Хлорофилия - Андрей Викторович Рубанов

Боковым зрением Савелий увидел, что стоящие рядом Муса и Глыбов едва удерживаются, чтобы не расхохотаться.

– Мое почтеньице, Митяй! – бодро провозгласил Гоша.

Согбенный Митяй осторожно кивнул. На делегатов он не смотрел.

Гоша сделал два шага вперед и спросил:

– Как оно?

Вождь опять кивнул и медленно огладил бороду.

– Охота говорить, – объявил Гоша.

Вождь засопел. Старуха выдержала паузу и хриплым басом произнесла:

– Можно.

– Такое дело, – начал Гоша. – Дай землю, Митяй. Оно очень надо. Лес дай. От оврага до поля. Десять раз по десять шагов, и так пять раз. Было твое – будет наше.

Патриарх пошевелил бровями, опять посмотрел на старуху и улыбнулся. Сидящие вдоль стены косматые чудовища тут же синхронно засмеялись, показывая гнилые коричневые зубы.

Гоша подождал, пока веселье утихнет, и невозмутимо продолжил:

– Даем восемь ножей. И пять топоров. Еще – одну бердану. К ней патронов даем. И пять раз по десять больших мер повидла. Не дашь землю – не дадим ничего. Уйдем, будем злые. Дашь землю – будем добрые.

Старый Митяй молчал.

– Еще даем бабу. – Гоша показал на Илону. – Ваши бабы худые, не родят. А наша – белая, здоровая.

Старуха фыркнула. Вождь долго – может быть, минуту – молчал, потом глухим надтреснутым голосом произнес:

– Покажь бердану.

Гоша протянул руку назад, и Савелий вложил в нее малокалиберную спортивную винтовку. Гоша демонстративно передернул затвор. Волосатые придворные зачарованно вздохнули, один не выдержал – восторженно щелкнул языком. Впрочем, вождь никак не отреагировал.

– Зырь сюды, – продолжил Гоша. – Это патроны. Два раза по десять. Повидло в туесах, туеса при мне. Хошь – пощупай бабу. Баба нехудая, смирная. Самое то.

Савелий подумал, что старик, наверное, предпочел бы проверить не винтовку, а девушку, но побаивается старухи. Сейчас седой Митяй безмолвствовал.

В нем чувствовалась сила, и физическая, и духовная. Савелий вдруг понял, что старик откажет гостям. Или сразу, или после раздумий, но все равно откажет.

Вождь был печален. Возможно, предвидел конец привычной жизни, наступление перемен. Пришельцы слишком сильны, у них есть машины, летающие по воздуху, и другие машины, выпускающие по десять пуль в секунду. Они пришли, забрали землю, построили крепкие чистые дома, где сам собой горит яркий свет. Они придут опять и опять, будут отбирать все больше и больше территории. Это можно замедлить, но нельзя остановить.

«Ему примерно пятьдесят лет, он мой ровесник», – подумал Савелий. Он, разумеется, слышал от родителей рассказы о том, что когда-то дикая земля была другой. Возделанной. В селах и городах жили люди, по дорогам ездили железные машины. Потом эта разноцветная сложная жизнь сама собой угасла, люди уехали. А те, что остались, быстро одичали, кое-как родили потомство и основали новую цивилизацию, где кусок полиэтилена, нож или курица считались главными ценностями. Гомо сапиенс быстро адаптируется и возвращается к состоянию троглодита мгновенно и легко.

Пауза затягивалась. Трещали березовые дрова. Один из сидящих телохранителей оглушительно почесался. Старуха в упор рассматривала зевающую Илону. Глыбов хлопнул ладонью по шее: убил комара.

Наконец вождь прочистил горло, вперил взгляд в Гошу Дегтя – глаза желтые, страшные – и произнес:

– Ты. Сюда слушай.

