Рискованный маскарад, или Все его маски (СИ) - Диана Крымская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Больно! Больно! Больно!
Как будто что-то страшное разъедает изнутри саму душу.
Она хотела уехать сразу же, после их последнего с Генри совместного «времяпровождения», но мысль о том, что впереди ее ждет встреча с Аллейном, полностью лишала ее этого желания. Гвен не могла сейчас видеться с маркизом, это было выше ее сил. Поэтому она сказалась больной и закрылась в своей комнате.
И опять, будто издеваясь, в душе возникала глупая надежда, что Генри придет справиться, как она себя чувствует. Естественно, он не пришел ни разу за целую неделю.
Пора бы ей уже научиться жить реальностью, а не мечтами. И в ее реальности Гвен с нетерпением дожидался садист, подонок и убийца. И она должна была явиться к нему с Евой. Но теперь это было невозможно осуществить, Ева не покидала замок, и Гвен сама не хотела этого.
Ее ждет наказание за невыполненное задание? Пусть.
Генри прав в том, что презирает ее. Будь у нее гордость, хоть капля самоуважения, она ни за что бы не стала плясать под дудку проклятого маркиза. А она была слишком напугана, у нее совсем не было сил противостоять ему. Восстань она, Аллейн бы ее уничтожил, а ей так хотелось жить…
***
…В этот день баронесса собиралась покинуть замок Корби. Она хотела сделать это еще накануне, но Ева неожиданно вцепилась в тетушку и уговорила остаться еще на один день. Сказала, что ей необходимо завтра утром переговорить с Гвен.
Баронессе было очень стыдно перед племянницей, и в то же время она была несказанно рада, что Ева цела, невредима и вновь находится под родительским кровом. Но вид девушки не на шутку пугал Гвен: бледное осунувшееся лицо с потухшим взглядом, с опущенными уголками губ было похоже на маску скорби. Из очаровательной молодой леди Ева превратилась в безликую тень, призрак.
Однако голос у Евы был твердым и спокойным, когда она рассказывала баронессе обо всем происшедшем — о том, как влюбилась в эсквайра Догерти, как хотела бежать с ним, как рассказала ему о письмах Джека Грома, как нашла Джеймса у дуба, освободила, как раскрыла его тайну и настоящее имя и, наконец, как рассталась с ним навеки…
Еще недавно Гвен, без сомнения, испытала бы жгучую зависть к племяннице, добившейся любви такого красавца, как Саймон, — а в том, что он серьезно влюблен в Еву, сомнений после рассказа Евы у нее не было. Но сейчас, баронесса не могла ни завидовать племяннице, ни остаться равнодушной к ее горестям. Поэтому она горячо обняла девушку и, осыпав поцелуями ее бледное личико, оросила его искренними слезами сочувствия и утешения.
— Что мне делать, Гвен? — шептала Ева. — Я словно вырвала из груди собственное сердце! Мама, конечно, в отчаянии, что мой брак с герцогом расстроился. Зато папа рад. А я… Мне не до них! Я думаю лишь о нем! Днем и ночью! Как представлю, что он ушел навсегда…
— Увы, моя дорогая, — с тяжким вздохом сказала Гвен, которая невольно сравнивала свое собственное положение с положением племянницы, и ощущала, как они похожи, — что могу я тебе посоветовать? Знаешь, в юности мы слишком робки, беспомощны, слишком зависимы от других — и боимся пойти на риск, броситься очертя голову в авантюру, уступить страсти. В зрелости же мы готовы на всё, на любое безумство, — но нет уже ни страстей, ни соблазнов, ни риска… И тогда мы понимаем, что жизнь прожита зря, что она могла бы пойти совсем по-другому! Но уже поздно.
— Вы думаете, что я могла бы быть счастлива с Саймоном?
— Я думаю, он любил тебя по-настоящему, — серьезно сказала Гвен. — А для любимой женщины такой мужчина сделал бы всё!
У Евы задрожали губы.
— Значит, я совершила ошибку, выбрав возвращение к отцу?
— Милая моя, еще Гамлет говорил, что человеку легче мириться со знакомым злом, чем стремиться к незнакомому. Если б кто из нас знал, какой выбор правилен!
— Выбери я мужа, это разбило бы сердце отца…
— Но это было бы одно сердце. А так ты, по-моему, разбила два, — грустно пошутила Гвендолин.
— Если Саймон действительно любил меня.
— Если бы не любил, то довел бы свою месть до конца. А он тебя отпустил.
— Вы знаете, я сомневалась в нем. Из-за этих писем. Но тот разбойник, которого захватили в лесу и потом отправили к шерифу, — он во всем признался отцу. Что это он писал мне письма. Саймон ни при чем! Он не знал о них! И потом — эта наша свадьба. Ведь Саймон меня принудил к ней. И не скрывал, что хотел тем самым отомстить отцу. Хотел навсегда разлучить меня с папой! Как могла я простить это мужу?
— Отца Саймона казнили самой страшной казнью. На его глазах. И он очень долго считал виновником лорда Корби, Ева. Забыть такое нелегко. А он отпустил тебя. Свою жену. Он поступил благородно.
— Я это понимаю. Но теперь поздно, да? Его уже не вернешь? — Ева подняла на Гвен измученный полный боли взгляд.
— Не знаю, дорогая. Только Бог всеведущ. — Гвен вновь обняла девушку. — Но, если встречу твоего любимого, обязательно скажу ему, что ты раскаиваешься и хочешь его возвращения! Ведь так?
— Да. Хочу!
— Если ты очень захочешь, уверена, он вернется! — сказала баронесса. Подумав про себя: «А вот я, как бы ни захотела, не смогу завоевать сердце Генри! Он никогда не простит мне связи с Аллейном… Никогда!»
ГЛАВА 2
64.
— Надеюсь, вы понимаете, за что были только что наказаны? — услышала Гвен за спиной мерзкий голос Аллейна. Как же она ненавидела этот голос, а его обладателя, гнусного извращенца, готова была просто убить. — Я был весьма разочарован, когда по прошествии целой недели после окончания посвященного помолвке праздника не увидел в карете рядом с вами Евы Корби.
Маркиз сидел, развалившись в кресле, и лениво поглаживал свою трость. Эту трость баронесса тоже ненавидела. Только что она была ею как раз и наказана, таким образом, каким, наверное, не наказывают шлюх в самых дешевых борделях. А она, баронесса Финчли, должна была молча терпеть это унижение.
Но нет, унижение — это было не самое страшное… В трости был спрятан смертоносный клинок, выскакивающий при одном лишь нажатии кнопки. Вот это было
