Киноповести - Василий Шукшин

Люсьен недобро глянула на Губошлепа и вышла.

— Отдохни где-нибудь,— сказал Губошлеп, наливая в два фужера.— Отдохни, дружок,— хоть к Кольке Королю, хоть к Ваньке Самыкину, у него уголок хороший. А меня прости за... сегодняшнее. Но... Горе ты мое, Горе, ты же мне тоже на болячку жмешь, только не замечаешь. Давай. Со встречей. И до свиданья пока. Не горюй. Гроши есть?

— Есть. Мне там собрали...

— А то могу подкинуть.

— Давай,— передумал Егор.

Губошлеп вытащил из кармана и дал сколько-то Егору. Пачку.

— Где будешь?

— Не знаю. Найду кого-нибудь. Как же вы так — завалились-то?..

В это время в комнату вскользнул один из молодых. Белый от испуга.

— Квартал окружили,— сказал он.

— А ты что?

— Я не знаю куда... Я вам сказать.

— Сам прет на рога Толстому,— засмеялся Губошлеп.— Чего ж ты опять сюда-то? Ах, милый ты мой, теленочек мой... За мной, братики!

Они вышли каким-то черным ходом и направились было вдоль стены в сторону улицы, но оттуда, с той стороны, послышались крепкие шаги патруля. Они — в другую сторону, но и оттуда раздались тоже шаги...

— Так,— сказал Губошлеп, не утрачивая своей загадочной веселости.— Что-то паленым пахнет. А, Егор? Чуешь?

— Ну-ка, сюда!— Егор втолкнул своих спутников в какую-то нишу.

Шаги с обеих сторон приближались...

И в одном месте, справа, по стене прыгнул лучик сильного карманного фонаря.

Губошлеп вынул из кармана наган...

— Брось, дура!— резко и зло сказал Егор.— Психопат. Может, те не расколются... А ты тут стрельбу откроешь.

— Та знаю я их!— нервно воскликнул Губошлеп. Вот сейчас, вот тут он, пожалуй, утратил свое спокойствие.

— Вот: я счас рвану — уведу их. У меня справка об освобождении,— заговорил Егор быстро, негромко, и уже выискивал глазами — в какую сторону рвануть.— Справка помечена сегодняшним числом... Я прикрытый. Догонят — скажу испугался. Скажу: бабенку искал, услышал свистки — испугался сдуру... Все. Не поминайте лихом!

И Егор ринулся от них... И побежал напропалую. Тотчас со всех сторон раздались свистки и топот ног.

Егор бежал с каким-то азартом, молодо... Бежал да еще и приговаривал себе, подпевал первые попавшие слова. Увидел просвет, кинулся туда, полез через какие-то трубы и победно спел:

— Оп, тирдарпупия! Ничего я не видал, ох, никого не знаю!..

Он уже перебрался через эти трубы... Сзади в темноте совсем близко бежали. Егор юркнул в широкую трубу и замер.

Над ним загрохотали железные шаги...

Егор сидел, скрючившись, и довольно улыбался. И шептал:

— Да ничего я не видал, да никого не знаю.

Он затеял какую-то опасную игру. Когда гул железный прекратился и можно было пересидеть тут и вовсе, он вдруг опять снялся с места и опять побежал.

За ним опять устремились.

— Эх, ничего я не видал, эх, никого не знаю! Да никого не знаю!— подбадривал себя Егор. Маханул через какую-то высокую изгородь, побежал по кустам — похоже, попал в какой-то сад. Близко взлаяла собака. Егор кинулся в6ок... Опять изгородь, он перепрыгнул и очутился на кладбище.

— Привет!— сказал Егор. И пошел тихо.

А шум погони устремился дальше — в сторону.

— Ну надо же — сбежал!— изумился Егор.— Всегда бы так, елки зеленые! А то ведь, когда хочешь подорвать, попадаешься, как ребенок.

И опять охватила Егора радость воли, радость жизни. Странное это чувство — редкое, сильное, наверное, глупое.

— Ох, да ничего ж я не видал, да никого не знаю,— еще разок спел Егор. И включил свой славный ящичек на малую громкость. И пошел читать надписи на надгробиях. Кладбище огибала улица, и свет фар надолго освещал кресты, пока машина огибала угол. И тени от крестов, длинные, уродливые, плыли по земле, по холмикам, по оградкам... Жутковатая, в общем-то, картина. А тут еще музычка Егорова — вовсе как-то нелепо. Егор выключил музыку.

— «Спи спокойно до светлого утра»,— успевал прочитывать Егор.

— «Купец первой гильдии Неверов...». А ты-то как здесь?!— удивился Егор.— Тыща восемьсот девяносто... А-а, ты уже давно. Ну, ну, купец первой гильдии... «Едут с товарами в путь из Касимова...» — запел было негромко Егор, но спохватился.

— «Дорогому, незабвенному мужу — от неутешной вдовы»,— прочитал он опять. Присел на скамеечку, посидел некоторое время... Встал.

