Война за океан - Николай Задорнов

Невельской твердил, что управление краем должно быть на южном колене Амура, а главный порт — в южной бухте, которая не замерзает. Бошняк перезнакомился с орочонами в стойбище и часто расспрашивал их обо всем.

Но вот однажды утром с Маячного острова просигналили: «Идет судно». Часовой на посту принял сигнал и доложил своему начальнику.

Бошняк и Клинковстрем вышли из домика, где они играли в шахматы, и навели трубы. Из-за острова над низко лежащим на воде туманом показались паруса. Самого судна некоторое время не было видно. Но вскоре открылся трехмачтовый транспорт.

— Да это «Иртыш»! — воскликнул Бошняк.

Судно было какое-то странное. Ползло как черепаха. На нем делалось все очень медленно. Наступил полный штиль. На «Иртыше» отдали якорь. Судно стало у входа в бухту. «Иртыш» и прежде был известен как корабль «плохоход».

— Ну, слава богу, нашелся «Иртыш»! — сказал Бошняк.

Клинковстрем хмурился и даже, как показалось Николаю Константиновичу, озаботился.

— Поздние гости, — заметил он.

Офицеры отправились на шлюпке на судно.

— В нашем полку прибыло, — говорил довольный Бошняк. Но тут он вспомнил, что Геннадий Иванович разрешил Клинковстрему до 15 октября выход в море, если «Иртыш» останется в Хади. А ведь сегодня 11 октября. Николай Константинович знал, что казенные суда Камчатской флотилии снабжаются очень скупо, лишь по день возвращения в Петропавловск. Им всего дают в обрез, так как на Камчатке никогда не хватает продовольствия.

Поднялись на борт. Офицеров встретил командир «Иртыша» Петр Федорович Гаврилов, молодой человек с болезненно желтым лицом. Взор его блестел, но без оживления. Тут же Дмитрий Иванович Орлов с седой бородой и с выдавшимися скулами.

«Что они как из госпиталя?» — подумал Бошняк.

Гаврилов стал говорить, что на «Иртыше» половина команды больна, что гавани на Сахалине нет, на Камчатку возвращаться поздно, поэтому пришли сюда.

— А какое у вас снабжение? Есть ли запасы? — спросил Бошняк.

— У нас никаких запасов нет, Николай Константинович, — разведя руками, сказал Гаврилов, — мы голодали. Буссэ не только не снабдил нас, но еще и у нас отнял последнее продовольствие, узнав, что я иду сюда на зимовку. Он сказал, что здесь есть все и Невельской приготовил тут склады с продовольствием для будущих экспедиций. Поэтому я не мог отказать.

Гаврилов с надеждой посмотрел на Бошняка.

Николай Константинович почувствовал, что от ужаса и гнева у него волосы зашевелились на голове.

— Боже мой! — воскликнул он. — Да здесь у нас запасов только на десять человек! Как же Буссэ посмел так поступить? Ведь он все знал!

— А почему вы отдали свои запасы? — с холодным пренебрежением спросил Клинковстрем. — Вы же знали, что Муравьевский пост снабжен в изобилии?

Гаврилов смутился.

— Буссэ прекрасно знал, что мы здесь очень ограничены продовольствием! — продолжал Бошняк.

— Как же я мог не отдать продовольствие, — отвечал Гаврилов, — когда майор Буссэ приказал мне именем генерал-губернатора выгрузить все, что у меня есть?

— А вы, вы, Дмитрий Иванович, что же смотрели?

— Что я! Я пришел поздно, Николай Константинович! Уж все забрано было, судно отошло, выстрелили, чтобы меня забрали. Да и Буссэ в самом деле уверял, что здесь все есть, что Невельской будто завез для экспедиций будущего года, которые пойдут на южное побережье.

— Почему же командир Муравьевского поста майор Буссэ хоть больных не взял с судна на берег? — запальчиво спросил Бошняк.

— Что я с ним мог поделать! — с досадой ответил Гаврилов. — Он отказался наотрез!

— Это очень неблагородно с его стороны, — заметил Бошняк и подумал про начальника Муравьевского поста: «Он порядочный эгоист. Отпустить в море судно, когда половина команды больна. Это же преступление!»

— Почему же он не оставил судно на зимовку на своем посту?

— Гавани нет. В заливе Анива зимовать суда не могут.

— Ну что же, будем делить что есть! — сказал Бошняк.

«Теперь все эти казенные голодные люди сядут на мою шею», — подумал Клинковстрем.

Клинковстрем только удивлялся, какой бестолковый народ здешние морские офицеры.

Бледный скуластый штурманский поручик Чудинов с лихорадочным румянцем на щеках вдруг сказал Гаврилову с досадой:

— Вот я вам говорил, Петр Федорович! Надо было не уступать!

