Trainspotting - Ирвин Уэлш

Он садится на место и улыбается самому себе. Даже не глядя на меня, задумчиво говорит, уже безо всякой горечи:

— Странно как-то всё получается, да? Ты вместе с Картошкой, Дохлым, Свонни и всей толпой присадили меня на «эйч». Я сидел себе и бухал со Вторым Призёром и Франко и стебался над вами, называл вам самыми последними дебилами на свете. Потом я поссорился с Лиззи, помнишь? Пришёл к тебе на флэт. Попросил, чтоб ты меня вмазал. Я думал, что должен всё хоть раз в жизни попробовать. Вот и допробовался.

Я помню. Господи, это было всего несколько месяцев назад. Некоторые бедняги сильно предрасположены к определённым наркотикам. Как, например, Второй Призёр — к «синьке». Томми очень плотно присел на ширку. Никто не может его контролировать, но я знавал некоторых чуваков, которые смогли к нему приспособиться. Я спрыгивал несколько раз. Спрыгнуть и снова подсесть — это всё равно, что вернуться в тюрьму. Каждый раз, когда садишься в тюрягу, вероятность того, что ты сможешь изменить свою жизнь, уменьшается. То же самое, когда снова присаживаешься на «чёрный». Уменьшается вероятность того, что когда-нибудь ты сможешь обходиться без него. Неужели я виноват в том, что у меня была при себе гера, когда Томми попросил сделать ему первый укол? Возможно. Вполне вероятно. Насколько я виноват в этом? Достаточно.

— Мне очень жаль, Томми.

— Я не знаю, что мне, на хер, делать, Марк. Что мне делать?

Я сидел, понурив голову. Мне хотелось сказать Томми: «Просто живи. Вот и всё. Следи за своим здоровьем. Может, и не заболеешь. Посмотри на Дэви Митчелла. (Дэви — один из лучших друзей Томми.) У него ВИЧ, а он никогда в жизни не ширялся. Дэйви прекрасно себя чувствует. Ведёт нормальную жизнь, ничем не хуже остальных.»

Но я знал, что Томми не поведётся на этот порожняк. Он не Дэви Митчелл, тем более не Дерек Джармен. Он не сможет закрыться в своей скорлупе, жить в тепле, есть доброкачественную свежую пищу и выдавать новые идеи. Он не проживёт ни пять, ни десять, ни пятнадцать лет, чтоб потом загнуться от пневмонии или рака.

Томми не переживёт даже этой зимы в Уэст-Грэнтоне.

— Мне жаль, чувак. Очень жаль, — твержу я.

— «Чёрный» есть? — спрашивает он, поднимая голову и пристально глядя на меня.

— Я спрыгнул, Томми. — Когда я сказал ему это, он даже не улыбнулся.

— Тогда одолжи денег. Скоро пришлют чек за квартиру.

Я роюсь в карманах и вытаскиваю две скомканных пятёрки. Я вспоминаю похороны Метти. Сто пудов, что Томми будет следующим, и ни хуя тут никто не сделает. В особенности, я.

Он берёт деньги. Наши взгляды встретились, и между нами что-то промелькнуло. Я не могу точно сказать, что это было, но уверен, что-то очень хорошее. Оно длилось какой-то миг, а потом исчезло.

Шотландский солдат

Джонни Свон рассматривает в зеркале ванной свою обритую наголо голову. Длинные грязные волосы он состриг несколько недель назад. Теперь нужно избавиться от этой растительности на подбородке. Бритьё — такая мука, когда у тебя одна нога, а Джонни до сих пор не научился сохранять равновесия. Однако, с грехом пополам, ему удаётся довольно сносно побриться. Он решил, что никогда больше не сядет в инвалидную коляску, это уж точно.

— Снова на паперть, — говорит он самому себе, изучая своё лицо в зеркале. Оно чистое. Ощущение не из приятных, да и сам процесс доставил ему массу хлопот, но у людей сложился определённый стереотип старого вояки. Он начинает насвистывать мелодию «Шотландский солдат»; прикалываясь, неловко, по-полковому отдаёт честь своему отражению.

Повязка на обрубке вызывает у Джонни некоторое беспокойство. Она испачкалась. Медсестра миссис Харви, которая придёт сегодня её сменить, наверняка скажет ему пару ласковых по поводу личной гигиены.

Он рассматривает оставшуюся ногу. Она никогда не была лучшей из двух. Колено искривилось: последствия футбольной травмы столетней давности. Когда она станет единственной носительницей его веса, колено искривится ещё больше. Джонни думает о том, что надо было колоться в артерии этой ноги: лучше бы гангрена возникла в этой сучонке и хирург отрезал бы её. «Проклятие правшей», — размышляет он.

Покачиваясь и пошатываясь, он бредёт по холодным улицам к вокзалу Уэйверли. Каждый шаг — пытка. Кажется, боль исходит не из конца обрубка, а охватывает всё тело. Однако два колеса метадона и барбитураты, которыми он закинулся, немного её смягчают. Джонни забил себе место на выходе с Маркет-стрит. На большом куске картона чёрными буквами написано:

«Я ВЕТЕРАН ФОЛКЛЕНДОВ — ПОТЕРЯЛ НОГУ ЗА СВОЮ СТРАНУ. ПОМОГИТЕ ЧЕМ МОЖЕТЕ».

