У каждого свое проклятие - Светлана Демидова

– А не женились, потому что... из-за нее, той своей любви?

Отец Дмитрий невесело улыбнулся и нехотя ответил:

– Не знаю... Сначала конечно же из-за нее, а потом... В самом деле, не знаю... Не встречалась такая... – он посмотрел на Марину каким-то особым, пристальным взглядом, и она закусила губу, чтобы не вскрикнуть, – для которой бы... В общем, вы понимаете... Но не будем о грустном. Расскажите лучше о своих детях, Марина Евгеньевна.

Марина перевела дух и стала рассказывать о Сергее с Анной и в конце концов, как все матери на свете, увлеклась и забыла обо всем другом, что терзало ее сердце.

Село Окуловка, до которого пришлось трястись около часа на старом дребезжащем автобусе, трансформировалось в село Красное. Поскольку красный был не только цветом пролившейся в революционных боях крови, но исстари определял еще и нечто красивое, название села решили оставить прежним, несмотря на нынешнее буйное помешательство россиян на переименованиях. Маленькую церковь Вознесения Иисуса Христа, которая долгое время служила складом продовольственного магазина, отреставрировали, заново освятили и даже позолотили купол. Отец Дмитрий сразу отвел Марину на постой в небольшой домик недалеко от церкви. Его хозяев порекомендовал местный священник отец Николай, с которым Дмитрий из Петербурга связался по электронной почте.

В первую же ночь в чужом доме Марина заснула мертвым сном, поскольку в поезде абсолютно не могла спать, смущаясь близостью отца Дмитрия. На следующее утро он пришел к ней с двумя новостями.

– Ну, Марина Евгеньевна, у меня для вас два сообщения, и, как говорится, одно плохое, другое хорошее. С которого начнем?

– Давайте с хорошего, – решила Марина.

– Давайте! – Отец Дмитрий улыбнулся и сел напротив Марины на смешной старый стул из тех, которые раньше называли венскими. – Нам повезло в том, что потомки отца Захария и его жены Пелагеи никуда не выезжали из своей Окуловки, ныне – села Красного. Их дочери Любови, для которой Пелагея припасала украшения, уже нет в живых. Она была замужем за местным механизатором Ильей Корсаковым. Жили небогато, но особенно не нуждались. Сын был у них один, Тимофей, он умер в прошлом году. По сей день живет и здравствует сын Тимофея Ильича – Михаил Корсаков. Ему нынче сорок семь лет. Это, собственно, и есть второе известие, которое плохое.

– Ну и что же плохого в том, что жив Михаил Корсаков? Если ему всего сорок семь, значит, он вполне успеет воспользоваться прадедовыми драгоценностями.

– Все дело в том, что этот Михаил Корсаков – горький пьяница и антиобщественный элемент, первый буян на селе Красном. И все прадедовы драгоценности он моментально спустит за пару сотен рубликов, чтобы как следует напиться на помин их душ или просто так, для удовольствия.

– Собственно говоря, мне нет никакого дела до того, куда этот алкоголик денет свои собственные драгоценности, – резко сказала Марина.

– Нет, Марина Евгеньевна, думаю, что так рассуждать нельзя, – покачал головой отец Дмитрий.

– Почему?

– Потому что не стоило ехать так далеко, чтобы выбросить драгоценности на помойку. Можно было отдать их любому бомжу в Питере. Только вряд ли из этого вышел бы прок.

– Ну и что вы предлагаете?

– Жена отца Николая сказала, что некая Антонина Голубева всегда утверждала, будто ее девочка, пятилетняя Натка, приходится дочерью Корсакову. Сам Корсаков от отцовства наотрез отказывается, дочку не признает, а бедная Антонина всегда незаметной мышкой по селу пробегала, чтобы только Михаил ее не заметил, не привязался и не прибил за клевету, которую она якобы распространяет по селу.

– То есть вы считаете, что мы должны отдать все этой Антонине?

