Сокровище рыцарей Храма - Виталий Гладкий

Возможно, именно по этой причине карающая десница закона все время промахивалась, и Васька ходил на свободе. Так это или не так, но Шнырь свято уверовал в великую силу «церковной десятины» и никогда не жадничал.

— Надо уходить с погоста, — сказал он подельникам.

— Чего это? — спросил Чугун; справившись с первым волнением, он уже примерялся, с какой стороны удобнее пилить цинковый ящик.

— Того! — отрезал Васька. — Чтой-то мне не по себе, — все же объяснил он недоумевающему Климу жалобным голосом. — Нутром чую какой-то пожар[53]…

— Кончай праздновать труса! — вступил в разговор и Петря. — Здесь только мы и надгробия. Чем скорее мы откроем этот ящик, тем быстрее отсюда уберемся.

В отличие от Шныря Лупан точно не знал, какому Богу молиться. Родился он православным, потом его родители стали по какой-то причине католиками и заставили Петрю креститься по-иному — слева направо. А затем отец вообще принял мусульманскую веру, потому что так было выгодно для торговли.

Но это не спасло его от сабли янычара, который зарезал Лупана-старшего, как барана, только за то, что молдаванин склонился перед ним не так низко, как полагалось. После этой трагедии семья Петри бежала в пределы Российской империи.

Так что Петря в вопросах религии скорее был атеистом, хотя и испытывал некоторый трепет перед величественными православными храмами. Но самое главное: его никогда не мучили религиозные предубеждения и страхи. Он не боялся разной чертовщины, потому что ничего страшнее и кровожаднее янычар ни на земле, ни под землей, как считал Лупан, не существует.

Теперь же, когда вожделенное сокровище лежало перед ним на расстоянии вытянутой руки, Петря готов был сразиться со всеми силами ада.

Но оставался еще Чугун. При всей своей вспыльчивой и дуболомной натуре Клим обладал здравым смыслом и всегда прислушивался к мнению других. Хорошо зная Ваську, он ни на йоту не усомнился в том, что вор и впрямь почувствовал какую-то опасность. Но откуда она исходит? Этого Чугун понять не мог. А раз так, значит, нужно менять дислокацию.

— Сваливаем отседа, — сказал он безапелляционно и одним упругим движением вскинул не очень легкий ящик на свое литое мускулистое плечо. — Васька, указывай путь…

Петря лишь сокрушенно вздохнул. А что делать? Спорить с Чугуном было бессмысленно. Понуро потупившись, он поплелся вслед за дружками, совершенно не обращая внимания на окружающую их обстановку.

Если идущие впереди Васька и Чугун не могли ничего видеть, то волокущийся позади Петря мог бы заметить, как ожили некоторые кладбищенские холмики и начали двигаться, превращаясь в человеческие фигуры. И самое главное: все они перемещались в одном направлении — туда, куда шли подельники.

Семиножко оказался прав в своих предположениях. Гробокопатели и впрямь остановились на лужайке над обрывом. В этом уютном местечке даже Васькины страхи улетучились. Петря тоже повеселел и снова почувствовал азарт.

— Хух! Ну, помолясь, начнем, — сказал Клим, поплевал на ладони, взял пилу и начал водить ею туда-сюда.

Вжик-вжик, вжик-вжик, вжик-вжик… Нервное напряжение достигло предела. У Васьки от волнения зубы начали выбивать дробь, а Петря, чтобы хоть немного успокоиться и не заскулить, сунул себе в рот свою кепку.

— Ну что т-там, что та… т-там?! — нетерпеливо спрашивал Шнырь.

— Не зуди над ухом, — отмахивался от него Чугун.

Цинковый лист, из которого изготовили ящик, оказался тонким, поэтому процесс распиловки, по идее, должен был стать сплошным удовольствием — если учесть кладоискательский азарт Чугуна. Но на поверку все оказалось не так просто, как думали подельники. Выяснилось, что изнутри ящик был покрыт слоем какой-то вязкой мастики, и Клим пыхтел словно паровоз, обливаясь потом, потому что пила уже не вжикала, как поначалу, а шла вперед-назад рывками.

Неожиданно Васька насторожился. Он услышал треск ломающейся сухой ветки. Дернувшись, будто его укололи шилом в мягкое место, он прошипел:

— Чур![54] Братва, в лесу кто-то ходит!

— Где? — разогнулся Клим.

— Там, — махнул рукой Шнырь, указывая направление.

Все прислушались. Ничего. Только легкий ветерок прогуливался по верхушкам деревьев, но его дуновения замечала только древесная листва, которая тонко трепетала, практически не создавая шума.

— Тебе показалось, — напряженным голосом сказал Петря.

— Когда мне кажется, я крещусь! — огрызнулся Васька. — Там кто-то есть. Я даже запах его чую.

— Тоже мне ищейка… — фыркнул Клим; но чувство настороженности почему-то не покидало его. — Ладно, ладно, без обид — шучу…

Он положил пилу и достал револьвер. Петря тоже сунул руку в карман, где нащупал рукоятку ножа. Лупан и верил Шнырю, и не верил, но точно знал, что, если придется, он умрет возле ящика, но никому его не отдаст.

— Стойте как стоите! — шепнул Чугун. — Пойду на разведку…

И он тихо пошел к темнеющим невдалеке зарослям.

Тетеря подошел к гробокопателям ближе, чем следовало. Но это было еще полбеды. Главная проблема заключалась в другом: сегодня агента подвело его уникальное ночное зрение. Впервые за многие годы. Он не заметил сухой ветки, а когда наступил на нее, уже было поздно что-то предпринимать.

Агент как остановился, так и застыл столбом, мысленно моля все высшие силы, чтобы его приняли за дерево. Но Чугун подходил все ближе и ближе, мало того, он держал в руках револьвер (это Тетеря видел почти так же ясно, как днем), и агент не выдержал такого испытания. Выхватив свой «Смит и Вессон», он крикнул:

— Руки вверх! Ложись! Полиция! — и сразу же выстрелил, целясь в Клима, скорее инстинктивно, нежели по необходимости.

Его тут же поддержали Совпель и Жук, которые находились неподалеку. И началась такая беспорядочная пальба, словно все участники ночного действа неожиданно оказались на передовой, где-нибудь в Пинских болотах.

Но они не на того нарвались. Клим не только обладал недюжинной силой, он еще и неплохо стрелял. Упав на землю и откатившись с линии огня, Чугун начал шмалять в ответ, целясь по вспышкам от выстрелов. И попал. В зарослях кто-то истошно завопил от боли, и на какое-то мгновение стрельба затихла. Чтобы спустя три-четыре секунды возобновиться с новой силой.

Однако вернемся к Ваське и Лупану. Едва послышались первые выстрелы, как совсем потерявший голову Шнырь молниеносно сиганул с обрыва и побежал к пруду. У него будто крылья выросли. А затем и плавники — пруд он переплыл за считаные минуты. С этого момента имя Васьки Шныря больше ни разу не мелькало ни в протоколах полицейского управления, ни в расстрельных списках народной милиции города Киева, созданной в 1917 году.