Торчок по кличке Сильвер, Джонни не помнит его настояшего имени, подходит к нему, передвигаясь, как трансформер.

— Ширка есть, Свонни? — спрашивает он.

— Какое там, чувак. Я слышал, Рэйми привезёт вроде как в субботу.

— Это поздно, — пыхтит Сильвер. — Ёбаная обезьяна сидит у меня на спине и просит жрать.

— Белый Лебедь — бизнесмен, Сильвер, — Джонни показывает на себя пальцем. — Если б у него был товар, он бы его впарил.

Сильвер подавлен. Грязное чёрное пальтецо свободно видит на его сером, измождённом теле.

— Тёрка на метадон кончилась, — говорит он, не взывая к состраданию и не надеясь на него. Потом в его мёртвых глазах вспыхивает слабый огонёк. Слы, Свонни, тебе с этого чё-то выгорает?

— Когда закрывается одна дверь, открывается другая, — улыбается Джонни своим гниющим ртом. — Тут я зашибаю больше капусты, чем на наркоте. А сейчас, извини, конечно, Сильвер, но мне надо зарабатывать себе на ёбаную жизнь. Вдруг кто-то увидит, как честный солдат базлает с торчком. Пока.

Сильвер просто принимает это к сведению, спокойно проглатывая оскорбление:

— Тогда попрусь в клинику. Может, кто продаст колёсико.

— Оревуар, — кричит Джонни ему вдогонку.

У него стабильный бизнес. Одни люди украдкой опускают монетки в его шляпу. Другие, возмущённые вторжением нищеты в их жизнь, отворачиваются и решительно смотрят вперёд. Женщины дают больше, чем мужчины; молодёжь больше, чем старики; люди самого скромного достатка щедрее тех, кто процветает.

В шляпу ложится пятёрка.

— Господи вас благослови, сэр, — благодарит Джонни.

— Нет, это мы должны благодарить вас, ребята, — говорит мужчина средних лет. — Как страшно потерять ногу в таком молодом возрасте!

— Я ни о чём не жалею. Конечно, можно обозлиться на весь свет. Но у меня другая философия. Я люблю свою страну и мог бы всё повторить сначала. И потом, я считаю, что мне повезло — ведь я вернулся назад. А сколько друзей я потерял в той драчке на Гусиной лужайке! — Джонни смотрит перед собой тусклым, отсутствующим взглядом. Он уже готов сам себе поверить. Потом поворачивается к мужчине. — Но когда встречаешь таких людей, как вы, тех, кто помнит, кому не всё равно, то понимаешь, что всё это было не зря.

— Удачи вам, — тихо говорит мужчина, разворачивается и поднимается вверх по лестнице на Маркет-стрит.

— Поц ебучий, — бормочет про себя Джонни, тряся склонённой головой в приступе беззвучного смеха.

За пару часов он сделал 26 фунтов 78 пенсов. Дела идут неплохо, и работа не пыльная. Джонни умеет ждать: даже Британская железная дорога в самый нефартовый день не сможет пересрать его торчковую карму. Однако абстиненция заранее предупреждает о своих жестоких намерениях лёгкими кумарами — пульс подскакивает, а поры выделяют обильный ядовитый пот. Он решает, что пора закругляться и скипать, но тут подходит худенькая, хрупкая женщина.

— Ты служил в королевской армии, сынок? Мой Брайан тоже служил в королевской армии, Брайан Лэдлоу.

— Э, во флоте, миссис, — Джонни пожимает плечами.

— Брайан не вернулся, царство ему небесное. Ему был двадцать один год. Сыночек мой. Такой хороший парень, — глаза женщины наполнились слезами. Её голос понизился до глухого свиста и стал ещё более жалостным из-за своей беспомощности. — Знаешь, сынок, я буду ненавидеть эту Тэтчер до самой смерти. Не проходит и дня, чтоб я не проклинала её.

Она вынимает кошелёк, достаёт двадцатифунтовую банкноту и всовывает её в руку Джонни:

— Вот, сынок. Это всё, что у меня есть, но я хочу отдать их тебе, она начинает рыдать и уходит прочь, еле держась на ногах; кажется, будто её пырнули ножом.

— Господи вас благослови, — кричит Джонни Свон ей вслед. — Господи благослови шотландских солдат. — Потом он громко хлопает в ладоши, предвкушая, как смешает циклозин с метадоном, который у него уже есть. Психометадоновый коктейль: его билет в рай, маленький частный раёк, над которым смеются непосвящённые — им никогда не постичь этого блаженства. У Элбо целая куча циклозина, который ему прописали против рака. Сегодня вечером Джонни навестит своего больного друга. Элбо нужны Джоннины колёса, а Джонни — его психотропные таблетки. Взаимное совпадение интересов. Да уж, господи благослови шотландских солдат, и господи благослови британское здравоохранение.