Гоша расправил плечи. Старик подвигал челюстью и сказал:

– Я знаю, кто я. В лесу живу, лопух жую, берестой закусываю. Грязный, дикий. Воши в волосьях. Вчерась так было, и завтрева так будет.

Гоша кивнул.

– Но я, – гордо проскрипел старец, – землю на повидло не меняю. Понял?

– Да.

– Молодец. Теперича шагай отсюдова.

– Зря, – проговорил Гоша.

Но рыжий Федяй, охраняющий выход, уже поместил на его плечо огромную ладонь, давая понять, что аудиенция закончена.

Вернувшись к вездеходу, делегаты переглянулись.

– Не повезло тебе, – обернулся Муса к Илоне.

Та захихикала.

– Дедок был не прочь, – пробормотал Гоша. – Но старая дура все испортила.

– В точку, – рассмеялся Муса.

– Ладно. – Глыбов сплюнул. – Старого не уговорили – поедем к молодому. Где его искать?

– Тише, – испуганно произнес Гоша. – Не кричите. Поломаете мне всю дипломатию. Молодой в лесу. На то он и молодой, чтоб по лесу бегать. Только там разговор будет немного другой.

Погрузились. Илону везли отдельно, в багажном отсеке. Всю жизнь, с младенчества, она питалась только мякотью стебля и сейчас, лишенная привычной еды, понемногу сходила с ума. Она не совсем понимала, куда и зачем ее привезли. Что делать с такими, как она, никто не знал. Пока мякоть считалась безвредной, внимательное и умное наногосударство мирилось с существованием конченых травоедов. Но когда благоуханная Москва превратилась в сумасшедший дом, несколько миллионов безвольных, оторванных от действительности мужчин и женщин оказались в вакууме. Концентрированная мякоть исчезла из продажи, сырой на всех не хватало. Физически вполне здоровые, но психологически сломленные люди сотнями кончали с собой, тысячами погружались в безумие, сотнями тысяч спивались. Кто был посильнее, от природы имел крепкую нервную систему – пытался вернуться к нормальной жизни. Но помогать таким, кормить, трудоустраивать никто не собирался, не было денег. Муса выкупил осужденную на поселение Илону у начальства пересыльной тюрьмы путем многоходовой «дружеской» комбинации. И считал, что совершил благодеяние.

Разворачивать тяжелую машину было негде, и Гоша решил выезжать из поселка задним ходом. Опустил стекло, высунул голову и плечо. В открытое окно тут же устремились комары.

Муса достал сигареты, устроился поудобнее, погладил автомат.

– Помню, в Сибири один раз было почти так же. Мы сидели под Иркутском. Подыхали от холода. От китайцев пришел парламентер. По-русски, кстати, лучше меня тараторил. «Сдавайтесь, – сказал, – иначе всех перебьем. Пришлем бригаду спецназа, поймаем вас, казнить будем. Мы, – говорит, – китайцы, мы насчет пыток и казней величайшие в мире мастера, можете поверить…» Кстати, с ним никто не спорил. Да и спецназ ихний тоже не подарок, шайтаны и беспредельщики, ничего не боятся… «Складывайте оружие, – говорит парламентер. – Муса еще раз нежно провел ладонью по прикладу. – Сдавайтесь, и к нам. Примем со всем уважением. И по телевизору покажем: вот, русские террористы осознали и сдались, причем не своим властям, а китайским…» А мы тогда уже были объявлены вне закона, и осталось нас тридцать пять человек. И тогда наш командир, Миша, этому парламентеру говорит: «Слушай сюда, уважаемый! Я тут хозяин, а ты гость. Для меня тут все мое, а для тебя – чужое. Если я сдамся, меня моя земля не поймет. По моей земле могу ходить только я. Потому что в эту землю я своего отца зарыл. А настанет время – и меня сюда же зароют. Ты, – говорит Миша китайцу, – умный малый, ты должен понимать: у русских ничего нет. Ни ума, ни культуры. Была когда-то