Война призраков - Дмитрий Казаков

– Спасибо за комплимент.

– А теперь ступай. – Ван Цзун едва шевельнул сухонькой ручкой, указывая на дверь. – Пока живешь здесь один, молись и пользуйся библиотекой училища. Где она – расскажет секретарь. В город не ходи – смотреть там нечего, он весь – один громадный завод…

245-й день 160 года летоисчисления колонии Новая Америка, Новая Филадельфия

– Помолимся же, братья, и восславим Единого за то, что он позволил вам собраться здесь! – Высокий голос отца Владимира звучал истово и страстно. – Ом Мани Падме Хум!

Примерно три десятка студентов, которые были облачены в выданные вчера одинаковые черные мантии, символизирующие темное состояние обычной человеческой души (это Джафар узнал от кладовщика), дружно опустились на колени.

Под сводами учебной аудитории зазвучали слова молитвы.

Номер сто пятнадцать, из раздела «Торжественные».

– Сегодня вы вступаете на тропу духовной брани, – сказал отец Владимир, когда молитва была окончена, – и будет она беспощадна и бесконечна… Вы теряете многое – право на грех и на слабость, на обычные человеческие радости, но и обретаете не меньше – благословение Творца и смысл существования! Наша церковь не инструмент по спасению душ, а орудие борьбы, поэтому не удивляйтесь, что из вас будут ковать не столько служителей культа, сколько воинов! Мы живем, пока сражаемся, и наша вера – Крестовый джихад, священная война с целью уничтожения зла!

Оратором отец Владимир был прекрасным. По некоторым используемым приемам можно было догадаться, что он даже получил в этой области специальную подготовку, и если судить по ее уровню, то именно на Земле.

– Вы попали в горнило! – говорил он. – И вас будут калить, точно металл! И либо вы сгорите, как негодный шлак, либо ваша душа станет чистой, прочной и острой, словно сталь!

Джафар сидел и внимательно слушал, опасаясь даже вздохом прервать преподавателя… А Виктор Зеленский тихонечко посмеивался про себя – почти такими же словами его приветствовали много лет назад на специальных курсах Службы Экстремальной Социологии…

– Вы спросите, против кого направлен наш джихад? – продолжал греметь кимвалами красноречия отец Владимир. – И я отвечу – против зла! Зла тайного, сокрытого в душах неверных, и зла явного, спрятанного в чреве прародительницы нашей – Земли, принявшей в себя семя дьявола! И пока вы не воспитаете в себе истую ненависть к ней, вы не сможете стать истинными носителями Святого Слова! А теперь – на колени, и учите новую молитву – «О Ненависти»!

Студенты вновь приняли коленопреклоненные позы, и три десятка голосов вслед за преподавателем принялись повторять:

– О ты, Единый, отделивший свет от ночи, именуемый Аллахом и Буддой, Богом Отцом и Иеговой, дай нам силы ненавидеть…

248-й день 160 года летоисчисления колонии Новая Америка, Новая Филадельфия

– … и боль дает нам силы, а умение терпеть – еще большие силы! Бейте! – Крик огласил полутемную мрачную залу, и Джафар ощутил, как на спину ему опустился кнут. Он вздрогнул и ударил сам – на спине стоящего перед ним студента вспухла красная полоса.

Здесь, в подземелье «замка», куда приходилось спускаться по винтовой лестнице, их учили тому, что называлось Темным искусством, учили всему, связанному с болью.

Сегодня выстроенные в круг и обнаженные по пояс студенты занимались тем, что избивали друг друга кнутами.

– Вы должны уметь вызывать боль и усмирять ее, пользоваться ею как инструментом, – вещал голос из-под потолка, мягкий, вкрадчивый и нарочито искаженный. Преподавателя по этому предмету никто из будущих священнослужителей не видел, и немудрено – после первого же занятия он стал бы объектом искренней и сильной ненависти. – А для начала – хотя бы терпеть ее! Бейте, и помните, что вы страдаете ради джихада, ради победы над злом!

Свистнули кнуты. Джафар вздрогнул от боли, кто-то, не выдержав, застонал.

– Я слышу стоны? – удивился невидимый преподаватель. – Я наблюдаю страдание на ваших лицах?

Понятное дело, что скрытые в стенах камеры и микрофоны передавали неведомому наставнику подробности поведения каждого из подопечных.

– Но разве боль есть страдание? – вопросил преподаватель. – Страдание – удел зла, а боль – признак жизни. Ведь разве бывает жизнь без боли? Они приходят рука об руку, сопровождают человека, точно две сестры, и уходят вместе… радуйтесь, что вы живы, и бейте! Бейте! Бейте!!!

