Снежные псы - Эдуард Веркин

Защитники, вернее, обитатели Деспотата были безоружны и прибиты, они уже не выглядели защитниками, обычные пленники. Сидели на земле, сбившись в грязную кучу. То есть в две грязных кучи, приблизительно равные по количеству голов, только одна явно чумазей другой. Вокруг расхаживали эльфы Ариэлль, покрикивали, лупили неспокойных, громко и победно переговаривались.

Горыны со свирепыми мордами сидели чуть поодаль, деморализовывали противника своим видом. Рядом с Хоривом, который почему-то выглядел особо свирепо, валялась куча оружия. Самого разного, от допотопного самострела до дрюпинского соплемета.

Перца пока не наблюдалось, исчез. А Ариэлль присутствовала.

Тытырин притащил откуда-то стол и несколько стульев, и еще барахла изрядно. Лежала на широком ковре разная дребедень — какие-то кувшины, скамейки и узлы, все то, что называлось широким словом «добро».

На столе, кстати, вазочка, а в ней купальницы. Натюрморт.

Еще вокруг были разбросаны сани. Зимы не предвиделось, а сани вот вам, пожалуйста. Не знаю уж, кто их сюда натащил. Композиция ничего, в общем-то. «Этюд с санями», так можно назвать. Хотя чего-то не хватает, чувствуется незавершенность. Вот если бы некоторые сани перевернуть…

Ладно.

Я подманил пальцем Тытырина, спросил, зачем тут стол, да еще с этой разной икебаной. Аппетита не предвиделось, да и обстановка к приему пищи не располагала. Но Тытырин сказал, что так полагается — победители пируют на виду у побежденных. Конечно, хорошо бы еще, добавил он, поверженных недругов уложить на землю, на них устроить бревна, на бревна положить доски, а уже на них поставить столы с яствами да цыган с медведями пригласить, хор имени Пятницкого на коньках…

— И скальпы снять, — усмехнулся я.

— Скальпы снимать не будем, — возразила Ариэлль. — Негигиенично.

Она аккуратно, чтобы не поцарапать полировку панцирем и не опрокинуть вазочку боевой неловкостью, уселась за стол, и я отметил, что даже в броне она умудрилась сделать это изящно.

— Тогда хотя бы выпороть… — бубнил кровожадный Тытырин. — Учинить ущемления, опять же размычку или лучше лапу… Нет, лапу нельзя, тут деревьев подходящих нет. Для истории… А можно просто закопать до головы, а голову намазать медом. Ну да ладно, всему воля Перуна, ибо, как сказано в Велесовой книге, «не прекословь балясинами»…

— Чего? — недоуменно спросила еще не привыкшая Ариэлль.

Тытырин поглядел на нее с эзотерическим превосходством.

— Сие означает, что некоторым, особенно из числа недостойных, при виде сиятельных надлежит трепетать внутренной сущностью…

— Ущемления потом, и трепетания тоже опосля, — перебил я. — Да и с помостом ты тоже, Тытырин, перегнул. Лучше записал бы…

— Что записать-то?

— Фамилии, — кивнул я на пленников. — Для истории, как ты говоришь. А то тебе ущемлять бы все, живьем закапывать… Подумал бы лучше о своем моральном кодексе!

— А что моральный кодекс? С ним у меня все в норме. К тому же для исторической всякая мелкая сошка безнадобна, как в бане коромысло. Такая вот кулебячина. А писать я не могу пока, у меня производственная травма…

Тытырин продемонстрировал перебинтованные пальцы. Я вспомнил о своей руке, и она сразу заболела.

— Тытырин, ты какой-то уж слишком…

Я не договорил какой. Все равно других историков в ближайшее время не предвидится, придется им довольствоваться.

— Ты что-то про пир говорил? — спросил я. — Ну и где пир?

— Сейчас-сейчас… — засуетился Тытырин. — Сейчас сделаем…

— А это что? — указал я на имущество. — Чьи пожитки? Гуманитарная помощь? Репарации-контрибуции?

— Это трофеи, — застеснялся Тытырин. — Небольшие плоды скромной победы… То есть скромные результаты великой победы!

— Плоды позорного мародерства, — презрительно усмехнулась Ариэлль, — ничтожного грабежа. Ты, человече, случайно с Сироткиным не знаком?

— С Энлилем? — переспросил Тытырин.

— С ним.

— Нет, не знаком. А фамилию слыхал, кто про него сейчас не слыхал? Легендарный был человек, предводитель эльфийских братков…

— Чем же он легендарен?

Ариэлль побагровела и как-то неприятно изменилась в своем приятном лице. И кортик достала, положила на стол. Меня она даже испугала. Подумаешь, бросили ее, но что можно ожидать от человека с именем бога ветра? Непостоянство ему присуще. Однако при случае непременно отмщу неразумному Сироткину. Так просто, в целях общей профилактики.

— Чем же он легендарен? — повторила Ариэлль.

— Ну… — Тытырин развел руками. — Он как Петька и Василий Иванович, только здешнего разлива. Герой фольклора. Вы вот анекдотец новый не слыхали? Внимайте! Как-то раз у Сироткина очень сильно заболел живот. То ли бычий цепень в нем проснулся, то ли шкварками он объелся, точно не знаю. И так сильно заболел! А под рукой ничего не случилось, кроме Великого Манускрипта…

— Не стоит продолжать, — остановил я летописца, — а то опасаюсь, что аппетит у меня в ближайшие несколько дней так и не возникнет.

Я украдкой глянул на Ариэлль. Та уже побледнела. Хм, то краснеет, то бледнеет… Бедная. Жаль ее.

— А чего? Там дальше самое интересное. Манускрипт был в круглой форме, в форме таблетки, и он эту самую таблетку взял и…

Ариэлль схватила кортик и мощно загнала его в стол. Лезвие пробило доску и ушло в дерево по крестовину. Вазочка подпрыгнула, цветы рассыпались, Тытырин вздрогнул.

— Достаточно, — зевнул я. — Про таблетку в другой раз.

Лучше и в самом деле в другой. Я ведь вспомнил историю, рассказанную Перцем. Как они вместе с Энлилем пребывали в плену у Ариэлль и ее подружек, и Сироткин сделал вид, будто встал на путь исправления, а на деле задумал мерзопакостнейшую штуку. И успешно ее осуществил, в результате чего священная книга Эльфийской Ортодоксальной Лиги была, мягко говоря, осквернена. Как выразился тогда Перец, Энлиль использовал книгу по назначению.

Так что к Энлилю у эльфийской начальницы претензии имелись скорее идеологического, а не частного свойства.

Я успокоился. Энлиль Сироткин не был опасен.

— Так ты говоришь, видел его здесь? — Ариэлль поглядела на Тытырина с прищуром.

— Да не видел я его! Им здесь вообще не пахло, что ему делать здесь?

— Возглявлять министерство пропаганды. — Ариэлль выдернула кортик из столешницы.

— Так вы перепутали! — Тытырин от счастья даже в ладоши хлопнул. — Перепутали! Пропагандой тут Снегирь занимался! Его я видел! Отвратительный человек, он еще «Шагреневый трактор» написал…

— Какой трактор? — не поняла Ариэлль.