Река на север - Михаил Белозеров

— Ох уж эта интеллигенция! Вы в какой стране живете? — удивился господин полицмейстер, даже наклонился вперед, выгнулся, произвел телодвижение, как подтаявший снеговик. От лени не осталось и следа, словно эта тема волновала его больше всего и он подспудно надеялся таким образом извести как можно больше врагов.

Иванов пожал плечами — на какой ответ мог надеяться господин полицмейстер? Разумеется — на положительный.

— И я тоже, то-то...

После этого он сразу успокоился. Набрал воздуха и снова застыл. На шее, под воротником, пульсировала вена. Бумажная бирка банно-прачечного комбината торчала сбоку, как сухой лист.

— К старости ты начинаешь понимать, что в жизни у тебя настоящих врагов не было, кроме тебя самого, — признался господин Дурново. — Я не хочу, чтобы вы потом о чем-нибудь жалели. Вы понимаете меня?

— Понимаю, — ответил Иванов, — вы искуситель.

На мгновение господин Дурново опешил, а потом кивнул:

— Правильно. — Внимательно изучал лицо Иванова. — Нам надо договориться. Надеюсь, вы не очень огорчены из-за этой женщины? — Он даже почему-то игриво погрозил пальцем. — Ей грозит тюрьма. — Он попробовал понимающе улыбнуться. — Ее поймали на границе с фальшивыми документами. Вы расстроились?

— С чего вы взяли? Я изумлен.

Девочка, о которой он почти не думал, но которая тем не менее, заставила его удивиться тем, что она пробудила в нем такие старые чувства. "Она все знала... — равнодушно подумал он, — она меня переиграла". Есть люди, для которых тонкость суждений не играет роли. Она словно скользит поверх их сознания, не понуждая к работе мысли или совершению каких-либо поступков. Их помыслы лежат в области конкретных действий, и если они молчат, это еще не значит, что они думают, просто они так сделаны. Он знал, что Саския, как и большинство его знакомых, вполне вписывается в это определение, и боялся, что Изюминка-Ю тоже далеко не ушла от нее — слишком мало он ее знал. Но теперь оказалось, что она слишком умна для него. Он удивился. Молчать, чтобы предать. Как это похоже на Саскию.

— Расстроились, я же вижу. В наше время лучше быть независимым от всех, как я. Даже от женщин. Меньше риска и ответственности. Только за себя.

— По-моему, вы садист, — заметил Иванов.

— Даже не женат, — коротко зевнул господин Дурново, снова вспомнив о лени, — просто вы не знакомы с местным колоритом. Тот, кого вы здесь видели, убил так много людей, что у него личное кладбище. Так он обеспечивал себе бессмертие в вашу и мою честь. Вы и я для него ничто. Он изучал жизнь через убийства. Я его понимаю, но не оправдываю. Может быть, перед ним снова встали какие-либо вопросы, я не знаю. Но мы сохранили ему жизнь в обмен на преданность. Существует специальный человек, который за ним наблюдает; в свою очередь, за этим человеком тоже наблюдают, и так далее, вы понимаете? Впрочем, это между нами, совершенно конфиденциально... Лучше вам забыть, проболтался старик. — Он засмеялся, испытующе поглядывая сощуренными глазами.

— Я унесу в могилу... — сказал Иванов.

— Ну зачем же так, — заметил господин полицмейстер. — Я думаю, до этого не дойдет. Немного пощекочем нервы, и только-то...

Без формы он выглядел буднично, как сытый кот. Синие галифе, спущенные под живот, делали его похожим на демобилизованного старшину. Суконные завязки мирно улеглись под креслом.

— Весьма польщен, — ответил Иванов.

Господин полицмейстер — хозяин положения, разве сразу привыкнешь к чужому идеализму? — болезненно морщился, словно от зубной боли, словно посетовал: "Ах, говорим совсем не то, не то... Нам бы, конечно, в картишки... Сами виноваты, называя меня тюремщиком..."

— Однако не стоит спешить, — заметил он, — здесь у нас сплошные сюрпризы...

Фраза прозвучала как дежурный анекдот, как подспудное извинение за темные наклонности души. Но это уже был другой разговор: учителя со школяром, словно он должен был поддерживать авторитет не только за счет логики, но и за счет страха тоже — рождать в узнике неуверенность в завтрашнем дне.

— Спасибо, один сюрприз я уже получил, — заметил Иванов. — Что с моим сыном? Я знаю, он у вас.

Господин Дурново даже обрадовался: осклабился, раздвинул прокуренные вислые усы — просто потому, что делал это каждый раз с каждым заключенным, и по-другому не умел. Трудно было понять, чего он хочет, то ли по-отцовски пожурить, то ли внушить страх. Однако тоном (всего лишь отсрочка неприятностей) произнес:

— О сыне мы поговорим позже... Номер у вас для особо одаренных. Работа нашего контингента... Кстати, вы сами что-нибудь умеете делать?

