Лиловый (Ii) - Ганнибал

   Как он оказался на этой крыше, наконец, что это за город, -- он не помнил, но и это было неважно, он просто дышал полной грудью и чувствовал себя свободным.

   Свобода...

   Он помнил, что он должен опасаться за свою свободу, но почему -- не знал, все расплывалось в дымке. Никто не мог настичь его, пока он здесь, и он оставался, и ветер трепал его куртку, волосы, напрасно пытался сбить его с ног.

   -- Время, -- произнес знакомый голос. -- Словно песок между пальцами, оно неумолимо ускользает, и никакими усилиями не сдержать его. Ты знаешь, почему?

   -- Нет, -- отозвался Леарза. -- Время не касается меня.

   -- Верно. Ты хватаешься за любые знания, какие только можешь добыть. Но ты боишься времени и избегаешь его, даже вопросов о нем. Ты поступаешь, как трус. Обернись и посмотри мне в глаза.

   Он медленно повернулся.

   Рядом с ним, совсем близко, стоял другой человек. Ветер точно так же вздыбил на нем кожаный плащ, рвал его длинные волосы; ноги этого человека утопали в тумане, светло-карие, почти желтые глаза в упор смотрели на Леарзу.

   -- Проклятый ублюдок, -- выдохнул китаб. -- Оставь меня в покое, убирайся! Какого черта ты преследуешь меня? Я не хочу даже вспоминать о тебе. Ты мертв! Ты мертв!

   -- Мне некуда идти, -- повторил Эль Кинди.

   -- Так исчезни, растворись!

   -- Я не могу. Я -- часть тебя. Ты можешь бесконечно убегать от собственной тени. Прими это, как полагается мужчине, и не скули, будто побитый щенок.

   Леарза осекся и склонил голову, тяжело дыша. В чем-то этот мерзавец был прав; он понимал, что принять это, как мужчина -- означает...

   -- Ты и этого боишься, -- снисходительно добавил Эль Кинди. -- Ведь никто не знает, что ожидает тебя

там

.

   -- А ты? -- Леарза поднял взгляд на него и криво усмехнулся. -- Ты же умер! Что ждало тебя

там

, Эль Кинди?

   -- Я не знаю, -- бесстрастно отозвался тот. -- Ведь я -- не то же самое, что человек, живший тысячи лет назад. Я лишь его кровь в твоих жилах.

Я

, в отличие от него, так никогда и не перешагнул этой черты.

   Он остался стоять, навалившись спиною на поручень крыши, и туман обволакивал его. Страха в груди не было, только бесконечная усталость. Ничего нельзя было изменить... ничего.

   -- Что это за место? -- хрипло спросил Леарза.

   -- Это твое собственное сознание, -- был ответ. -- Долгое время эта часть его была наглухо закрыта от тебя самого. Но время уходит, и наконец оно раскрывается.

   -- Пока что я только вижу тебя во снах, -- сказал он. -- Скоро начну слышать и наяву, так? Как Острон и остальные. А потом...

   -- Но я не Асвад.

   -- Откуда мне знать, кто ты на самом деле!

   Эль Кинди тихо, сипло рассмеялся.

   -- Ты никогда не был идиотом.

   -- Они считают, что это лишь особенность головного мозга, -- пробормотал Леарза. -- Что все дело в его устройстве. Быть может, когда-нибудь они научатся удалять эту проклятую часть, из-за которой я вижу тебя. Сделают мне лоботомию...

   -- Это все равно, что умереть.

   Он отмахнулся.

   -- Перестань стоять на месте, -- сказал Эль Кинди. -- Возьми себя в руки. Хоть раз задайся вопросом о том, что такое время.

   -- Да для чего мне это? Я не имею к нему никакого отношения! И ты проваливайся к черту!

   -- Ты имеешь ко времени самое прямое отношение, Леарза. Или ты забыл, кто ты?

   -- Проклятый неудачник.

   -- Время неравномерно. Оно истинно только в одном-единственном моменте: сейчас. Прошлое уже утрачивает свою истинность, становится иллюзией. Будущее еще не наступило и может быть изменено.

   -- Разве? -- оскалился Леарза. -- Очень тебе удалось изменить его, а?

   -- Я пытался. То, что я не смог, лишь означает, что я был слаб.

   -- Уж если

ты

был слаб...

   -- Были и сильней меня, -- возразил Эль Кинди. -- К сожалению, наш Дар всегда был самым... тяжелым бременем. Многие сходили с ума, не в состоянии справиться с видениями.

   Леарза промолчал. Время стояло на месте; единственный истинный момент...

   -- Человечество насажено на иглу времени, -- добавил Эль Кинди, оглядываясь на облачное море позади себя. -- И не может слезть с нее. Но такие, как мы...

   -- Не сравнивай меня с собой! У меня нет твоего проклятого Дара и никогда не было!