— Молчать! — перебил его Гаврилов. — Смотрите вы у меня! — Из растрепанного и вялого он в обращении с подчиненными превращался во властного и строгого. — Запрещаю вам такие разговоры!

«Какая растяпа! Тряпка», — подумал Бошняк.

— Времени терять нельзя, — вдруг решительно сказал Гаврилов и приказал свистать всех наверх. Он, казалось, преобразился. На палубе появились больные и здоровые. Начали тянуться к берегу.

Бошняк и Клинковстрем попросили остановить работы и вызвали свои команды. Больных сразу же отправили в шлюпке на берег.

«Иртыш» медленно двигался. Якоря завозили на шлюпках, они тянулись. Когда прошли половину расстояния до берега, вдруг лопнул канат. Оборвался стоп-анкер и ушел в вязкий ил. Его искали на шлюпках, но найти не могли. Пришлось завозить кабельтов[55] на берег, закреплять за деревья. На двух якорях «Иртыш» стал на зимовку.

Согласно инструкции Невельского в случае прихода «Иртыша» Клинковстрем мог поступать по своему усмотрению. Теперь можно было уходить в Гонолулу, как предписывал Кашеваров. Невельской разрешал выход в море до пятнадцатого октября, а сегодня двенадцатое. Очень заманчиво. Зимовка на Гаваях. «Но… прежде всего, если я уйду, то команда «Иртыша» будет обречена на верную голодную смерть. Но как я перед правлением Компании оправдаюсь, что остался здесь, когда там известны будут распоряжения, данные мне, и что я до пятнадцатого имел право выйти в море?»

Клинковстрем ничего не сказал о своих колебаниях Бошняку. Это было бы непорядочно. «Ни в коем случае мне отсюда при таком положении уходить не следует», — полагал он. В памяти Клинковстрема ожили все возражения против зимовки в Гонолулу. Ему и прежде не нравилось, что Кашеваров хочет его туда отправить. Лучше бы прямо в Ново-Архангельск, но теперь и об этом нечего думать, поздно! Все же объясняться с Бошняком придется.

— По инструкции я должен теперь идти на Сандвичевы, — сказал Клинковстрем, явившись на другой день на «Иртыш» к начальнику поста, который отдал свой домик для больных, а сам переехал на судно к Гаврилову, — но отменять своего решения я не буду и остаюсь зимовать!

Бошняк вскочил, крепко пожал руку шкипера:

— Вы благородный человек!

Бошняк ждал этого разговора, он помнил, что Клинковстрем теперь может уйти.

— Хотя нам всем будет очень тяжело, — продолжал Клинковстрем, — и правление Компании может возвести против меня обвинение в неисполнении предписания… Но вот я заготовил черновой рапорт, где объясняю главному правлению, что в Гонолулу сейчас идти было бы неблагоразумно.

«По приходе в порт какого-либо государства, как известно главному правлению, — писал шкипер, — я должен был бы в таможне предъявить свои бумаги и под присягою показать, зачем, куда и откуда иду… Со своей стороны думаю, что открыть и распространить известие о занятии Сахалина и прочих мест никоим образом не следовало бы».

Да, знаете, Николай Константинович, ведь война близка, и, конечно, иностранцы не упустят раздобыться от нас новостями, нужными для них. Шутка ли, простоим всю зиму! А то получится, что в Петербурге от нас — исполнителей дела — еще ничего не знают, а уж иностранные газеты раструбят на весь мир о наших открытиях. Люди мои могут разболтать, а упрек мне.

«Вообще приход наш в Гонолулу мог подать повод ко многим различным подозрениям, — продолжал он читать, — и иностранные консулы не упустили бы случая собрать все возможные сведения о распоряжениях и действиях нашего правительства в сих краях. Кроме того, у меня нет векселей, которые я сдал за ненадобностью, и хотя кредит в Гонолулу я, конечно, получу, но и это вызовет подозрения».

— Пишу, что придется за этот кредит платить порядочные проценты.

«Славный он человек, честный и настоящий товарищ, — подумал Николай Константинович, — и основательно составил рапорт».

— Еще пишу, что погода в эти дни штормовая, — продолжал шкипер.

Он не забыл упомянуть и советы Невельского, и болезнь плечевых суставов у всей команды.

— Тут нашла коса на камень, — самодовольно сказал шкипер, — я все написал, как следует в таких случаях, и придраться ко мне нельзя! На это письмо правлению возразить будет нечего!

Клинковстрем в главном правлении на отличном счету, отношения его с младшим Врангелем и с Этолиным хорошие. Клинковстрем вне подозрений. Но он согласен с Невельским, что правление присылает ошибочные распоряжения и действует в этом краю недальновидно. Клинковстрем шел с неохотой на Сахалин. До него доходило много разных слухов о Невельском. Но теперь он составил свое мнение и даже чувствует, что сам увлечен тем, что делается тут.