Сам - Николай Воронов

Достаточной ясности об Аве Чел Бруксе у Курнопая не было. Согласно недавним показаниям, он станет сетовать, что не сумел уловить завершения курса на три «Б» и усомнился в социально-исторической чуткости своего вождя, кто без отлагательства придал державному кораблю новое направление, притом спасительное.

По внушению дочери он будет толмить тоном невинно-заблудшего руководителя фразу с ловким подтекстом:

— Все мы оказались близорукими, кроме держправа Болт Бух Грея.

Еще утром Курнопай был убежден, что эту фразу придумала Кива Ава Чел, но сейчас он подосадовал на собственную непрозорливость. Глупындревич он глупындревский: автор-то сидит рядом. Ему сделалось до того обидно, что взбрендилось написать об этом Фэйхоа, а записку не свернуть, чтобы содержание, прежде чем передать ей, успел схватить цепкоглазый Болт Бух Грей. То-то взбесится присвоитель общей славы. Народ ощутил смертельную непосильность существования, чему хунтисты сразу дали фигуральное определение: «Пираньи контрреволюции нацелились сожрать правительство!» А теперь вся пресса только и вещает о том, что почти постоянно Болт Бух Грей находился в оппозиции к Сержантитету и через своих сторонников из среды армии, трудовых классов и студенчества вздыбил цунами общественного недовольства, и народ торжествует. Что торжествует — не уточняется. Уточнением легко побудить кого-нибудь из пытливых журналистов, телеобозревателей, политических комментаторов к выявлению причинных связей между тем, что было и что сталось. И откроется: народ торжествует по поводу того, что его великолепно надули. Так пускай он предается неведению и социальной эйфории. А отсюда, с суда века, по справедливости втемяшат ему, сидящему перед телевизорами, что торжествует он, прежде всего, благодаря гуманизму и чуткости Болт Бух Грея. И начнется это с фразы: «Все мы оказались близорукими, кроме держправа Болт Бух Грея!» То есть не только Сержантитет, но и все-все, включая Ковылко и смолоцианщиков, генерал-капитана Курнопая, прозорливую Фэйхоа, сумевшую преодолеть растерянность Болт Бух Грея…

Болт Бух Грей не начинал суда из-за того, что ему не нравилась колористическая настройка телевизора, где на экране был виден только он. Еще вчера, когда они втроем обсуждали возможный ход суда и наказания, Курнопай обратил внимание на то, что в картинной шевелюре властителя как бы проточилась через весь кумпол легкая струйка седины, а сегодня она уже вилась яркой полосой со лба на затылок. Вероятно, он находил тускловатым мерцание седины. Надо было, чтобы седина ослепляла, как автомобильные фары в темноте. Тогда, мол, врубится в сознание народа, ценой каких переживаний далась победа над его врагами. Полоса обозначилась подобно тропинке высоко в горах в минуты первоснежья, но блеск так и не появился, и Болт Бух Грей, на миг отключив изображение и звук, крикнул настройщику:

— Выметайся отсюда, ничтожество нерадивое!

Едва тот побежал из зала, страшась жестокой кары, Болт Бух Грей забормотал: «Общество… Никто ничего как следует не умеет… Общество дегенератов, ничевоков, расхитителей, гурманов, бездельников… И туда же — против политики обогащения генофонда».

Даже среди кораллов лагуны Фэйхоа не было такой беззвучности, какая установилась, как только сомкнулись за теленастройщиком двери зала. Люди, находившиеся в зале, были при крупных чинах. Большинство из них, не причастное к сановной деятельности до свержения Главправа, пользовалось после революции сержантов правом критической неприкосновенности: подчиненным и прессе запрещалось их изобличать за служебные преступления, даже затрагивать шутливым намеком за недобросовестность, согласно устной аппаратной инструкции, по догадкам, исходящей от САМОГО и от верхов, заслуживших у него персональное доверие. Теперь они, кто привык не сомневаться в своих достоинствах, восприняли выражение правителя: «Никто ничего как следует не умеет…» — как политическое и поворотное. Они приушипились (словцо бабушки Лемурихи обозначало три оттенка единого человеческого состояния — рассеянную пониклость, печальную сосредоточенность, интуитивное прозрение близкой беззащитности), потому и установилась такая телесная и воздушная немота.

В грубой, не свойственной Болт Бух Грею повадке почудился Курнопаю психологический прессинг, изобретенный Гансом Магмейстером.

— Справедливо я изрек или нет? («Он, прессинг») — спросил Болт Бух Грей и огнеметным взглядом оглядел зал. — Справедливо ли? Кто за это — поднимет руку. Право на голосование предоставляю всем. («А здесь уж принцип всевозможности, внушаемый заглавным чинам, народу, соратникам, армии».)

Будто по команде выставились руки над стрижеными головами преступников. Улыбка торжества отворила помидорно-красные губы Болт Бух Грея. В миг, когда на его отклячившуюся от растроганности губу выкатилась слюна, Бульдозер опустил свою руку на барьер, и она, с ладонью напряженно загнутой книзу, походила на топор, которым делают подсечку на коре сосен.

— Почему, подсудимый Бульдозер? — обратился к нему Болт Бух Грей. В голосе пониклое разочарование.

— Что «почему»?

— Поднял и опустил ладонь?

— Человеки — страшные существа. Перестраховываются даже перед казнью. Я не подстраивался под тебя, перед смертью тем паче не буду.

— И не надо подстраиваться. Точна ли моя идея: «Никто ничего как следует не умеет…»?

— Скажи это я, мне бы предъявили обвинение в клевете на народ и державу. Изрек ты, значит, неопровержимо.

