Тень правителей (сборник) - Роман Воликов

— Статистик. В том смысле, что я окончил экономико-статистический институт.

— Я и говорю — строитель Дауд.

Он уже привык к изворотливой логике разговора Эразма и просто слушал «Египтянина» Шклярского.

— Да, прилетел сегодня утром. Вас угостить?

— Если можно, — сказал Эразм. — Лёд в Охотском ещё не встал, хоть и ноябрь. Корюшку поэтому не могу брать. А сволочь Тофуи жадобится, говорит, надо сохранять запасы к новогодним праздникам. Итак, поговорим, с вашего позволения, о землеустройстве, — продолжил Эразм. — Или о статистике. Это практически то же самое, просто статистика — вертикальное построение мысли, иногда смотрящее на землю под прямым углом. Человеку очень нужно всё подсчитать, рассчитать и потом с гордым видом сообщить окружающим, как правильно жить.

— Вы опровергаете основы мироздания, — усмехнулся Павел. — А как же насчёт того, что надо держаться корней? Патриотизм, историческая преемственность, здравый смысл, в конце концов?

— Если ходить по земле и работать на ней — безусловно надо. А если лететь в затяжном прыжке из детородного органа в могилу, то вовсе не обязательно.

— Ну, дорогой мой, если все будут лететь, кто же будет работать? И где тогда вы возьмете водку?

— Вы абсолютно правы, Павел. Вы даже можете сказать: вот она позиция вечного паразита общества, который воровал при социализме, ворует при капитализме, ничего не созидает, когда откинет копыта, никто его не вспомнит добрым словом. Есть только одна закавыка, которая, к сожаленью, ломает сию безупречную логику. В доколумбовой Америке не было колеса.

— При чём здесь доколумбовая Америка? — разозлился Павел. Апломб самоучки Эразма начал его раздражать. Он и сам не отличался патриотизмом, честностью в работе, с самого начала существования в бизнесе он делал множество нелицеприятных вещей, было дикое желание, как тогда говорили, «упаковаться»: первая квартира, первая ванна джакузи, первая машина. «Не убиваю же никого, — говорил он приятелям и коллегам и в первую очередь, самому себе. — Государство против нас, пенсия нам не грозит. Надо защищать свой маленький мир, сплоченный корпоративной этикой». Сплоченность корпоративного мира быстро оказалась обычной фикцией, свои в сложных ситуациях сбегали, даже не успев предать. Всё это сопровождалось каким-то странным азартом, болезненным ощущением того, что ты выигрываешь и выигрываешь изначально проигранное. Как-то незаметно азарт уступил место инерции, а потом…

— А потом апатии, — сказал Павел.

— Не понял?! — честно сказал Эразм. — Вы не закажите мне ещё водки?

— В доколумбовой Америке не было колеса, были массовые человеческие жертвоприношения, абсолютная кастовость общества, правители инков говорили на языке, недоступном простому народу, но, при всём том конкистадорам явились выдающиеся чудеса архитектуры, инженерной и математической мысли — вы это хотели сказать, Эразм?

— Я хотел сказать, — ответил Эразм. — Они жили без колеса, среди джунглей и ягуаров, они жили без денег, они смотрели на мир чуть-чуть иначе, чем мы, и не подохли с голода. Сами до этого докопались или кто-то подсказал, чёрт их разберет. Но, боюсь ошибиться, похоже, они умели лететь из этого самого органа и по дороге делать что-то полезное. При всей их очевидной жестокости.

Он хорошо помнил этот миг апатии. Он, представитель крупной фруктовой компании, прилетел в Кито заключать годовой контракт на поставку бананов. Посольская машина задерживалась, они со встречающим, заместителем торгового консула, отошли на бетонированную площадку покурить.

Фигура, коренастая и сильная, с космой чёрных как деготь, немытых и нечёсаных волос, вдруг выросла перед ними. Сначала он даже не понял, кто это — мужчина или женщина. Индеец молча протянул руку, повернув ладонь тыльной стороной вверх.

— Он из горной деревни, — сказал встречающий. — Живут там на самой верхотуре, питаются чем придется. Когда совсем невмоготу, спускаются к аэропорту просить милостыню. Дикие совсем, видите, даже в глаза не смотрит. Гордый.

Весь вечер он пил в гостиничном номере, отказавшись под предлогом усталости от делового ужина. «Мы чужие для них, пришли, всё испоганили, понастроили дорог в места, куда ходить не надо, принесли своего бога, которого зачем-то распяли, — звенело в голове от виски. — Мы для них какие-то суетливые букашки. Даже посмотреть не захотел. Он нас не видит, в нас для него ничего нет, пустота и тщеславие, оболочка никому не нужного статуса».

