожалуйста.

— «С каждым днем все больше народу хочет летать самолетами, поэтому необходимо строить больше аэродромов». Как тебе кажется, такой вывод правомерен?

— Нет, он глуп. Нужно ведь еще думать об окружающей среде. По-моему, нам лучше строить больше железных дорог.

— Или кто-то говорит: «Увеличение добычи нефти поднимет жизненный уровень населения на десять процентов. Следовательно, нам нужно возможно скорее расширить наши нефтеразработки».

— Чушь! В этом случае тоже надо думать об окружающей среде. Кстати, уровень жизни в Норвегии и так достаточно высокий.

— Иногда слышишь фразы вроде: «Данный закон одобрен стортингом, значит, все граждане нашей страны обязаны руководствоваться им». Внутреннее убеждение, однако, нередко предостерегает человека от следования таким «одобренным» законам.

— Понимаю.

— Итак, мы пришли к выводу о невозможности доказать с помощью разума, как нам следует вести себя. Ответственное поведение связано с мобилизацией не разума, а чувств, то есть желания добра другим. «Я не вступлю в противоречие с разумом, если предпочту, чтобы весь мир был разрушен, тому, чтобы я поцарапал палец», — писал Юм.

— Отвратительное заявление.

— Не менее отвратительно заниматься подтасовкой карт. Ты знаешь, что нацисты убили миллионы евреев. Как ты считаешь, у этих людей было не все в порядке с мозгами или с чувствами?

— Прежде всего, с чувствами.

— Ума кое-кому из них было не занимать, так что за такими бесчувственными решениями нередко скрывается холодный расчет. После войны многие нацисты предстали перед судом, но их осудили не за «отсутствие разума», а за жестокость. Иногда, как известно, людей освобождают от ответственности за содеянное, если они не в своем уме. Мы говорим, что они «страдают душевным расстройством» или что в момент совершения преступления они «пребывали в состоянии невменяемости». Не было, однако, такого случая, чтобы кого-нибудь оправдали на основании того, что он «страдает бесчувственностью».

— Еще чего не хватало.

— Впрочем, не обязательно обращаться только к самым страшным примерам. Если в результате наводнения начинают нуждаться в помощи тысячи и тысячи людей, вмешаться и помочь нас заставляют чувства. Будь мы бесчувственными и предоставь решение трезвому расчету, мы могли бы подумать, что в мире, которому давно грозит перенаселение, нас вполне устроит смерть нескольких миллионов человек.

— Прямо зло берет, что кто-то может так рассуждать.

— И злишься ты вовсе не головой.

— Это уж точно.

БЕРКЛИ

…он могуч и гоняет стаи туч…

Альберто встал и подошел к окну с видом на город. София пристроилась рядом.

Пока они так стояли, над крышами домов проплыл небольшой спортивный самолет с прикрепленным к нему полотнищем. София подумала, что на куске материи, длинным шлейфом тянущейся за самолетиком, будет реклама гала-концерта или чего-нибудь в этом роде. Но вблизи она разглядела совсем другую надпись:

«ПОЗДРАВЛЯЕМ С ДНЕМ РОЖДЕНИЯ, ХИЛЬДА!»

— Это уже навязчивость, — только и сказал Альберто. С гор, видневшихся в южной стороне, на город наползали темные тучи. Самолетик скрылся в одной из них.

— Боюсь, погода совсем испортится, — заметил Альберто.

— Тогда я поеду домой на автобусе.

— Как бы и это ненастье не наслал на нас майор.

— Он что, могуч и гоняет стаи туч?

Ничего не ответив, Альберто вернулся к журнальному столику и сел, теперь уже в кресло.

— Нам нужно поговорить о Беркли, — выждав некоторое время, сказал он.

София тоже села. Она поймала себя на том, что начала грызть ногти.

— Джордж Беркли был ирландским епископом, он родился в 1685-м и умер в 1753 году, — приступил к рассказу Альберто и снова надолго умолк.

— Беркли был ирландским епископом, — подхватила София.

— Но он был и философом…

— Да?

— Он чувствовал, что современные ему философия и естествознание создают угрозу христианскому мировоззрению. В частности, он видел, как набирающий силу материализм подрывает веру в то, что все на свете создано и управляется Богом…

— Ну и?…

— При этом именно Беркли оказался самым последовательным эмпириком.

— По его мнению, наши знания о мире ограничиваются тем, что мы ощущаем?

— Более того, Беркли считал, что все вещи в мире таковы, какими мы их воспринимаем в ощущении, но при этом они не «вещи».

— Тогда тебе придется объяснить подробнее.

— Ты помнишь утверждение Локка, что мы не можем высказываться о «вторичных качествах» вещей? Мы, мол, не вправе говорить о яблоке, что оно зеленое и кислое, потому что это наши индивидуальные ощущения. Но, по словам Локка, «первичные качества» — такие, как скорость, тяжесть, вес, — в самом деле принадлежат окружающей нас внешней действительности, то есть эта действительность обладает физической «субстанцией».

— У меня по-прежнему хорошая память. Кроме того, по-моему, Локк подметил очень тонкую разницу.

— Если бы все было так просто, София…

— Рассказывай дальше!

— Локк также утверждал — вслед за Декартом и Спинозой, — что физический мир обладает реальностью.

— Да?

— Этот тезис и подвергает сомнению Беркли, причем, как ни странно, своей приверженностью к последовательному эмпиризму. Он говорит: существует только то, что мы воспринимаем. Но мы не воспринимаем «материю», не воспринимаем «вещь» в ее конкретном воплощении. Предполагать, что за нашими ощущениями скрывается некая «субстанция», значит приходить к скоропалительным выводам. У нас вообще нет убедительных примеров из опыта, чтобы делать подобные заявления.

— Чепуха! Смотри!

И София что было силы стукнула кулаком по столу.

— Ай! — вскрикнула она. — Разве это не доказывает, что стол вполне реален и состоит из материи?

— Что ты почувствовала, когда стукнула?

— Я почувствовала нечто твердое.

— У тебя было четкое ощущение чего-то твердого, но ты не почувствовала самой материи, из которой состоит стол. Тебе, скажем, может присниться, что ты стукнулась обо что-то твердое, но разве оно присутствовало во сне?

— Конечно, во сне ничего твердого не было.

— Помимо всего прочего, человеку можно внушить те или иные ощущения. Его можно заставить под гипнозом чувствовать тепло или холод, ласку или удар кулаком.

— Но если твердым был не сам стол, что же дало мне ощущение твердости?

— Беркли считал, что это «воля или дух». Все наши идеи, утверждал он, обусловлены причиной, лежащей вне нашего сознания, но причина эта не материального, а духовного происхождения.

София снова принялась грызть ногти.