— Считается — техника не влияет на мораль. Эпоха автоматизации технических процессов сделалась и эпохой автоматизации психологии. Что бы ни вякнуло первое лицо, срабатывает автоматом подобострастие, лесть. А кривда какая выдается автоматом? Натуральней детской искренности. Замечание верное. У меня в замысле судебные статьи за криводушие, за притворное одобрение, за расчетливую хвалу, за самоуничижающее повторство, короче, за неправду, бессовестность, лукавство. Духовное хищничество оборачивается присвоением не заслуженного положения. Оно подрывает авторитет великого САМОГО и власти. Почему преступление ложью, фальшью, кривдой нигде не находит отражения в строгих законах? Очень часто творцы законов не умеют отделить лесть от одобрения. Но мы, правители, нуждаемся в одобрении, а не в лести. Нас обманывают. Прелюбодеяние лестью чувственно, следовательно, обманывает. Обман власти — наипреступный обман. Наше общество будет жесточайше карать поборников бесстыдства. Лично ко мне никому больше не удастся подольститься. События показали: те, кому правда дороже карьеры или жизни, — надежней их для великого САМОГО, для потомка великого САМОГО Болт Бух Грея, для Самии нет. События привели страну на край гражданской войны. Я понял бессмысленность кровопролития, Сержантитет не поддержал меня. Однако поддержал головорез номер один Курнопай. Одновременно с ним опору в трагические для державы часы я нашел в честных предостережениях проницательной Фэйхоа.

Речь Болт Бух Грея невольно пресеклась. Воспоминание о безысходности собственного положения, когда он мог бы покинуть отечество, если бы Фэйхоа согласилась бежать вместе с ним, взволновала его.

«Как унизила меня сволота!» — подумал он, боясь, что от удушия, вызванного оскорблением, отключится.

Подразумевал он под «сволотой» Сержантитет, втоиповцев, Бульдозера, какового за его теперешнюю бизонью выходку зауважал («Остальные подло спасаются»), и Фэйхоа. («Отказалась. И в такой момент. Сколько я сделал для нее! Сколько лялькался с нею! Не из благодарности, так из жалости согласилась бы бежать».)

Будто бы разговор с Бульдозером был закончен, а голосование носило искренний характер, он включил изображение и звук и, едва остался доволен четкостью лица, железисто-бурую смуглоту которого красиво подчеркивала тога белого шелка, расшитая золотом по воротнику и рукавам, открыл судебное заседание по поводу крамольного поведения и предательских действий Сержантитета и горстки втоиповцев.

Ганс Магмейстер твердил, что пауза в надлежащий момент оказывает большее воздействие, чем слова: они обладают свойством надоедать, особенно в речах постоянных, ничем не ограниченных ораторов.

После открытия судебного заседания Болт Бух Грей сделал паузу, длительную, и все в зале и стране прониклись эпохальностью момента. Начал он с полушепота, чтобы все навострили слух.

— В просвещенном мире небезызвестна моя теория герметизма. Был случай, когда я убедился в ее жизненности. Я приехал на коксовые печи. У печей трудился досточтимый отец Курнопая — Чернозуб. Из одной печи, из-под краев закрытой двери, курился рыжий дымок. Я спросил Чернозуба: «Почему из печи выходит дымок? По технологии?» Чернозуб — рабочий честный. Он признался, что печь не должна газовать, кокс испечется приемлемый, но качества не очень хорошего. Интереса ради я заглянул в справочники по химии и металлургии. Прояснились технологические подробности. При газовании печи теряется коксовый газ, каковой прекрасное топливо и сырье для создания химических продуктов. Еще: кокс спекается хрупкий, переувлажненный, при засыпке в доменную печь дробится. Короче, выплавка чугуна по времени удлиняется, расход топлива увеличивается, чугун не всегда плавится качественный. Урон экономике. И, судя по тому, что смолоцианщики трудились в непроглядном смоге, получался урон здоровью человека. Ежели бы это были заводские эпизоды, то сегодня я не назвал бы сие преступлением против державы на почве разгерметизации. Весь вопрос, какая разгерметизация, для чего, к чему приводящая? Чтобы выдать коксовый пирог, производится открытие дверей, и пирог выталкивается, и служит с пользой самийцам. Смысл разгерметизации в том, дабы она совершилась в установленное время. Передержав пирог в духовке, можно получить обугленное тесто. Второе определить гораздо сложней, когда осуществляются социально-государственные поиски или эксперименты. Я подхожу к ответственности лиц, приставленных державой для контроля за поисками и экспериментами. Подсудимый монах милосердия и бывший руководитель Войск Технической Организации Индустриальных Предприятий первыми должны были сделать вывод насчет антисонинового герметизма, давшего могучий толчок производительности труда и выбросу на рынок огромного количества товаров, каковой был немыслим раньше, однако он привел основную массу народа к перенапряжению, следовательно, подлежит отмене. Антисонин как средство активизации творческой энергии человека остается гениальным открытием и должен применяться на основе просьб граждан. Монах милосердия не милосерден, консервативен, реакционен. Бульдозер не прозорлив, бездушен, к тому же поддался дурному воздействию себялюбия и докатился до антигосударственного шага. Что касается акта Сержантитета против искреннего недовольства народа, против физического и экологического перенапряжения, его можно квалифицировать как слабоумие, правильней — как их коллективную дебильность. Дебилами не так часто рождаются. Дебилами формируются. В первом случае — генетическая болезнь, во втором психологическая. Первый случай не подсуден. Среди Сержантитета не было генетических дебилов. Второй случай подсуден, хотя издавна является административной болезнью. Не исключено, что сия болезнь заслуживает некоего снисхождения.