О скоротечности жизни - Луций Анней Сенека

ногами. (3) На это дело он употребил все, что было приготовлено для ведения войны и не отступался до тех пор, пока не прорыл на каждом берегу сто восемьдесят каналов поперек русла и не отвел воду в триста шестьдесят ручьев, так что она растеклась во все стороны и русло высохло[209]. (4) Так он потерял и время – большая потеря для больших начинаний, и воинский пыл своих солдат, который был сломлен бессмысленным трудом, и удобный случай напасть врасплох, а войну, объявленную врагам, повел против реки. (5) Это помешательство – ибо каким словом его еще назвать? – не обошло и римлян. Гай Цезарь снес необыкновенной красоты виллу в окрестностях Геркуланума в отместку за то, что на ней некогда была заточена его мать, и тем сделал ее судьбу общеизвестной; ибо, пока она стояла, мы спокойно проплывали мимо, теперь же каждый спрашивает, из-за чего ее снесли.

22. (1) Все это, надо понимать, были примеры того, чего следует избегать. Теперь покажу тебе примеры, которым стоит следовать: людей сдержанных и мягких, хотя у них не было недостатка ни в причинах для гнева, ни в средствах отомстить за себя. (2) В самом деле, для Антигона ничего не было легче, как приказать казнить двоих солдат, которые однажды, прислонясь к стенке царской палатки, высказывали вслух все, что они думают плохого о своем царе, – т. е. занимались тем, что все люди на свете делают и с наибольшим риском, и с наибольшей охотой. Антигон, разумеется, все слышал, потому что между ним и беседовавшими не было ничего, кроме занавески; он легонько пошевелил ее и сказал: «Отойдите подальше, а то как бы царь вас не услышал». (3) Тот же Антигон однажды ночью услыхал, как несколько его солдат громко призывают все кары небесные на голову царя, который потащил их по этой дороге и завел в непролазную грязь; он подошел к тем, которым приходилось хуже всех, помог им выбраться и, прежде чем они узнали, кто пришел им на помощь, объяснил: «Проклинайте на здоровье Антигона, по чьей милости вы тут завязли; но и благословляйте его за то, что вытащил вас из этой трясины». (4) Он так же благодушно переносил злословие своих врагов, как и собственных сограждан. Как-то он осаждал греков в маленькой крепости, которую они считали неприступной и, презирая неприятеля, отпускали шуточки по поводу Антигонова безобразия, высмеивая то его маленький рост, то приплюснутый нос; он говорил на это: «Я очень рад, что у меня в лагере есть Силен: это вселяет добрую надежду». (5) Когда он наконец укротил этих острословов голодом, то распорядился пленными так: годных к военной службе записал в свои когорты, всех прочих пустил с торгов, заявив, что никогда бы не сделал этого, если бы не был уверен, что людям, так плохо умеющим удерживать свои языки, лучше всего иметь над собой хозяина.

23. (1) Ему-то и приходился внуком Александр, запускавший копьем в своих сотрапезников и из двух своих друзей, о которых я рассказывал выше, бросил одного на растерзание дикому зверю, а другого – себе, причем из двоих выжил тот, кого бросили льву. (2) Этот свой порок он не унаследовал ни от деда, ни от отца, ибо если и были у Филиппа какие добродетели, то в первую очередь умение терпеливо сносить оскорбления – великое подспорье в деле охраны безопасности царства[210]. Однажды явился к нему в числе других афинских послов Демохар, прозванный Парресиастом за слишком острый язык. Благожелательно выслушав послов, Филипп обратился к ним с такими словами: «Скажите мне, что я мог бы сделать для афинян приятного». – «Повеситься», – тотчас отвечал ему Демохар. (3) Все, стоявшие вокруг царя, стали громко возмущаться столь невежливым ответом, но Филипп приказал им умолкнуть и отпустить этого Терсита домой здравым и невредимым[211]. «Вы же, прочие послы, – сказал он, – объявите народу афинскому, что люди, говорящие подобные слова, куда более высокомерны, чем те, кто позволяет говорить их себе безнаказанно».

(4) Божественный Август тоже сделал и сказал много такого, о чем стоило бы здесь упомянуть, ибо эти слова и поступки ясно показывают, что он не позволял гневу собой командовать. Историк Тимаген[212] в свое время говорил много гадостей и о нем самом, и о его жене, и о всем его доме, и высказывания его, как это бывает в подобных случаях, не пропали, став достоянием гласности, ибо люди всегда с большой охотой повторяют рискованные остроты. (5) Много раз Цезарь предупреждал его, чтобы он попридержал свой язык, но, поскольку тот все продолжал свое, в конце концов отказал ему от дома. После этого Тимаген поселился у Азиния Поллиона[213], где спокойно состарился, наперебой приглашаемый всем городом. Ни одна дверь не закрылась для него из-за того, что Цезарь запер для него свою. Он не прекращал враждовать с Цезарем; (6) устраивал публичные чтения написанных им позже исторических книг, а те, что были сочинены раньше и повествовали о деяниях Цезаря Августа, он бросил в огонь и сжег. И тем не менее никто не боялся дружбы с ним, никто не отшатывался от него, точно от пораженного молнией, не было недостатка в людях, готовых принять его, падающего с такой высоты, к себе в объятия. (7) Цезарь, как я сказал, переносил все это терпеливо; его не задело даже то, что Тимаген покусился на его славу и подвиги; он ни разу не поссорился с гостеприимцем своего недруга. (8) Лишь один раз он заметил Азинию Поллиону: «Кормишь зверя», – но, когда тот начал было оправдываться, остановил его со словами: «Наслаждайся, дорогой мой Поллион, наслаждайся!» – «Если прикажешь, Цезарь, – сказал Поллион, – я сию минуту откажу ему от дома». На что Цезарь отвечал: «Неужели ты думаешь, что я на это способен? Кто восстановил вашу дружбу, как не я?» В самом деле, в свое время Поллион был разгневан на Тимагена и помирился с ним лишь потому, что на того стал гневаться Цезарь.

24. (1) Всякий раз, как мы почувствуем себя задетыми, станем говорить себе: «Разве я могущественнее Филиппа? А ведь над ним издевались безнаказанно. Разве у меня больше власти в собственном моем доме, чем было у божественного Августа на всем земном шаре? А ведь он удовольствовался тем, что стал держаться от клеветника подальше». (2) Если раб отвечал мне слишком громко, если во взгляде его я заметил упрямство, если он пробормотал себе под нос что-то, чего я не разобрал, разве это дает