Вся трилогия "Железный ветер" одним томом - Игорь Николаев

Таланов убрал пистолет в кобуру.

— Нет, они уже там.

— Тогда пошли думать, как дальше жить, — вздохнул Терентьев.

В этой жизни причудливо мешается светлое и темное, доброе и злое, везение и черная неудача. То, что им довелось попасть в медицинское учреждение, было несомненной удачей. В медицинском крыле Рюгена не было недостатка в разнообразном лекарском инвентаре, Поволоцкий нашел даже полевой автоклав-дистиллятор образца 1922 года — пузатую конструкцию на наивных гнутых ножках с узором, медными кранами и готическими цифрами на шкалах приборов. Ценнейшую на поле боя вещь, лучше которой не придумали за все последующие годы, несмотря на все достижения медицины. Старичок не требовал электричества, а потреблять мог дрова, керосин, бензин и спирт — то есть был чуть ли не единственным устройством в больнице, которое могло работать полностью.

И операционная, заточенная под офтальмологию и нейрохирургию, но все же настоящая операционная.

Однако раненый пулеметчик был плох, очень плох. Батальонный медик уже оценил гнусность вражеских малокалиберных пуль, которые действовали, как свинцовые кругляши времен Бонапарта Второго. Хоменко получил не меньше трех, причем в живот. Лежащий перед Поволоцким человек уже почти купил билет на тот свет.

— Сначала моем руки в этом тазике, — быстрой скороговоркой проговаривал хирург по давней, еще институтских времен привычке. Ему помогала невысокая полная женщина, то ли монахиня, то ли просто медсестра. Они не понимали друг друга, но толстушка хорошо разбиралась в медицине, и слова им были не нужны. — Потом надеваем перчатки, перчатки опять в тазик. Наш главный враг невидим, так что бьем химией по площади. Руки держим перед собой — вот так. Если руки коснулось что-то нестерильное или просто не смотрели на руку — в тазик. Инструменты… готовы инструменты. Нож, пинцеты, пеаны, пила… Корнцанг, где корнцанг? Вот он. Хорошо…

Врачи и военные суеверны. Те, кто постоянно имеют дело со смертью, хорошо знают, что человеческая жизнь порой повисает на очень странном и причудливом переплетении нитей судьбы. Поволоцкий воспринимал себя как воина, причем свою работу ставил выше любой другой армейской специальности. Обычные солдаты, офицеры, генералы, моряки, подводники, все они принимали вызов пусть сильных, пусть опытных, но все же людей. А он сражался с самой Смертью. И в этой битве принимали участие не только металл инструментов, врачебные зелья и опыт десятилетий военно-полевой медицины, но и нечто большее. То, что нельзя измерить или взвесить.

Медик развел руки в перчатках в стороны, закрыл глаза, сосредотачиваясь. И начал виртуозно, яростно, со знанием дела и неподдельной энергией материться, с тем мастерством, что приходит лишь с солидным теоретическим багажом и многолетней практикой.

— …и в основателя флота российского, светлейшего Владимира Петровича Первого мать! — закончил он. — Хрен тебе на рыло, этого не отдам. Начали.

Теперь их было трое. Взводные командиры крепили оборону на местах, а Терентьев, Басалаев и Таланов сидели вокруг сымпровизированного из ящиков стола над нарисованной от руки схемой приюта и картой города.

— Ваши на помощь не придут? — осведомился Таланов, немного прикручивая фитиль керосинки.

— Придут, но сильно после, — сумрачно ответил майор. — Слишком долгий обмен данными. Зависит от того, сколько мы продержимся здесь. Чтобы сведения прошли в столицу, в Канцелярию, обернулись, получили оформление, вернулись обратно… Затем согласовать с местными армейскими. При нынешнем бардаке, даже с автографом лично Константина, дня три — самое меньшее.

— Три дня… — протянул в глубокой задумчивости капитан.

Уйти под землей не получилось. Более того, долбежка с противоположной стороны не прекращалась, и дело шло к тому, что придется организовать небольшой взрыв, перекрывая ход, пока враги не подорвали дверь. Толстый немец оказался взрывником на пенсии и божился, что сделает все экономно и артистично, нужна только взрывчатка. Пройти по земле тоже было невозможно, по улице Герцхеймера все чаще проскакивали на большой скорости небольшие моторизованные группы противника. Канонада разгоралась довольно далеко на юге и западе. Батальонная рация была не слишком мощной, но, судя по тому, что удавалось выловить в открытом эфире, линия фронта сместилась быстро и резко, стремительным рывком по основным проспектам противник отхватил больше половины городской территории и теперь стремился развить успех.