— Крестиком вышивать... Где он? В ваших подвалах?

"Ах, не надо, не надо, — едва не подсказал господин Дурного. — Таким вы мне нравитесь меньше всего". Он совсем не хотел видеть в ком-то слабостей и не хотел, чтобы между ними возникла неприязнь. Ведь даже полицмейстеры наделены человеческими чертами. Сложно быть постоянно везунчиком, помнить, что два раза "нет" — значит один "да", если рассуждать в русле булевской логики, конечно. Проще лишь знать об этом и не дергать судьбу за хвост, не переходить черту, за которой возврата нет. Быть ловкачом. Наконец, просто выполнять чьи-то приказы. А самое главное, если думать, то только расслабившись, за водкой или кружкой темного душистого пива.

— Вам не терпится? — господин Дурново испытующе поинтересовался. — Для подвалов у нас слишком интеллигентный разговор. — И, переменив позу — опершись локтями и перевешивая живот к столику, бросил папку, по которой прошлись вензельным тиснением по-клерикански: "Секретно. Для служебного пользования". — Не желаете ознакомиться? — И снова в сомнении взглянул: на что ты годишься? — Но прежде объясню, — одна рука в жестких волосках словно в раздумье потерла шрам на левой брови, другая — со вздувшимися венами, призывая повременить, накрыла папку, — что мне нужно... необходимо... м-да. В стране грядет Второй Армейский Бунт, заговорщики нам известны, но они там... — он показал пальцем в сторону мариинского парка, — защищены законом и мандатами. Требуется их скомпрометировать. Источник должен быть безупречен. Как понимаете, друг мой, вы подходите по всем статьям: нищ, известен и неподкупен. Потому что подкупать незачем. Однако хочу предупредить, как только вы это прочитаете, — он похлопал ладонью по папке, — вы уже не сможете отказаться, вы должны сделать наш выбор, — словно умывая руки и от этого мрачнея, предупредил господин Дурново. — Я говорю наш, потому что каждый честный человек должен решиться... — Он взращивал в себе добродетель, как грибы в теплице, намекая, что за словами "наш выбор" таится какая-то сила. Но вдруг разоткровенничался: — Вы думаете, мне самому хочется душу из вас тянуть в обмен на пустяковую любезность?

Наверное, он регулярно наедался до одышки, испытывая патриотические чувства, выпивал за обедом двухлитровую бутыль пива марки "Сармат" и после этого не прочь был предаться трехчасовому сну. Но иногда на него накатывало, и тогда он строил планы и даже проводил операции по задержанию демонстрантов, но, оказывается, кроме этого он еще занимался агентурной и оперативной работой.

— Где же ваша принципиальность? — поинтересовался Иванов.

— Прекрасно... — многозначительно произнес господин Дурново и поднялся, — пусть пока вами займется мой помощник-комиссар, кстати, его настоящая фамилия Быкодоров, но он любит крайности...

— Мне надо подумать... — торопливо произнес Иванов.

Картина за его спиной пребывала в вечной неподвижности. Как он ненавидел этот лес и его недоступную свободу.

— А... — глядя сверху, протянул господин Дурново. Он торжествовал. Видно, он ожидал этого: слез, мольбы, заломленных рук. — Мы должны соблюсти формальность... Вы должны сознаться...

— В чем? — удивился Иванов.

— Не знаю, — господин полицмейстер счел нужным пожать плечами. — В чем угодно. В убийстве. Грабеже. Изнасиловании. Мне все равно.

Не мытьем, так катаньем. Господин Дурново не мог себе отказать в удовольствии лицезреть чужую слабость.

— Я так и знал, — вырвалось у Иванова.

— Не ловите, не ловите, друг мой... — произнес господин Дурново ("Я же вас просил..."). — А как вы думали? Я старый генерал и привык трезво мыслить... у вас, государь, цугцванг! — Он пытался поймать на том, на чем поймать нельзя.

— Безвыходное положение? — переспросил Иванов.

Возможно, сейчас, с этой фразой, он потерял тайного друга. Потом он будет сидеть в темноте и бездумно сожалеть об этом, как он сожалеет о Гане и Саскии. Сколько ни гляди, а дырку в стене не просверлишь. "Нашел, что вспоминать!" — выругался он.

— Власть отвратительна, как руки брадобрея, — сухо заметил господин полицмейстер, мрачно проверяя подбородок, и снова занял кресло напротив. — ...М-да, хорошо... оставим это, — назидательно постучал пальцем по столу. — Надо быть реалистом — возможность уехать в другую страну! Кому такое выпадет? Договорились? Отправим вас за границу...