Книга судьбы - Брэд Мельцер

— Ну и как тебе живется на склоне лет? — подшучиваю я, хотя Кенни едва стукнуло шестьдесят.

Лукаво прищурившись, он жестом приглашает нас в гостиную, которую, скорее, следовало бы именовать художественной студией. Посередине в окружении четырех кресел в миссионерском стиле стоит сосновый столик для коктейлей, а стены от пола до потолка увешаны десятками черно-белых фотографий в строгих музейных черных рамочках. Подойдя ближе, я с удивлением вижу, что хотя большинство из них сняты в чисто журналистской, беспристрастной и искренней манере, которой так славятся фотографы Белого дома, на снимках запечатлены молодые невесты, бросающие букеты, и хорошо одетые женихи, которых угощают свадебными тортами.

— Ты что, теперь работаешь на свадьбах? — спрашиваю я.

— Шесть президентов, сорок два короля, бесчисленные послы и посланники… и свадьба Мириам Мендельсон вкупе со встречей выпускников ее бывшего класса, — с восторгом и без малейшего стеснения заявляет Кении.

— Ты серьезно?

— Не смейся, Уэс, я работаю два дня в месяц, а все остальное время катаюсь на лодке и ловлю рыбу. Все, что от меня требуется, — это чтобы они выглядели, как чета Кеннеди.

— Они действительно красивые, — уверяет Лизбет, внимательно рассматривая фотографии.

— Они и должны быть такими, — откликается Кенни, бережно поправляя одну из рамочек. — Я вкладываю в них душу. Мне думается, жизнь торжествует не только в Белом доме… Как вы считаете?

Я киваю в знак согласия. Равно как и Лизбет, которая протягивает руку и поправляет другую рамочку. Позади нее, на приставном столике, я вдруг замечаю одну из самых знаменитых фотографий Мэннинга, сделанных Кенни: на контрастном черно-белом снимке Мэннинг стоит на кухне Белого дома, поправляя галстук перед своим отражением в серебряном кувшине для воды. Это был его первый торжественный обед в ранге президента Соединенных Штатов Америки. Повернувшись спиной к стене, увешанной фотографиями женихов и невест, я вижу светловолосую королеву красоты, которая через плечо смотрит на себя в зеркало и восхищается косой, уложенной на французский манер. Новый снимок столь же хорош, как и прежний. Может быть, даже лучше.

— Как поживает царь-рыба? — спрашивает Кенни, имея в виду Мэннинга. — Все еще злится на меня за ту фотографию?

— Он больше не злится на тебя, Попай.

— В самом деле? Ты сказал ему, к кому едешь в гости?

— Ты спятил? — ядовито замечаю я. — Ты хотя бы представляешь, как он зол на тебя?

Кенни весело хохочет. Ему прекрасно известно, какое место в социальной иерархии в доме Мэннинга он занимает.

— Некоторые истины остаются неизменными, — бормочет он и берет со стола, на котором стоит фотография Мэннинга, толстую папку-скоросшиватель на три кольца. — Лучше всего продаются машины белого цвета… Стриптиз-клубы закрываются только в случае пожара… И президент Мэннинг никогда не простит человека, который дал ему это…

Раскрыв папку, Кенни демонстрирует нам закатанную в пластик копию самого знаменитого снимка президента — после того, на котором Трумэн держит в руках газету с заголовком «Дьюи побеждает Трумэна», — черно-белую фотографию Трусливого Льва: Мэннинг во время покушения, с раскрытым в безмолвном, крике ртом, посреди столпотворения, прикрываясь, как живым щитом, супругой исполнительного директора.

— Господи, я же помню, как увидела ее на первой странице на следующий день после покушения! — восклицает Лизбет, которая уже уселась в одно из кресел, когда Кенни кладет папку-скоросшиватель ей на колени. — Это же… это же история…

— В какой газете? — деловито интересуется Кенни.

— «Палм-Бич пост», — отвечает Лизбет, поднимая голову и глядя на него.

— Точно, это была моя работа. Еще несколько тысяч долларов, которых я так и не увидел.

Видя недоумевающее выражение на лице Лизбет, я поясняю:

— Поскольку в то время Кенни работал на «Ассошиэйтед пресс», они заработали кучу денег на продаже перепечаток.

— Сотни газет и сорок девять обложек крупных журналов… а в результате я получил жалкие гроши, — жалуется Кении. — А вы знаете, что NASCAR наняла какого-то парнишку из колледжа, чтобы он сделал несколько снимков для их веб-сайта? Он был свободным художником, счастливый засранец. Заработал восемьсот тысяч долларов — восемьсот тысяч — и не сумел сделать нужный снимок!

