Сорок пятый - Иван Конев

 Распоряжения же Гитлера в этот период, все его усилия деблокировать Берлин, все отданные на этот предмет приказания — и Венку, и Буссе, и командующему 3-й армией, и Шернеру с его группой войск, и гросс-адмиралу Деницу, который по идее должен был прорваться к Берлину с моряками, — все это при сложившемся соотношении сил не имело под собой реальной базы.

 Но в то же время неправильно было бы рассматривать такие попытки как заведомый абсурд. Это мы своими действиями (и предшествовавшими, и теми, которые развертывались уже в ходе боёв за Берлин) сделали их нереальными. Замыслы Гитлера не рухнули бы сами собой. Они могли рухнуть только в результате нашего вооруженного воздействия. Именно успехи советских войск, добытые в нелегких боях за Берлин, с каждым днем, с каждым часом все более обнажали иллюзорность последних надежд, планов и распоряжений Гитлера.

 При ином характере действий с нашей стороны эти приказы и планы могли бы оказаться не столь фантастическими. Об этом вовсе не следует забывать.

 К 26 апреля мы стали «захлопывать» все больше и больше окружённых частей и в районе Берлина, и в районе франкфуртско-губенской группировки. Среди пленных появились командиры полков и бригад, командиры дивизий, штабные офицеры.

 Лично допрашивать кого бы то ни было из них я был не в состоянии, но теми данными, которые фиксировала при допросах наша разведка, разумеется, интересовался. И чаще всего разочаровывался полученными сведениями. Пленные были настолько ошеломлены событиями, что от них трудно было услышать что-либо вразумительное. Были и такие, что старались сделать вид, будто они знают обстановку, но на самом деле не знали её.

 С точки зрения общего положения я в эти дни знал обстановку в лагере противника гораздо шире, чем захваченные нами в плен немецкие генералы и штабные офицеры. Различная информация и радиоперехваты позволяли представить довольно выразительную картину. К ней мало что могли добавить показания пленных даже в больших чинах.

 26 апреля мы продолжали освобождать заключенных, находившихся в различных лагерях, расположенных возле Берлина. Их было все больше и больше. Многих военнопленных и иностранных рабочих мы освободили в районе заводов, в том числе и подземных, вокруг Котбуса: там их было немало. А невдалеке от Берлина танкисты Лелюшенко освободили бывшего премьер-министра Франции Эдуара Эррио — человека, который ещё в

 двадцатые годы был одним из первых сторонников франко-советского сближения.

 Сообщение об этом меня очень обрадовало, и, несмотря на все напряжение этого дня, я сумел выкроить время для встречи с Эррио.

 Когда его привезли на наш командный пункт, я прежде всего постарался доставить ему то элементарное удовольствие, в котором особенно нуждается человек, только что вышедший из немецкого концлагеря: приказал подготовить походную баню и подыскать всю необходимую экипировку, чтобы он мог переодеться, перед тем как отправиться дальше, в Москву.

 Эррио был сильно истощён, но, несмотря на все пережитые испытания, в нем, далеко уже не молодом человеке, чувствовались внутренняя сила, бодрость и энергия.

 Разговор наш касался главным образом хода и характера войны. Эррио выражал удовлетворение действиями Советской Армии, горячо хвалил лейтенанта, который первым явился к нему в лагерь и произвел на него большое впечатление своей заботливостью и вниманием[3].

 Он был счастлив и в разговоре со мной, не скрывая, радовался тому, что его освободили именно русские войска, подчеркнув при этом, что для него это лишнее подтверждение того, насколько он был прав, делая ставку на союз с Россией.

 Разговор был недолгим, так как я понимал состояние своего собеседника и опасался за его здоровье. После краткого отдыха Эррио специальным самолётом был отправлен в Москву.

 Весь этот день Рыбалко продолжал наступать в Берлине на север и северо-запад, имея в своем оперативном подчинении три дивизии армии Лучинского.

 Танковая армия Лелюшенко после того, как она совместными усилиями с 47-й армией Перхоровича ликвидировала потсдамскую группировку противника, вела теперь бои с немецко-фашистскими войсками, оборонявшимися на острове Ванзее. На этом небольшом острове скопилось изрядное количество немецких войск, как выяснилось после их разгрома и пленения, — около двадцати тысяч.

 Я был крайне недоволен в тот день Лелюшенко за то, что он долго возится с этой вражеской группировкой, отвлекающей его войска от Берлина. Но по-своему он был прав. Двадцатитысячной группировкой нельзя было пренебрегать. Даже если она требовала отвлечения сил от Берлина.

 К 27 апреля в результате действий глубоко продвинувшихся к центру Берлина армий 1-го Белорусского фронта и действий армий нашего фронта берлинская группировка врага вытянулась в городе узкой полосой с востока на запад — шестнадцать километров в длину и два-три, в некоторых местах пять километров в ширину. Теперь вся занимаемая ею территория находилась под непрерывным воздействием нашей артиллерии.

 Одновременно с этим продолжались бои по ликвидации франкфуртско-губенской группировки. Со всех сторон ей наносили концентрические удары пять общевойсковых армий: 3, 69, и 33-я 1-го Белорусского фронта, а также 3-я гвардейская армия Гордова и часть сил 28-й армии Лучинского 1-го Украинского фронта. Разгром группировки с воздуха был возложен на входившую в наш фронт 2-ю воздушную армию Красовского.

 Все три армии 1-го Белорусского фронта большими силами и с большой энергией били по немецкой группировке с севера, северо-востока и востока. Они пытались рассечь своими ударами группировку, по немецко-фашистские войска все время выскальзывали из-под их ударов и, сжимаясь как пружина, в свою очередь жали на армии нашего фронта, стоявшие на их пути и преграждавшие им дорогу на юго-запад.

 И чем сильнее на них нажимали и били их сзади, тем с большей энергией они прорывались вперёд — в наши тылы. Каждый удар, нанесенный им сзади, вызывал как бы отзвук в их ударе по нас, здесь, впереди. Уплотняя свои боевые порядки, противник обрушивался на нас активнее и активнее. И ничего иного не приходилось от него ждать. Кроме капитуляции, у него не оставалось никакого иного выхода. Правда, противник мог попытаться пройти через наши боевые порядки и соединиться с Венком.

 В этом и заключалось своеобразие обстановки. Действия против других окружённых группировок — скажем, сталинградской или корсунь-шевченковской — производились концентрическими ударами, сходящимися к центру. Здесь было совершенно другое. Сама по себе группировка была активна и подвижна. Она стремилась во что бы то ни стало прорваться и выполняла эту задачу всеми силами и средствами. А поскольку она пробивалась на нас, то и наше положение становилось от этого довольно трудным.