Катаев. "Погоня за вечной весной" - Сергей Шаргунов

На этот раз Станиславский как будто бы понял Катаева, заметив, что он «несет людям радость, которой не так уж много в жизни», и велев «отобрать для спектакля молодежь, обязательно с юмором». Постановкой занялся 29-летний режиссер Николай Горчаков. Выпускал спектакль Владимир Немирович-Данченко.

О чем «Квадратура круга»? О непродуманных браках и разводах, о том, что не нужно спешить в загс, толком не зная человека. О том, что пошловатое сюсюканье и пламенно-стальные реплики одинаково нелепы: Людмилочкино навязчивое: «Котик, выпей молочка, скажи своей кошечке «мяу», давай я тебя поцелую в носик» и Тонино маниакальное штудирование «правильных» книг с неспособностью сделать ужин или зашить мужу штаны — две стороны одной нелепости. Но и ни о чем — просто шутка…

«Комедия из комсомольской жизни, никаких «проблем» не ставит и не разрешает, а просто повествует историю неких четырех симпатичных молодых людей», — сообщал Катаев в анкете журнала «На литературном посту».

Катаев не сокрушается по поводу падения нравов, а показывает веселое безумие жизни, и от того в его «комедии положений» есть что-то античное — плутовское и солнечное.

При этом своей «Квадратурой» он несомненно встрял в тогдашнюю «дискуссию о молодежи». Например, в ироничном контексте им упомянута повесть Сергея Малашкина «Луна с правой стороны». Эта повесть, чернушная, лобовая и экспрессивная, снискала большую известность и стала поводом для пародий. Честная деревенская девушка Татьяна Аристархова, переехав в Москву, попадает в среду комсомольцев-развратников, именуемых автором «плесенью» и «травой-дерябкой». Татьяна пьет и курит, употребляет наркотики, то и дело томно вздыхая: «Эх, и накурюсь же я «анаша»!», беспорядочно занимается сексом («целовали в одну ночь шесть дылд»), меняет двадцать с лишним мужей, а некоторые ее подруги-комсомолки, борясь с «предрассудками», даже ходят в туалет по-мужски. Синеглазых ребят развращает, бойко подводя базу под отказ от морали, пугливый и наглый Исайка Чужачок, чье изображение напоминает антисемитскую карикатуру. Он аттестует себя как «маленького Троцкого», но в повести достается и персонально Троцкому с его последователями, которые, конечно, не «фабрично-заводские», и откровенно выражается надежда на победу Сталина во внутрипартийной борьбе. Повесть датирована 1926 годом, но вышла в 1928-м, в заключение Малашкин указывает, что ему мешали «некоторые политические соображения»[67].

Своей пьесой Катаев не только защищал столичную молодежь, показывая ее трогательной и искренней, но, похоже, и «за всю Одессу» отражал антисемитский выпад. Можно предположить, что ответом на малашкинского гадкого Исайку и стал расчудесный Абрам: он тоже непрерывно теоретизирует, но не о ложности морали, а, наоборот, мучается принципиальным вопросом «этичности», поверяя ею все на свете, даже свою влюбленность. А мудрым резонером у Катаева выступает персонаж по имени Флавий, отсылающий одновременно к античной комедии и к фигуре древнееврейского историка.

Были и другие произведения о «погибели молодежи». Например, рассказ Пантелеймона Романова «Без черемухи» (тогда это название стало, что называется, мемом) — студентка исповедует подруге, как отдалась студенту — ни романтики, ни ухаживаний, холодная похоть самца. Собственно, рассказ был направлен против той части «левой доктрины», которая в советской России не развилась и была игуменским окриком подавлена, а на Западе стала неотъемлемой частью «левизны» и «прогрессивности»: «Девушки легко сходятся с нашими товарищами-мужчинами на неделю, на месяц или случайно — на одну ночь». Рассказ претендует на обобщение, на создание типажа «современного комсомольца», а откровения этого бесчувственного «соблазнителя» звучат как пролог к сюжету «Квадратуры круга»: «У нас недавно была маленькая пирушка, и невеста моего приятеля целовала с одинаковым удовольствием как его, так и меня. А если бы еще кто-нибудь подвернулся, она и с тем бы точно так же. А они женятся по любви, с регистрацией и прочей ерундой». Задача Катаева была все перевернуть, вернуть с головы на ноги: любовь по-прежнему определяет отношения, главное удовольствие — в самой любви, когда никто другой не нужен, и в какой бы переплет ни забрасывали молодых их горячие порывы, по сути, это еще невинные дети, поэтому и обмен женами в пьесе происходит не из-за пресыщенности и цинизма, а по велению сердец.

