Чаша Грааля. Софиология страдания - Отец Сергий (Булгаков)

богоносного народа, в недрах своих несущего семя боговоплощения, и уже одно это содержит некое не только фактическое, но и идеологическое оправдание войны.

Нельзя отговориться здесь ссылкой на исторический возраст и вообще свести всё это к первобытному варварству, хотя бы даже и невозможно было его отрицать. Нужно просто сказать, что в таком случае придётся отвергнуть большую часть Ветхого Завета, ибо история священной войны составляет не менее интегральную его часть, чем закон и пророки.

Является потрясающим фактом это ветхозаветное признание, а следовательно, и оправдание войны, от которого мы предпочитаем отмахиваться, допуская его лишь «исторически», для Ветхого Завета. Но эти войны, как теократические, имеют для себя во всяком случае некую софийную основу. Поэтому возникает вопрос, так сказать, о ветхозаветной софиологии войны, если она явно связана с историческими судьбами теократии во Израиле, эти же последние – с Боговоплощением. Как ни парадоксально может показаться, но священные войны в Ветхом Завете вместе со всей ветхозаветной историей подготовляют появление в мире Пресвятой Девы Марии как личного явления Софии в человеческом естестве. Таким образом, приходится прийти к заключению, что нельзя устранить войны из Божественного плана Боговоплощения.

[Война ангелов]

Для того, чтобы полнее и глубже понять смысл теократической войны, нужно остановиться ещё на одном факте уже из жизни духовного мира, именно: воинствования святых ангелов на земле и на небе. Меч есть неизменная эмблема, свойственная архистратигу Михаилу, который является Иисусу Навину в образе человека с обнажённым мечом, со словами: я вождь воинства Господня (Нав. 5:13–14).

Согласно свидетельству Ветхого Завета, ангелы воинствуют вместе с человеками (Дан. 10:13, 20). В этом теократическом воинствовании ангелов с человеками печатлеется его софийный характер с полной очевидностью. В Слове Божием не дано указаний относительно проявления этого воинствования; конечно, оно принадлежит преимущественно области духовного воздействия, хотя образно не исключены случаи даже и прямого участия в человеческой битве, как бы его ни понимать: сюда относится, например, избиение ангелами первенцев египетских. Правда, здесь говорится: Господь поразил всех первенцев в земле Египетской (Исх. 12:29), но, по библейскому словоупотреблению, здесь, очевидно, разумеется ангел Божий. Сюда же относится избиение ангелом 185 тысяч полчища Сеннахирима (4 Цар. 19:35): И послал Господь Ангела, и он истребил всех храбрых, и главноначальствующе-го и начальствующих в войске царя Ассирийского (2 Пар. 32:21).

[Война ангелов и демонов]

Теократический характер войны выражен здесь совершенно явно. Но для понимания софиологии войны, быть может, ещё важнее этого ангело-человеческого воинства уразумение небесного противоборства войны архангела Михаила и ангелов его с сатаною и воинством его (Откр. 12:7–12). Здесь указано и основание этой войны. Речь идёт о власти Христовой: ныне настало спасение и сила и царство Бога нашего и власть Христа Его; потому что низвержен клеветник братий наших, клеветавший на них пред Богом нашим день и ночь (Откр. 12:10). Что бы ни значила эта «клевета» в небе, но ясно, что здесь речь идёт о столкновении двух начал, между собою непримиримых и несовместимых.

Но что же может значить здесь самая война ангелов? О ней говорится, что ангелы не возлюбили души своей даже до смерти (Откр. 12:11). Конечно, здесь не может быть речи о смерти в буквальном смысле духов бесплотных и потому бессмертных, но о таком состоянии, которое соответствует готовности к смерти, о предельной жертвенности и неустрашимости, о высшем подвиге и напряжении любви к Богу и Агнцу. Здесь также не может быть речи о жестокости, которая неизбежна в войне человеческой, но о том духовном напряжении, которое имеет результатом окончательное разделение добра и зла, что и выражается в низвержении с неба сатаны и ангелов его.

Ангельское небо отныне принадлежит уже одним ангелам, следовательно, жизнь ангельская исполнена одних Божественных начал, т. е. безусловно софийна.

Это есть, очевидно, высшая ступень добра, предельное достижение, которое дано было не Божественною силою (конечно, этой силой сатана мог быть низвергнут с неба и помимо войны с ангелами), но имело быть духовно завоевано. Следовательно, война, понятая как духовная жертвенность и напряжение, включена в план небесного строительства и ангельской жизни. Правда, эта необходимость войны, как и её неизбежность, связана с восстанием сатаны и возникшим отсюда разделением в рядах воинства небесного.

Войны могло бы и не быть, как на земле, так и на небе, помимо этого мятежа. Однако остаётся неизбежным и в таком случае некоторый духовный эквивалент этой войны, т. е. того творческого напряжения, которое ей соответствует. Нетворческая пассивность и здесь не может иметь места, ибо она не соответствует закону софийности творения, причём этот закон имеет равную силу на небе и на земле. И если не будет войны в прямом смысле, то остаётся война с собой, в себе и за себя, т. е. с пассивностью нетворческой за активную, творческую заданность.

[Война как путь ософиения твари]

Такое значение имеет война в небесах. В связи с этим раскрывается смысл её и на земле – и даже не в ветхозаветной церкви, но в христианской. Война может быть путём, вернее, одним из путей ософиения твари. Иначе она вообще не может быть принята или попущена. При обсуждении общего вопроса о софийном смысле войны надо сначала отстранить частности касательно той или другой войны в её правде и неправде, но взять его в общей форме – о войне как таковой в истории. Именно только в таком общеисторическом контексте и может быть поставлена эта проблема, ибо война принадлежит истории и не может быть из неё выключена.

Софийна ли история как апокалипсис (ибо история и есть апокалипсис)? Праздный вопрос, ибо в себе он уже содержит и ответ. Конечно, история и есть тварная София, раскрывающаяся в мировом становлении. История в этом смысле и есть это становление, прорастание софийных семян бытия в небытии его, мэон бытия (по платоновскому выражению). Мэонический характер истории в том и состоит, что здесь непостижимым образом сплавлены – бытие и небытие (укон) в становлении: добро и зло, красота и уродство, да и нет. Поэтому нельзя выключить из софийного бытия истории что-либо только потому, что оно не есть совершенство, потому что тогда придётся зачеркнуть всю историю.

Для распознания софийности бытия, напротив, нужно искать в нём те положительные начала, помимо которых вообще не существует тварного бытия. Поэтому надо выделить и в войне такие начала, хотя они и соединены здесь с ужасами и разрушениями. Война сопровождается взаимным истреблением воюющих, вернее, она есть таковое. Война есть и убийство, как будто вопреки прямой заповеди Божией: не убий. Это, конечно, бесспорно,