   -- Почему ты считаешь, что его никогда и не будет?

   Он осекся.

   Тишина.

   -- Нет, -- прошептал Леарза. -- Только не это. Нет. Этого не может быть. Ведь дедушка сказал, что Дар не откроется мне. Я лишен твоих чертовых способностей. Я...

   -- Он сказал, что Дар не откроется тебе, -- перебил его Эль Кинди, и его золотые глаза уставились на китаба. -- Что небо заберет тебя раньше. Небо забрало тебя.

   ***

   -- Надоели, честное слово, -- чуточку сердито буркнул себе под нос молодой Теодато Дандоло, комкая надушенную записку и метко швырнув ее в корзину для бумаг. -- Спасибо, Нанга, и можешь идти.

   Нанга, смуглый и пожилой уже бездушный, коротко поклонился и послушно вышел.

   Теодато Дандоло принадлежал к древнему, хотя, может быть, доселе не слишком знатному клану, в числе представителей которого талантливые люди встречались, но довольно редко; сам он был гордостью и главной надеждой своих родителей, которые, невероятно обрадовавшись тому, что их сын открыл в себе дар вычислителя, вскоре после его совершеннолетия удалились на покой в один из уединенных степных монастырей. В самом деле Теодато был на удивление на них не похож; почтенные супруги Дандоло с младых лет были честолюбивы и амбициозны, помимо прочего, свято чтили учение Арлена и твердо для себя решили, что закончат свою жизнь в медитациях и посте.

   Молодой их отпрыск терпеть не мог старые традиции и не слишком-то стремился занять какое-нибудь уважаемое место в Централе. Разумеется, его приняли в гильдию вычислителей, и довольно часто у него появлялась какая-нибудь работа, но карьерный рост Теодато интересовал мало.

   И тут еще этот докучливый двоюродный брат, который, видите ли, решил, что необходимо простить друг другу старые обиды (родительские в том числе), и с неделю тому назад прислал письмо, в котором просил разрешения нанести визит.

   Теодато пожал тогда плечами и ответствовал, что он ничуть не возражает, -- в самом деле ему было глубоко наплевать. Но потом каким-то образом выяснилось, что о прибытии этого проклятого Моро знает весь Централ, и каждый второй встречный непременно желал выразить свое мнение по этому поводу, предпочтительно самому Теодато; дамы писали записки, убеждая его простить (что прощать?..) и принять этого Моро, как брата-близнеца, седовласые старики наставляли его, даже были те, кто считал, что двоюродного брата нужно гнать в шею и вспомнить, по какой причине их родители разругались. Теодато, между прочим, об этой самой причине не имел ни малейшего понятия и нисколько не желал знать.

   Ну что ж, по крайней мере, вот уже сегодня дражайший братец должен прибыть полуденным рейсом в Тонгву, некоторое время Централ точно будет стоять на ушах, ну а потом уж они налюбуются на объект своих сплетен и, даст небо, успокоятся.

   С такими раздраженными мыслями Теодато собирался на железнодорожный вокзал: любезного гостя надо было встретить.

   На Анвине вот уже не первое тысячелетие производились автомобили: бездушные машины с железными внутренностями, однако использовались они лишь в крайних случаях, и на широких улицах Централа редко можно было встретить хоть один, поскольку аристократы издревле предпочитали лошадей. Теодато было наплевать на то, что у машины внутри бесчувственный двигатель, собранный из металла: зато машина перемещалась во много раз быстрее лошади. Только приходилось все-таки седлать игреневого жеребца, да к тому же, эта скотина обладала чертовски скверным характером и вот теперь опять едва не оттяпала хозяину палец; по привычке выругавшись себе под нос, он все-таки вскочил в седло.

   Прибыв на вокзал раньше почти на полчаса, Теодато принялся бесцельно бродить по перрону и продолжал ругаться про себя. По правде говоря, он не имел никакого представления даже о том, как выглядит его двоюродный брат: за всю его жизнь, понятное дело, его родители вообще никогда не упоминали ни о нем, ни о его семье, только как-то однажды сухо сообщили, что "дядя Рикардо смертельно оскорбил папу".

   Лишь бы этот Моро не оказался сентиментальным нытиком, не полез к нему с родственными объятиями, -- сердито размышлял Теодато, и в таких размышлениях он провел все эти полчаса, когда наконец не объявили о прибытии поезда из Вакии; тяжко вздохнув, Теодато извлек из портфеля заготовленную табличку и встал с нею возле входа в здание вокзала. Вид у него, должно быть, был довольно унылый.

   На перроне кишели люди; прибывших встречали, раздавались крики, смех, слезы, постепенно толпа рассасывалась, приехавшие и встречавшие один за другим проходили мимо Теодато, а братца все не было. Он уж успел озадачиться и подумать: никак перепутал время или день? Или напутал сам Моро? Или он вовсе раздумал приезжать?..