— Три дня, — повторил Таланов. Он очень устал, мысли снова разбегались, как зайцы, требовалось отлавливать их по одной, думая каждую в отдельности, в порядке очереди.

— Диспозиция вот какая, — заговорил Терентьев. — С двух сторон у нас каменная глухая стена, это хорошо, потому что там плотная застройка и близко подходят дома.

— Чего хорошего? — не понял контрразведчик.

— Противнику легко подобраться вплотную, — терпеливо пояснил Иван. — Если бы там были окна и какие-нибудь ворота, было бы совсем плохо. А так только узкие оконца под самой крышей. В самый раз, чтобы следить и не рисковать.

— Пошлют подрывную команду, — предположил капитан.

— Так следить надо, — ответил Терентьев. — Как раз оконца пригодятся, благо в них снаружи не пролезть. Получается, что остекление и вообще все открытое у нас выходит на Герца и на площадь. То есть… — Он умолк, яростно потер покрасневший нос.

— То есть на открытое пространство, которое простреливать легче, — закончил за него Виктор, дождавшись, когда писатель наконец-то оглушительно чихнет.

— Ага, — сказал Терентьев, все еще протирая слезящиеся глаза. — И обычной артиллерией нас не взять, постройка капитальная. Второй и третий этажи послабее, но будем надеяться, что серьезные осадные машины им нужны в другом месте. Людей, я так понял, мало, но все-таки можно попробовать соорудить оборону. — Терентьев склонился над картой, указывая пальцем. — Миномет сюда, здесь маленький атриум. Один станковый сюда, здесь был рентгенкабинет, но он выгорел, когда нас пытались поджечь «молотовым», это еще на прошлой неделе было. Снять, если можно, пулемет с броневика и поставить сюда, на угол… Жаль, песка неоткуда взять, так в мешки бы засыпали и еще заложили окна, хотя бы по первому этажу… Но что-нибудь придумаем. И надо помародерствовать.

— Опасно, — вставил Басалаев, с любопытством наблюдая за писателем. В этот момент Терентьев, несмотря на свой сугубо цивильный вид, был похож отнюдь не на работника творческого труда. Скорее на селянина, который долгие годы прожил в городе, но сохранил память тела о тяжести плуга, глубине вспашки и прочих премудростях. И теперь, вернувшись домой, с каждым шагом возвращался в привычное состояние.

Здесь, при мятущемся свете керосинки, среди голых стен, на фоне крепнущей далекой перестрелки, Терентьев был словно на своем месте. Так, будто все минувшие годы были лишь затянувшимся отпуском.

Заметил это и Таланов. Майор перехватил тяжелый, очень внимательный взгляд, брошенный капитаном исподлобья на «писателя». Но десантник промолчал.

— Вода — в первую очередь, — продолжал Терентьев. — Теперь у нас есть раненые, и еще прибавятся по-любому. Медицине сколько ни принеси — все мало, зальет в автоклав и скажет: «Еще!» Пошарить по округе, может быть, не все разграбили, нужны водка и коньяк, никакой сладкой водички — антисептик. Тряпок, а то у нас осталось мало, на разный перевязочный материал и прочую корпию. И обязательно вытащить все, что можно, с тех жмуров, что положили на Герца. Странно, что свои их пока не вытащили и бросили, но нам же лучше. Главное — противогазы, я видел у них.

— Чего «газы»? — не понял Басалаев.

— Э-э-э… — замялся Терентьев, подбирая слово. — Антигазовые маски.

— Думаешь, травить будут? — спросил Таланов.

— Маски у них есть, значит, есть и то, от чего их применяют. Боевая химия — оружие так себе, но нам сейчас много и не надо. Жмуров обобрать и все-все маски тщательно прибрать. И еще вашего врачевателя спросить, он должен знать, как разные эрзац-маски сделать из подручного материала.

— Вода, крепкий алкоголь, перевязочные, все, что можно снять с трупов, — подытожил Таланов.

И про себя подумал:

«Когда же закончится эта безумная ночь?..»

Близился рассвет.

Поволоцкий продолжал ругаться, на этот раз по сугубо практическому поводу. Раненый пулеметчик балансировал на грани жизни и смерти, зато за эту грань шагнул другой десантник, неожиданно и трагично. Царапнуло осколком еще при самом первом артналете в схватке за мост, быстро замотал обрывком бинта и забыл за всевозможной суетой. Благо было чем заняться, а рана беспокоила не больше рядовой ссадины. Двое суток, и забывший про «ссадину» солдат свалился со стремительным сепсисом, и уже никакая медицина не могла его спасти.