Право на поединок - Мария Семенова

Когда он подошёл к калитке Сонморова жилища, ему не понадобилось стучать. Дюжий бритоголовый верзила, стерёгший с той стороны, издали рассмотрел позднего гостя и отодвинул засов, распахивая калитку:

– Входи, мастер Улойхо, да согреет тебя Священный Огонь!

– И тебя, добрый друг мой, да не обойдёт Он теплом, – отозвался горбун. Страж ворот держал в руке масляную лампу, и любопытный наблюдатель мог рассмотреть, что лицо у вошедшего было совсем молодое. И очень красивое, хотя немного болезненное.

На тихий свист верзилы со стороны дома вприпрыжку подоспела кудрявая девочка. Увидев мастера Улойхо, она радостно поклонилась ему, потом взяла под руку и повела по дорожке. Крыльцо в доме было высокое, но наверху играли в кости ещё два молодца не меньше того, что сторожил у калитки. Они живо спустились навстречу, со смехом и прибаутками схватили горбуна под локти и мигом вознесли наверх. Маленький мастер благодарил, улыбаясь застенчиво и смущённо. Дружеская забота крепких и сильных людей всегда заставляла его лишний раз вспоминать о собственных врождённых увечьях. Но отказывать парням в святом праве помощи слабому он тоже не мог.

Караульщики не побежали сообщать хозяевам дома о неожиданном госте. Просто отворили дверь и впустили Улойхо вовнутрь. Так впускают только своего человека, друга, давно и прочно натоптавшего тропку в дом.

Кей-Сонмор сидел за поздней вечерей с несколькими доверенными людьми.

– Здравствуй, Лута, – обратился к нему горбун, назвав Младшего домашним именем, что позволялось, конечно, только родне и близким приятелям. Кей-Сонмор проворчал что-то с набитым ртом (только что надкусил свежую булочку с вложенным в мякиш куском жареной курицы, даже запить не успел) и гостеприимно похлопал ладонью по крашеному войлоку рядом с собой. Под кровом Сонмора строго блюли старинный домострой, уже, к прискорбию, отживавший почти всюду: не уподобляться развратным чужеземцам, но, согласно завету кочевых пращуров, не держать ни кресел, ни скамей, ни столов, ведя всю домашнюю жизнь на полу. Улойхо поджал ноги и со вздохом наслаждения откинулся назад, давая отдых спине. Он прошёл по улице целых пятьсот шагов. Для него это было большим расстоянием. Один из доверенных немедля подгрёб ему целый ворох пёстрых подушек.

Кей-Сонмор наконец справился с булочкой, всосав в рот перо зелёного лука, торчавшее между губами, и буркнул:

– Угощайся, пока не остыло.

– Да я… – смутился горбун. – Я же, сам знаешь, так поздно не ем. А то завтра живот болеть будет.

Лута хмыкнул. Дескать, что с тебя взять, всегда был неженкой, неженкой и остался! Сам он взял новую булочку и привычно располосовал её надвое, не забыв попотчевать крошкой очажный огонь. Вложил внутрь, разнообразия ради, ломоть копчёного сала, щедро добавил луку и полил всё вместе красным огненным соусом из глиняного горшочка. С первого раза откусил почти половину – и мощные челюсти взялись деловито молоть. Одно удовольствие посмотреть, как ест человек, наделённый несокрушимым здоровьем!

– А ты хлебни с нами, чтоб не болело, – сказал доверенный, разливая в пузатые кружки нардарское виноградное вино. При дневном свете вино казалось зеленоватым, но свет очага зажигал в нём красные и золотые огни.

– Так ведь вам меня, если хлебну, на руках домой придётся нести, – кротко улыбнулся Улойхо. – Я же не вы.

Лута захохотал. Он с удовольствием подтрунивал над телесной немочью друга, не боясь ранить его гордость. Другой доверенный вскочил на ноги и вышел, не дожидаясь распоряжения. Вскоре он вернулся с чашкой свежей сметаны и несколькими яйцами всмятку. Улойхо поблагодарил и взялся за угощение. Ел он медленно, опрятно и чинно. Совсем не так, как Младший Сонмор.

– А у меня просьба к тебе, побратим, – сказал он, когда с вечерей было покончено. – Не мог бы кто-нибудь из твоих боевых молодцов… ну… пожить, что ли, некоторое время у меня в доме?…

Кей-Сонмор повернулся к нему не то что лицом – всеми плечами. Движение вышло грозным и по-звериному гибким, не заподозришь, что пил вино, да и сильного тела не отягощало ни капли лишнего жира.

– Обидел кто? – спросил он вроде спокойно. Но никому из кондарцев и жителей ближней округи не захотелось бы, чтобы Улойхо, отвечая, произнёс его имя.