Пьеса (казалось бы, пустяк, безделица) взорвала публику, возможно, полемичностью по отношению к морализаторам и сюжетом, балансирующим на щекочущей грани. Многие учуяли у Катаева будоражащую «сексуальную свободу» — слишком легко и быстро принимались у него целоваться чужие мужья и жены.

«Что может рабочий зритель или вузовец, на которых главным образом рассчитана эта пьеса, увидеть в ней полезного и интересного?» — вопрошала редакция журнала «Современный театр». В том же журнале критик Михаил Загорский сокрушался: «Кто бы мог подумать, что славные парнишки Вася и Абрам, которых мы видели очень часто на комсомольских конференциях и съездах, живут, любят, разводятся и снова женятся по всем правилам «Одеона» или «Театра Елисейских полей». Нет, товарищ Катаев, на этом-то вы уже нас не обманете! Наших комсомольцев мы знаем и ни с какими Жюлями не смешаем».

Комедия, стартовав осенью 1928 года, выдержала 100 постановок только к марту 1929-го (а впереди были сотни и сотни) и отправилась в народ. Олеша писал: ««Квадратуру» ставят всюду. Я видел летом в Одессе на Большефонтанской дороге маленькие афиши: «Квадратура круга» — пьеса Котова, «Квадратура круга» — пьеса Китаева, а у ворот артиллерийской школы висел плакат, где просто, без указания фамилии автора, стояло «Квадратура круга, или Любовь вчетвером»». Олеша же не преминул уколоть друга на страницах «30 дней»: «Пьеса Катаева несколько схематична. Уже с середины первого акта можно предсказать дальнейшее развитие. Тайна раскрывается ранее, чем зритель находит вкус к ее поискам».

Но Олеша не жаловал и остальных — написал четверостишие «Драматургу Катаеву», где, возможно, утешительно высмеял другие пьесы:

Ходил я в театры в порыве алканий,Бинокль розоватый на нос нацепив…Я видел «Блоху»…Там блохана аркане,Я «Зойкину» видел…Там вошь на цепи!

(В 1928 году в Театре им. Евг. Вахтангова сняли булгаковскую «Зойкину квартиру», на год ее отстоял Сталин, поспоривший с Луначарским, но к 1929-му запретили совсем, и в том же году МХАТ избавился от «Блохи» Замятина.)

Комедии Катаева была суждена долгая жизнь. Западные «левые» уловили в ней то самое, что было для них частью «освобождения». Но и заграничному обывателю веселила кровь эта беззаботная и довольно бессмысленная шампанская шутка: с одной стороны — все казалось экзотическим, открывалось окно в диковинный советский быт, с другой — тема «отношений» занимает всех.

«Квадратуру круга» ставили европейские театры. В 1931-м — знаменитый парижский театр «Ателье» (Theatre de l'Atelier) под руководством Шарля Дюллена, создателя особой драматической школы, верившего, что инстинкты важнее рассудка.

Тогда-то Катаев и прибыл во Францию, заодно решая вопросы по «Растратчикам», выходившим в крупнейшем издательстве «Галлимар». «Я пропадал у Барбюса, — вспоминал он старшего сотоварища-писателя. — Я не отрываясь смотрел в узкое темное лицо Барбюса, на волосы, косо упавшие на широкий, наклонившийся ко мне лоб».

Катаев пришел и к Бунину, но тот в это время был в Грассе (пообщались только с художником Петром Нилусом, жившим в этом же доме: обличал советскую власть). Катаев проводил много времени в ресторане «La Coupole» на бульваре Монпарнас, дописывал «Время, вперед!»…

В 1934 году пьеса шла в нью-йоркском «революционном» театре «Orange Grove», затем по всей Америке в «малых» театрах, в 1935-м — официальная премьера в «Lucium Theatre» Нью-Йорка (там спектакль сыграют более ста раз). А вот что в 1935-м сообщал в письме Илья Ильф, побывавший на Бродвее: «Человек в цилиндре покупает билет в кассе. Передайте Вале, что первый человек в цилиндре, которого я видел в Нью-Йорке, покупал билет на его пьесу. Перед началом представления пять американцев в фиолетовых косоворотках исполняют русские народные песни на маленьких гитарах и громадной балалайке. Потом подняли занавес. За синим окном вдет снег. Если показать Россию без снега, то директора театра могут облить керосином и сжечь. Действующие лица играют все три акта, не снимая сапог. В углу комнаты стоит красный флаг. Публике пьеса нравится, смеются. Играют не гениально, но не плохо. Сборы средние. Вставлены несколько бродвейских шуточек, от которых автор поморщился бы. Кроме того, приделан конец очень серьезный и философский, насколько Лайонс и Маламут, переделывавшие пьесу, могут быть философами. Ничего антисоветского все-таки нет. Шутки и философию мы, однако, рекомендовали Маламуту удалить».