Остров Разочарования - Лазарь Лагин

Его отец, старый газетный волк Хирам Ф. Мообс, живой, проворный, морщинистый, как шимпанзе, человечек с очень большой лысиной и очень маленькой совестью, зарабатывал пятьдесят тысяч в год на том, что старался убедить американцев в выгодности для них частной собственности на предприятия коммунального пользования. Речь шла об электрических станциях, внутригородском транспорте и водопроводе. Газовые и телефонные компании он не обслуживал.

Мы не будем настаивать, что сам Хирам Ф. Мообс свято верил в эту заведомую неправду. Глубоко и преданно он веровал только в акции «Юнайтед стейтс стил корпорейшн» и Вифлеемской стальной компании.

Однако в тысяча девятьсот двадцать девятом году, когда грянул кризис, Хирам Ф. Мообс с серьезным и непоправимым опозданием удостоверился, что, вкладывая сбережения в самые, казалось, солидные бумаги, он все же на пороге старости оказался таким же нищим, как и в начале своей неприглядной карьеры. Он пустил себе пулю в лоб, не дожидаясь, пока обманувшая его надежды черная металлургия Соединенных Штатов докатится до уровня тысяча восемьсот девяностого года. Для этого ему пришлось бы прождать еще около трех лет. Маленький Джонни - ему в день самоубийства отца едва минуло одиннадцать лет - остался с матерью, анемичной и уже немолодой дамой, в большой и неуютной квартире, за которую нечем было платить, и обставленной мебелью, за которую в те годы всеобщего разорения, по существу, ничего нельзя было выручить.

К тысяча девятьсот сорок четвертому году маленький Джонни успел вытянуться в здоровенного парня, который ни ростом, ни способностями нисколько не напоминал отца. Надо воздать ему должное: он и не был о себе сколько-нибудь высокого мнения. Зато вдова мистера Мообса была о своем детище вполне высокого мнения и пользовалась любым случаем, чтобы довести это заблуждение до сознания тех людей, которые могли бы, пожелай они этого, помочь встать на ноги сыну бедного старого Хирама.

Так Джон Бойнтон Мообс стал военным корреспондентом и отправился в Старый Свет без особых познаний, без всякого желании подвергать себя опасностям и без твердых убеждений и целей, если не считать твердого убеждения, что легче всего такому парню, как он, пробиться в люди - это, не имея никаких убеждений и твердой цели, использовать наиболее выгодным образом столь счастливое отсутствие у него убеждений.

Встреча на «Айрон буле» с мистером Фламмери принесла Мообсу второе в его жизни твердое убеждение, что именно в этой встрече может быть заложен прочный фундамент его будущего благополучия. С тех пор уточнилась и цель его жизни: всячески ублаготворять и обхаживать своего могущественного земляка.

Значит ли это, что Джон Бойнтон Мообс был совершенно законченным мерзавцем и что его душа была решительно защищена от всяких нерентабельных переживаний и побуждений? Отнюдь нет.

Поэтому не лишено интереса привести наряду с отрывками из книги, которую Мообс писал по предложению мистера Фламмери, также и несколько коротких выдержек из дневника, который он вел исключительно для собственного удовлетворения.

Еще не написанная книга Мообса называлась «Робинзонада с большевиком» и носила подзаголовок: «Необыкновенные похождения двух американцев, двух англичан и одного советского коммуниста на острове, не обозначенном на карте».

Что касается дневника, то он никак не назывался, даже дневником. В целях предосторожности Мообс вел его посредством стенографических знаков в обычной записной книжке. И то, что он таи тщательно скрывал не только его содержание, но и самое его существование от Фламмери, показывает, что он считал себя еще не вполне стопроцентным единомышленником своего высокого покровителя.

Впрочем, в этом легко убедиться, прочитав взятые наудачу отрывки из этого засекреченного дневника:

«...Это дьявольская работа. Надо пользоваться каждой свободной минутой, чтобы писать, писать «Робинзонаду». Она должна быть готова, когда за нами придет судно. Откладывать до возвращения в Штаты - самоубийство. Эти шакалы (так неуважительно называл Мообс-младший своих коллег по профессии) накинутся на старикашку (так называл про себя Мообс-младший свое божество - мистера Роберта Д. Фламмери), зальют ему баки и за это выкачают из него материала на полмиллиона слов. Мне за ними никак не угнаться. И тогда книжка моя летит ко всем чертям. А я еще не научился писать так, как нужно. Но писать так, как было, - все равно что издавать книгу тиражом в один экземпляр: ни одно порядочное издательство не издаст, и тогда хоть жди Следующего кораблекрушения. Старикашка со свистом умчится от меня на расстояние самой далекой звезды. И прощай, карьера!..

Правда - это вроде кока-колы. Но мне до зарезу требуется рыбий жир. Кока-кола вкусней, но толстеют только от рыбьего жира. Мне следует только хорошенько прочувствовать эту истину, и книжка пойдет у меня на всех парах.

А пока что меня, по совести, все время мутит. Егорычев - настоящий парень, мозги у него варят отлично, и только противно, что он якшается с этими чернокожими, но это, по-моему, недостаток всех русских. А, наверно, дьявольски приятно одернуть моего старикашку и наплевать ему в его постную физиономию. Для меня это остается на всю жизнь неосуществимой мечтой. Вряд ли, даже в случае удачной карьеры, я буду когда-нибудь стоить более пятидесяти тысяч в год. Для того чтобы плюнуть в физиономию моему старикашке, нужно иметь годового дохода не менее пятидесяти миллионов. Тогда для самого старикашки будет неосуществимой мечтой плюнуть мне в физиономию. Но пока что мечтать о таком удовольствии приходится мне. И я должен делать вид, будто мне нравится все, что он говорит, и что он делает, и что он думает. Знающие люди толкуют, что к этому в конце концов привыкают и что тогда это даже приятно. Значит, и я могу привыкнуть. Значит, я должен привыкнуть, если хочу иметь возможность хоть на старости лет поплевать кому-нибудь (конечно, не моему старикашке и даже не самым младшим его помощникам, но все-таки кое-кому) в умильно улыбающуюся харю.

Осточертело выскакивать вперед с самозабвенностью восторженного кретина только для того, чтобы старикашка еще раз удостоверился в твоей пока еще ничем не оплаченной, но уже беспредельной преданности. Вероятно, я немножко переигрываю, но пес с ним! Ему нравится, и ладно. Во всяком случае, лучше выглядеть в глазах Егорычева идиотом, нежели прохвостом. Ничего, привыкнем. Чем я лучше других?..

...И вот я снова в Буффало. Разодет, как принц. В бумажнике этакая приятная пухлость. Мои фотографии во всех газетах, во всех журналах, мое имя гремит во всех радиопередачах... Я вхожу к Пегги с огромным букетом самых дорогих и редких цветов. Ее сопливые родители теперь кидаются мне навстречу с распростертыми объятиями. Пегги... Впрочем, почему именно Пегги? Она слишком провинциальна для того, чтобы быть невестой короля американских репортеров Джона Бойнтона Мообса. Ее фотографии будут слишком невыразительны для газетной полосы. Вы подберете себе,, мистер Мообс, невесту пошикарней!.. Пожалуй, будет все-таки жаль бедняжку Пегги. Она так плакала, когда я уезжал!.. Ну что ж! Если бы ей в мое отсутствие подвернулся парень пошикарней, она бы тоже всеми своими десятью наманикюренными пальчиками ухватилась за свое счастье...