Утром, проблевавшись, с гудящей как колокол головой, он наскоро подписал контракт, согласившись, к изумлению эквадорцев, на самые невыгодные условия.

— Что-то вы так быстро?! — недовольно сказал всё тот же заместитель консула, провожая его в аэропорту. — Мы для вас целую культурную программу подготовили. На две недели всё расписано.

— Извините, срочные дела в Москве, — с натянутой улыбкой ответил он. — Волка ноги кормят.

«Баран ты, а не волк, — подумал провожающий. — Даже воровать не научился по-человечески…»

Ребекка шла по самой кромке воды, издалека размахивая рукой.

«Привет! Я родила, — сказала она. — Мальчик. Назвала Глеб».

«Сильно! — ответил он. — И кто же автор?»

«Автор — я сама».

«И всё же. Я весь в ожидании подробностей».

«Ты же отказался на мне жениться. Поэтому…»

«Прежде чем жениться, надо развестись».

«Я тебя умоляю, Карыгин. Не повторяйся за возлюбленной барона Мюнхгаузена. Тебе не идет цитировать женщин…»

Он резко поднялся на песке, открыл глаза и начал усиленно тереть их. Солнце пробилось сквозь белесую полосу тумана и безбожно слепило. В нескольких метрах рыбак в высоких резиновых сапогах монотонно закидывал удочку в море.

— Вы не видели здесь девушку в светлом платье? — спросил Павел.

Рыбак ошалело посмотрел на него: «морж хренов, вода градусов восемь, а он тут купается. Обдолбанный, наверное. Как бы копыта не откинул. Уйти что ли от греха подальше…»

С Ребеккой они познакомились на сайте. Потом она была Шарлотка, Алиса в Зазеркалье, Чёрная Мамба и ещё с десяток псевдонимов. Но именно первый врезался ему в память до такой степени, что он не стал утруждаться её настоящим именем. К фото прилагалась лаконичная анкетка: интеллигентная барышня с высшим образованием ищет спонсора и эротических утех.

В их первую ночь они плескались в ванне, выпивая коньяк и иногда выбегая на кухню покурить. «Расскажи мне ещё что-нибудь про твою лицемерную богиню…» — снова просила Ребекка. «Почему лицемерную?» — удивился он.

Он рассказывал ей давнишний фильм, названия которого не помнил, о человеке, который в грязном мексиканском кабаке встретил женщину неземной красоты, сделал её своим божеством, во имя её обманывал, покорял, убивал, погибал и воскресал, и однажды она исчезла навсегда. И он брёл по пляжу, бросал горсти песка в волны и молил богов о пощаде. С коньяком сочинялось хорошо, он расцвечивал забытый фильм подробностями, которых там, возможно, и не было.

«Боги, спускаясь на землю, не становятся людьми, — с твёрдостью, достойной библейской героини, сказала Ребекка. — Поэтому она лицемерная, твоя богиня: поиграла с человеком и забыла про него. Она же не ведает ни любви, ни жалости, ни биения сердца, она же бессмертная. Она и есть сама судьба».

— Ссылки на судьбу — удобная версия для слабаков, — размышлял он, вполуха рассматривая вместе с супругой завершение ремонта в их новой квартире. — Экий вы, батенька, однако ницшеанец. Что же вы, сверхчеловек, ведётесь на крючке у этой красавицы?

Он даже оглянулся, настолько точно прозвучал этот вопрос, будто не у него в голове.

И дело было, собственно, не столько в квартире, которую он, конечно же, оформил на её имя. Он понимал, что погружается в бездну, что это не его жизнь, и что все слова, даже самые простые и правильные приобретают почему-то совершенно иной контекст, не чужой, не другой, а именно иной, то есть совсем не поддающийся пониманию.

«Ну да, твоя жена актриса, — сказал он себе. — Вот ты и попал на спектакль». «Несостоявшаяся актриса, — со злостью добавил он. — В кино снимают жён или любовниц, а ты не режиссёр и не миллионер».

Скандалы давно уже стали фоном их семейной жизни. Жене отказывали в профессии, зрителем был он один вместо полного зала.

— Да брось ты её! — как-то сказала Ребекка, не дослушав его нытьё. — Всё это чушь, что у актрисы не может быть семьи. Женщина всю жизнь мечтает о принце с голубыми яйцами, а в результате подстраивается под того, кого предлагают обстоятельства. Я думаю, твоей мадам не нужна ни семья, ни сцена. Ей нужно только одно — блистать ежесекундно, ты же постоянный статист, слава богу, с деньгами. И вообще, покажи мне её. Ты носишь её фото в портмоне?

— Нет. У меня и портмоне, собственно, нет, — сказал он.