Подобное повторение означало тройной удар. «И что-то мне сегодня кажется, – думал Джафар, стараясь сохранить спокойное выражение лица, – что даже в холодном бараке было не так плохо. А тот, кто думает, что флагелланты [1] исчезли тысячу лет назад, – глубоко заблуждается!»

– Вот, хорошо! – почти проворковал голос из-под потолка. – Я вижу, что вы начали понимать! Помните, что у вас нет ничего своего, кроме жизни и боли, но и те дадены Господом…

Урок продолжался. На пол подземелья капала кровь.

Глава 16

СВЯЩЕННОСЛУЖИТЕЛЬ ОСОБОГО НАЗНАЧЕНИЯ

255-м день 160 года летоисчисления колонии Новая Америка, Новая Филадельфия

– Слушаю тебя, сын мой, – голос исповедника звучал в меру задушевно и в меру строго. – Открой свое сердце и поведай обо всех грехах, которые коснулись твоей души в последнее время!

В тесной и темной кабинке исповедальни пахло почему-то горелым лаком. Этот запах раздражал Джафара и мешал сосредоточиться. Поэтому он решил начать с общих фраз:

– Грешен я, отец мой! Во многих грехах хожу…

Исповедник слушал терпеливо, не перебивая, лишь иногда направляя слишком воспарившего мыслью студента в сторону конкретных фактов. Для слушателей духовной семинарии регулярная исповедь была обязательной, скрывать же на ней что-либо было просто опасно. Джафар был уверен, что каждый шаг и даже вздох в стенах «замка» фиксируется и подвергается тщательному рассмотрению.

– Отпускаю тебе грех невольной злобы на преподавателя, – сказал исповедник, когда Джафар поведал о чувствах, испытанных им на уроке Темного искусства, – во имя Господа и Детей Его! Ибо сие есть грех понятный, от темной стороны естества идущий. Что еще?

Прочие грехи оказались тоже не столь тяжкими – немного лжи, греховные мысли, ну и та, что позволил себе некоторое время провести в праздности.

– Возрадуемся же! – В голосе исповедника, гибком, точно тело акробата, прозвучало довольство. – Ибо главный грех лжи тебя миновал! Ты ничего не утаил от меня, сын мой, и Всевышний воздаст тебе сторицей!

– Благодарю вас, отец! – Джафар про себя порадовался, что не стал врать даже в мелочах.

– Но это еще не все! Ты должен поведать мне обо всех греховных и недостойных поступках, совершенных братьями! И пусть уста твои будут столь же откровенны, как и ранее!

Джафар смутился. Его провоцировали на бесстыдное доносительство, подлую, в общем-то, вещь. Но что оставалось делать – гордо промолчать и вылететь из училища? Или соврать? Или рассказать все, понимая, что другие студенты точно так же будут вынуждены наушничать на него?

– А без этого никак нельзя обойтись? – едва слышно спросил Джафар.

– Мне понятны твои сомнения, сын мой. – Судя по голосу, исповедник улыбался. – Но помни, что у другого мы в глазу видим горчичное зерно, у себя же не замечаем бревна! Говоря о грехах других, ты делаешь доброе братьям, а скрывая их – творишь зло!

– Я не очень наблюдателен, отец мой, и …

– Это плохо, сын мой. – Реплика оказалась полна добродушного сокрушения. – Знай же, что ты просто обязан следить за всеми братьями, дабы кто-то из них не поддался злу, и обо всем, что увидишь, без утайки докладывать на исповеди! Не стесняйся при этом и не бойся предрассудков! Помни о великой цели джихада!

– Хорошо, отец, я понял.

– Вот и славно. А теперь иди и во имя Творца прими наказание за недостаточную наблюдательность. Передашь отцу-исполнителю – десять плетей и час молитв! – В голосе исповедника звучало тихое сочувствие.

– Повинуюсь, отец. – Джафар поднялся с колен, на которых стоял, последние пятнадцать минут, и толкнул дверцу крошечной темной кабинки, где проходила исповедь.

За ней дожидался очереди следующий студент.

– Ну как? – спросил он.

– Тяжкие грехи на мне, – ответил Джафар и пожал плечами.

– Да поможет мне Господь! – И кающийся скрылся в темных недрах исповедальни.

Всего исповедальных кабинок было пять, и к каждой стояла короткая очередь. От этого зал большого храма училища в часы обязательной исповеди напоминал рынок.

К отцу-исполнителю, занимающему тут же отдельную комнатку, тоже выстроилось несколько человек. Изнутри слышался свист плети и монотонное бурчание – отец-исполнитель выполнял свой долг под молитву.