Уездная учительница магии (СИ) - Корсарова Варвара

Потом Корнелиус разговаривал с Ланзо и умывался, а я старалась не смотреть на него.

Все это было странно и ново для меня: и его забота, и его присутствие в доме, и его покладистость, и нежность, с которой он обращался ко мне. От его голоса у меня вздрагивало что-то в груди, и горели щеки, и думалось о том, о чем думать вовсе не полагалось.

Время от времени он поглядывал на меня, и я поняла, что он ждет, когда я уложу Ланзо спать, чтобы поговорить без помех. Отчего-то приближающийся разговор страшил меня, но в то же время мне не терпелось задать ему давно приготовленные вопросы.

Или же отложить вопросы и разговоры на потом? Действительно, отчего бы не заменить их поцелуями?

* * *

Корнелиус беседовал с Ланзо спокойно и дружелюбно. Закутавшись в одеяло, мальчик устроился на полу перед печкой, как маленький бродяга, — только глазенки сверкали да белели босые пятки из-под края одеяла — и восторженно слушал сидевшего перед ним на табурете мужчину.

Он сцепил руки, оперся локтями о колени и наклонился, чтобы быть ближе к мальчику, и обстоятельно рассказывал о том, как все у него устроено на лесопилке. Иногда Ланзо перебивал его вопросами. Казалось, он совершенно забыл о своей робости и ничуточки не стеснялся.

Но Корнелиус не просто развлекал мальчика. Иногда он как бы невзначай спрашивал его о том, что произошло прошлой ночью, и о том, как проходит повседневная жизнь школьного уборщика: какие люди заглядывают к нему в сторожку, кого навещает Лукаш, не замечал ли Ланзо странностей в его поведении в последние дни.

Корнелиус выпытывал нужные сведения так мастерски, что Ланзо ничего не заподозрил, отвечал охотно и простодушно. Но Корнелиуса его ответы, кажется, не удовлетворяли. По легкому подергиванию уголка его рта я уже научилась различать скрытую досаду.

Чтобы не мешать их беседе, я накинула жакет и вышла на улицу — пройтись в прохладных сумерках, успокоиться, привести мысли в порядок. В последние дни столько всего случилось, что впору было думать: полно, не сижу ли по-прежнему в палате клиники святого Модеста, одурманенная лекарствами, и воображаю все безумные события и приключения?

Я погуляла немного вокруг дома, вгляделась в черную стену леса и очертания кладбищенской оградки и подивилась тому, что, оказывается, и к мрачному пейзажу я успела привыкнуть. Он больше не вызывал у меня легкого озноба и тянущего чувства под ложечкой.

Если судить не предвзято, Кривой дом расположен в красивом месте. Тишина, покой. Над городом догорает заря, а тут, на окраине, небо темно-синее. Лес слабо шумит, ветер приносит сыроватый хвойный запах. В низинах колышется туман — он всегда приходит на вечерней и утренней заре.

Там, в лесу, сейчас черно и жутко, а окна моего дома весело горят, и от того, что рамы перекошены, вид у них залихватский.

Все кажется другим, когда в доме тепло, уютно, а у огня люди ведут задушевную беседу.

Я плотнее запахнула жакет и села на крыльцо. Через минуту мягко стукнула дверь, и на ступеньки рядом со мной опустился Корнелиус. Он устроился близко, наши плечи и ноги соприкоснулись. Я невольно вздрогнула, не зная, хочется ли мне прижаться к нему теснее или отодвинуться.

Было странно сидеть рядом с ним: он одновременно вызывал во мне чувство защищенности и смутное беспокойство.

Мне не удавалось избавиться от настороженности — слишком уж стремительно изменились наши отношения за сутки. Вчера мы были врагами, он хотел выставить меня из города. А теперь... кто мы? Друзья? Союзники? Будущие любовники? Что он ждет от меня?

— Замерзла? — спросил он. — Может, вернемся в дом? Ланзо еще не спит: я дал ему учебник, чтобы повторил урок на завтра.

— Нет, посидим тут... я не замерзла.

Мы замолчали. Корнелиус, как мне показалось, тоже был в замешательстве и не знал, что сказать. Он достал трубку и кисет, покрутил и спрятал.