– Да что ты, что ты, – улыбаясь, замахал руками горбун. – Никто не обидел. Тут просто… Виону, ты понимаешь, страхи замучили. Как родила, так все разговоры – придут да убьют. Вот я и подумал… Выручишь, побратим?

Когда-то давно семилетнему сыну всесильного Сонмора случилось вступиться на улице за своего ровесника, увечного сироту. И такой гордостью наполнили его благодарные слёзы беспомощного малыша (да ещё и помноженные на отцовскую похвалу), так понравилось чувствовать себя лютым защитником слабого, что наследник Ночного Кониса тут же и объявил сверстникам: кто, мол, не так взглянет на его брата, тот пускай сразу себе могилу копает. «Смотри, не разбрасывайся побратимством», – заметил ему отец. «А я и не разбрасываюсь», – упрямо ответил сын. С тех пор прошло двадцать зим, один из названных братьев готовился воспринять огромную власть, другой нажил достаток трудом и искусством, сделался прославленным ювелиром. Дружили они, однако, совершенно по-прежнему.

– Виона, говоришь, – пробормотал Кей-Сонмор, вытягиваясь на подушках, точно сытый обленившийся тигр. Вскипевшая было кровь нехотя успокаивалась. – Да она у тебя после родов, небось, ещё не прочухалась! Бывает с бабами, говорят.

Что до него самого, предшественники будущего Ночного Кониса поколениями не водили законных семей. Не подобает бродячему вору, смелому грабителю богатеев, связывать себя семьёй и имуществом. Раньше это относилось ко всем членам Сонморова братства, ныне старинную заповедь блюли только вожаки. Отец Луты был чуть ли не первый, кто обзавёлся собственным домом, но мать его так и не надела свадебного кольца. И сам Кей-Сонмор не собирался дарить кольцо ни одной из девчонок, домогавшихся его внимания. А вот Улойхо женился. Да как!… Увидел на невольничьем торгу девушку немыслимой красоты. Ахнул. И не сходя с места вывалил за неё целое состояние золотыми монетами. И тут же, по обычаю проведя рабыню кругом святого костра, при свидетелях назвал её законной женой, тем самым подарив и свободу. Тут уж ахнули все, кто знал мастера, а не знали его только некоторые заезжие. Со временем ахи поулеглись, но кто мог предположить, что дивная красавица ответит калеке Улойхо такой же пылкой любовью? Да ещё ровно через девять месяцев подарит ему крепенького, здорового сына?…

…Доверенные между тем вовсю потешались, называя имена и одного за другим отвергая людей, почему-либо не годившихся охранять жену мастера. Этот всем вроде хорош, да выпить горазд, а как выпьет… Тот тоже неплох, да на рожу таков, что при виде него у Вионы кабы молоко не пропало… А ещё третий, наоборот, куда как смазлив и падок на женскую красоту. Дело ли, чтобы этакий-то проказник день-деньской состоял при ювелировой бабе?…

Лута слушал болтовню и сперва усмехался удачным шуткам, потом перестал. Грех не повеселиться, если есть мало-мальский к тому повод, однако Младший отлично знал: коли уж его приятель на ночь глядя выбрался из дому и потащился в гости, значит, в самом деле встревожен. И ожидает от него помощи, не насмешек. Доверенные уже вспоминали каких-то девок, стрелявших и дравшихся не хуже парней (смех смехом, но вот кого, в самом деле, приставить бы к молодой хозяйке в подружки!), когда Кей-Сонмор перебил:

– У батюшки испросить бы совета.

Мысль о девках казалась ему в самом деле неглупой. Он только не мог избавиться от ощущения, будто упускает нечто важное. И притом сулящее немалую выгоду.

Один из доверенных сразу встал и скрылся за обтрёпанным ковром, заменявшим дверь. От многолетнего сидения за кропотливой работой Улойхо был близорук, но знал, что ковёр был обтрёпанный, ибо много раз видел его вплотную. У себя в доме он завесил бы двери внутренних покоев чем получше, ну да под чужим кровом хозяина не учи. Сонмор повелевал оружными людьми и распоряжался сокровищами, но в домашней жизни обычай предписывал ему достойную скромность. Старинная мудрость недаром гласила, что сытый сокол не полетит на добычу. В роскоши пусть купаются те, кому на роду написано бояться Сонмора.

Стену комнаты украшал лишь один по-настоящему драгоценный предмет. Небольшая каменная мозаика, изображавшая знаменитую кондарскую крепость под клубящимися тучами, пронзёнными одним-единственным солнечным лучом. Луч символизировал самого первого Сонмора, спасшего город. По краю картины была выложена верёвка, связанная в петлю и разорванная посередине. Из-за слабости зрения Улойхо не мог рассмотреть подробности мозаики, но в том и не нуждался. Это была его собственная работа, некогда подаренная хозяину дома. Он знал, что Сонмор ею очень гордился.