– Антонине невозможно отдать, потому что она уж года три как пропала из села.

– Что значит – пропала? – удивилась Марина. – Корсаков виной?

– Жена отца Николая точно не знает, что там за история вышла. Вроде бы она сама куда-то уехала и не вернулась. А девочка сейчас живет у родной сестры Антонины – Полины. Вот я и предлагаю сходить к этой самой Полине и выяснить подробности.

– Какие?

– О происхождении Наташи. Полина ведь не знает, что мы привезли ценности, поэтому не станет нас обманывать только для того, чтобы их получить. А просто так признавать отцом девочки пропойцу и чуть ли не уголовника – вообще не имеет смысла.

– Возможно, вы и правы, – вынуждена была согласиться Марина.

– Да конечно, Мишка Корсаков – Наткин отец! – убежденно сказала Полина, плотная приземистая женщина, продолжая месить тесто крупными сильными руками. – Тонька-то – божий одуванчик, никак замуж выйти не могла. Никто не брал: бледная больно, невидная из себя и еще чересчур стеснительная. В общем, уж тридцать, а ни семьи, ни детей. Я ей говорю: «Тонька! Ну замуж не берут, так хоть ребенка-то роди! Все будет, кто в старости стакан воды поднесет!» А она «нет» да «нет» да «может, повезет еще». А потом видит – не везет, хоть ты что! А этот самый Мишка Корсаков возьми да и приди к моему Тольке за какой-то надобностью. Я вообще-то Корсакова веником шугаю, а тут трезвый был, я и не стала. Ну а Толька – возьми да и предложи Мишке Тоньку. Я-то думала, что все это шутки шутками, а потом гляжу, а у Тоньки – пузо! Спрашиваю – откуда? А Тонька и скажи, что ребенок-то Мишкин. Ну... я к Корсакову: так, мол, и так... папашей, значит, скоро заделаешься... Может, квасить-то перестанешь, заживешь, как все нормальные люди, семейной жизнью. А он обозвал сестру мою матерно и такую дулю мне показал – вот вам, мол, какой я есть отец Тонькиному ребенку. В общем, потом Тонька меня ругала, что я к нему пошла, потому что такой муж, как Корсаков, ей и даром не нужен. А я в ответ: чего ж ты тогда с этим Мишкой? Он же алкоголик! Мало ли, ребеночек уродливый получится! А она сказала, что Мишка в тот момент трезвый был и вроде даже ласковый... вот... а другой, дескать, на нее и не позарится. Ну... вот так и родилась Натка. Тонька никогда ребенка Корсакову не совала и ничего от него не хотела, а он почему-то, как видел ее, прямо зверел, проходу не давал. В общем, совсем у него мозги съехали от этой водки.

– А где же сейчас Антонина? – спросил отец Дмитрий.

Полина вздохнула, отставила в сторону квашню с тестом, уселась на табуретку и даже смахнула рукой, испачканной в муке, слезинку.

– Не знаю я, где Тонька, вот как. Чтобы от этого Корсакова отделаться, ну и подзаработать, завербовалась куда-то на Север... рыбу, что ли, перебирать... или там фасовать... а может, чистить... не помню точно... Говорила, как устроится, Натку заберет. Сначала писала, что все хорошо идет: комнату сняла и даже деньги понемножку откладывает. Потом писать перестала. Толька мой начал разные запросы посылать. Так пришла бумага с печатями, что Голубева Антонина пропала без вести, а вместе с бумагой – письмо от бригадира... что ли... с кем Тонька работала... В общем, похоже, что смыло ее за борт с корабля во время какой-то ужасной непогоды. Но никто этого не видел, а потому она считается пропавшей без вести. Деньги, что она успела заработать, нам переслали. Так разве ж это деньги за Север? Так, ерунда... Натке на джинсята! А у меня своих пацанов, между прочим, трое! А тут еще Натка. Дикая, как кошка... Не в Тоньку! Похоже, вся в Корсакова! Никакого сладу с ней нет!