— Все же есть своя прелесть в том, чтобы жить на окраине, пусть и в таком безумном доме, как твой, — озвучил он те мысли, что крутились у меня в голове несколько минут назад.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Он опять замолчал, и после паузы признался:

— Я рад, что вернулся в Крипвуд.

— Почему ты уехал отсюда?

— По той причине, по какой молодежь убегает из дома во все времена. Молодым не нравится монотонная жизнь. Им хочется столичного шума и приключений. Кроме того, мне осточертело работать на отцовской лесопилке, — он улыбнулся, и я сжала руку в кулак, потому что отчаянно захотела коснуться его губ, его щеки. пробежать пальцами вдоль его шрама.

— Тогда, двадцать лет назад, наше семейное предприятие было в плачевном состоянии. Все разваливалось, не хватало денег на обновление. Рабочих было трудно найти. Отец не умел договариваться с покупателями. Мир бизнеса менялся, отец был в растерянности. Когда он умер, я, унаследовав лесопильный завод, начал почти с нуля. Годы вдали от дома многому меня научили. Да и деньжат удалось скопить.

— Чем ты занимался в столице? — спросила я, а сердце мое гулко заколотилось, потому что вот оно — начало серьезного разговора. Это понял и Корнелиус: он едва уловимо напрягся, выпрямил спину. Глянул на меня исподлобья и ответил после едва заметной паузы:

— Первые годы служил в полиции. Начинал простым патрульным, за четыре года дослужился до младшего помощника комиссара.

* * *

— Ты был полицейским!

Я так изумилась, что невольно ахнула и чуточку отодвинулась. Понятно, откуда у Корнелиуса властные манеры и своеобразные приемы вести разговор!

— Значит, у тебя много знакомых среди полицейских и сыскарей. Вот как ты раздобыл те сведения обо мне.

— Нет, связей в полиции у меня почти не осталось. Потом я перешел в военное ведомство.

— Ты еще и в армии успел послужить! Ты воевал?

— Нет, не воевал. Работал в отделе, который занимается сбором информации.

— Разведка?!

— Почти. Я возился с бумагами, показаниями. Ничего такого... волнующего. Но меня заметили и отправили учиться. Почти десять лет я занимался кабинетной работой. Я был, по сути, клерком, хоть и немалого ранга.

— Что же заставило тебя вернуться в Крипвуд?

— Смерть отца и несчастье с Клэр.

Стоило прозвучать имени его жены, как у меня по спине пробежал холодок. Разговор будет куда сложнее, чем казалось.

Мне хотелось отвернуться, спрятать глаза, но я продолжала смотреть на Корнелиуса, страстно желая узнать о нем как можно больше — узнать все. Пока несомненно одно: передо мной непростой человек, который прожил непростую жизнь.

А Корнелиус продолжал говорить, размеренно и угрюмо:

— Даже имея знакомых в полиции и департаменте внутренних дел, я не сумел найти того, кто снабжал Клэр зельем. Слишком поздно спохватился. Я во всем ей доверял. Считал ее сильной. Но ее сил не хватило, они уступили ее амбициям. После смерти жены я решил уехать из столицы и начать новую жизнь. Мне хотелось увезти дочь. Чтобы она росла там, где я провел детство. Клэр не нравилась провинция, она была до мозга костей столичной жительницей.

— У вас был счастливый брак?

— Да. Первые годы.

— Корнелиус, скажи. — прежде чем задать следующий вопрос, я облизала губы; в горле у меня стоял сухой комок. — ...Ты оплакивал ее, когда она умерла?

Он вздохнул, пригладил рукой волосы и покачал головой.

— Нет. Я оплакал ее куда раньше. Когда стоял в ванной перед зеркалом, заливая раковину кровью, и пытался зашить суровыми нитками свое лицо после того, как она кинулась на меня с ножом. У меня не было времени, чтобы обратиться к врачу. Сначала нужно было позаботиться о дочери, пока Клэр рыдала в комнате, где я ее запер, а потом найти помощь для Клэр. В тот миг я понял, что уже потерял ее, и что бы я ни сделал, не станет спасением.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Мне казалось, я не могу дышать, так остро я чувствовала его боль.

— Как долго твоя жена провела в клинике святого Модеста?

— Три месяца.

— Три месяца... Корнелиус, ты бывал там? Внутри клиники?