— Да, а кто получил Пулитцеровскую премию за всю серию? — мимоходом замечаю я.

— Пулитцеровская премия? Это была лишь подачка, — перебивает меня Кенни. — Когда началась стрельба, мне было не до того, чтобы нажимать на затвор. Я запаниковал и случайно нажал на спуск. Мэннинг попал всего на три кадра. — Повернувшись к Лизбет, он добавляет: — Все произошло так быстро, что если бы я отвернулся на мгновение, то у меня ничего бы не вышло, я бы проворонил такой момент!

— Непохоже, что вы способны что-то проворонить, — говорит Лизбет, переворачивая первую страницу альбома и глядя на разворот, где размещены штук шестьдесят черно-белых снимков, каждый из которых размерами не превосходит почтовую марку.

— Если вы дадите себе труд пролистать альбом дальше, то найдете еще шесть таких страниц — восемь пленок в общей сложности, — продолжает Кении. — Некоторые из них я увеличил до стандарта восемь на десять, но вы сказали, что библиотеку интересует новый ракурс, поэтому…

Из кармана он достает фотографическую лупу — небольшое круглое увеличительное стекло, позволяющее рассмотреть детали снимка, — и протягивает его Лизбет.

На мгновение она забывает о том, что представилась сотрудницей библиотеки.

— Нет… нет, все отлично, — говорит она наконец. — Приближается десятилетняя годовщина покушения, и мы хотим организовать выставку, на которой были бы представлены не только старые, набившие оскомину экспонаты.

— Да, прекрасно вас понимаю, — сухо отвечает Кенни, и его глаза Попая подозрительно прищуриваются, когда он спокойно переводит взгляд на меня. — Если учесть, что до этой знаменательной даты еще целых два года, то с вашей стороны было очень любезно самим приехать в Ки-Уэст, вместо того чтобы позвонить мне и попросить прислать фотографии по почте.

Лизбет замирает, не зная, что сказать и как вести себя дальше. Я, впрочем, тоже. Попай, не мигая, смотрит на меня.

— Кончай вешать мне лапшу на уши, Уэс. Это нужно тебе или ему? — спрашивает Кенни. Он говорит «ему» таким тоном, каким люди обращаются к Господу Богу. Хотя мы все так говорили, когда работали в Белом доме.

— Мне, — с трудом выдавливаю я, чувствуя, как внезапно пересохло в горле.

Кенни молчит.

— Клянусь матерью, Кенни.

По-прежнему гнетущее молчание.

— Кенни, пожалуйста…

— Слышите, кажется, звонит телефон, — перебивает меня Кенни, хотя в доме царит мертвая тишина. — Пойду взгляну, кому это я понадобился. Если что, я буду наверху. Все понятно?

Я киваю, затаив дыхание. Кенни гладит меня по щеке со шрамами, подобно крестному отцу, а потом, не оглядываясь, исчезает на лестнице, ведущей на второй этаж. И только услышав, как за ним закрывается дверь спальни, я с шумом выдыхаю.

Лизбет со щелчком разжимает металлические кольца скоросшивателя.

— Вы берите лупу, а я попробую просмотреть снимки восемь на десять, — предлагает она, вынимая первые восемь страниц и толкая их по столу в мою сторону.

Встав на колени перед столиком для коктейлей, я навожу увеличительное стекло на первый кадр и склоняюсь над ним, как ювелир над драгоценным камнем.

На первом снимке я вижу взятый крупным планом лимузин — это мы подъезжаем к боксам на гоночном треке. В отличие от видеокассеты, которую демонстрировала нам Лизбет, задний фон здесь четкий и ясный. Но фотограф настолько сосредоточился на автомобиле президента, что мне видны лишь затылки нескольких водителей NASCAR и первый ряд зрителей на трибунах.

Один снимок долой… осталось еще двести восемьдесят семь…

Глава шестьдесят вторая

— Мы ищем Кару Липофф, — заявил Рого, входя в шумную и захламленную комнату, огромную, как две площадки для игры в боулинг.

— Второй стол справа, — ответил мужчина-архивариус с телефонным номером, написанным на ладони, ткнув большим пальцем себе за спину.

В помещении размещались все восемь архивариусов, отделенные друг от друга только металлическими шкафами для картотек, и здесь повсюду валялись бумаги: на каждом столе, на полках, на компьютерных мониторах, на мини-холодильнике и даже на подоконнике. К счастью для Рого, пластиковая табличка с именем на письменном столе Кары избежала всеобщей участи быть похороненной под кучей документов.

— Кара? — любезно поинтересовался Рого, всегда предпочитавший пряник кнуту.