— Ну, ладно, ребята, вы лежите, а я пойду дальше. Нечего не сделаешь... Пойду себе, как честный фраер: где-то же надо, в конце концов, приткнуть голову. Надо же? Надо.— И все же еще он спел разок.— Да ничего ж я не видал, да никого ж не зна-аю.

И стал он искать, куда бы приткнуться.

У одной двери деревянного домика из сеней ему сурово сказали:

— Иди отсюда! А то я те выйду, покажу горе... Горе покажу и страдание.

Егор помолчал немного.

— Ну, выйди.

— Выйду!

— Выйдешь... Ты мне скажи: Нинка здесь или нет?— по-доброму спросил Егор мужика за дверью.— Только правду! А то ведь я узнаю... И строго накажу, если обманешь.

Мужик тоже помолчал. И тоже сменил тон, сказал дерзко, но хоть не так зло:

— Никакой здесь Нинки нет, тебе говорят! Неужели нельзя сообразить? Шляются тут по ночам-то.

— Поджечь, что ли, вас?— вслух подумал Егор.— И брякнул спичками в кармане.— А?

За дверью долго молчали.

— Попробуй,— сказал наконец голос. Но уже вовсе не грозно.— Попробуй подожги. Нет Нинки, я те серьезно говорю. Уехала она.

— Куда?

— На север куда-то.

— А чего ты сразу лаяться кинулся? Неужели трудно было сразу объяснить?..

— А потому что меня зло берет на вас! Из-за таких вот и уехала... С такими же вот.

— Ну, считай, что она в надежных руках — не пропадет. Будь здоров!

...В телефонной будке Егор тоже рассердился.

— Почему нельзя-то?! Почему?— орал он в трубку.

Ему что-то долго объясняли.

— Заразы вы все,— с дрожью в голосе сказал Егор.— Я из вас букет сделаю, суки: головками вниз посажу в клумбу... Ну твари!— Егор бросил трубку... И задумался.— Люба,— сказал он с дурашливой нежностью.— Все. Еду к Любе.— И он зло саданул дверью будки и пошагал к вокзалу. И говорил дорогой:

— Ах ты, лапушка ты моя! Любушка-голубушка... Оладушек ты мой сибирский! Я хоть отъемся около тебя... Хоть волосы отрастут. Дорогуша ты моя сдобная!— Егор все набирал и набирал какого-то остервенения.— Съем я тебя поеду!— закричал он в тишину, в ночь. И даже не оглянулся посмотреть — не потревожил ли кого своим криком. Шаги его громко отдавались в пустой улице; подморозило на ночь, асфальт звенел.— Задушу в объятиях!.. Разорву и схаваю! И запью самогонкой. Все!

И вот районный автобус привез Егора в село Ясное.

А Егора на взгорке стояла и ждала Люба. Егор сразу увидел и узнал ее... В сердце толкнуло — она!

И пошел к ней.

— Е-мое,— говорил он себе негромко, изумленный,— да она просто красавица! Просто зоренька ясная. Колобок просто... Красная шапочка...

— Здравствуйте!— сказал он вежливо и наигранно застенчиво. И подал руку.— Георгий.— И пожал с чувством крепкую крестьянскую руку. И на всякий случай тряхнул ее, тоже с чувством.

— Люба.— Женщина просто и как-то задумчиво глядела на Егора. Молчала. Тому — от ее взгляда — сделалось беспокойно.

— Это я,— сказал он. И почувствовал себя очень глупо.

— А это — я,— сказала Люба. И все смотрела на него спокойно и задумчиво.

— Я некрасивый — зачем-то сказал Егор.

Люба засмеялась.

— Пойдем-ка посидим пока в чайной,— сказала она.— Расскажи про себя, что ли...

— Я непьющий,— поспешил Егор.

— Ой ли?— искренне удивилась Люба. И очень как-то просто у нее это получалось, естественно. Егора простота эта сбила с толку.

— Нет, я, конечно, могу поддержать компанию, но... это... не так чтоб засандалить там... Я очень умеренный.

— Да мы чайку выпьем, и все. Расскажешь про себя маленько.— Люба все смотрела на своего заочника... И так странно смотрела, точно над собой же и подсмеивалась в душе, точно говорила себе, изумленная своим поступком: «Ну, не дура ли я? Что затеяла-то?» Но женщина она, видно, самостоятельная: и смеется над собой, а делает, что хочет.— Пойдем... Расскажи. А то у меня мать с отцом строгие, говорят: и не заявляйся сюда со своим арестантом.— Люба шла несколько впереди и, рассказывая это, оглядывалась, и вид у нее был спокойный и веселый.— А я им говорю: да он арестант-то по случайности. По несчастью. Верно же?

Егор при известии, что у нее родители, да еще строгие, заскучал. Но вида не подал.

— Да-да,— сказал он «интеллигентно».— Стечение обстоятельств, громадная невезуха...

— Вот и я говорю.

 — У вас родители — кержаки?

— Нет. Почему ты так решил?

— Строгие-то... Попрут еще. Я, например, курю.

— Господи, у меня отец сам курит. Брат, правда, не курит...

— И брат есть?