Современная филиппинская новелла (60-70 годы) - Эфрен Абуэг

Хватит ей пугающих пробуждений, бессмысленных томительных часов, чувства бесполезности, пустоты! Хватит сворачиваться от страха в клубок в темном чреве постели, дрожать в одиночестве, согреваясь своим жалким теплом!

Сумерки сгущались. Небо и море, темнея, сливались воедино, и в этой синей громаде ярко вспыхивали серебристые блики пены.

Я возвращаюсь домой! — чуть не кричала она, скидывая туфли, отбрасывая сумку. Она засмеялась, когда волны защекотали ей ступни, охватили лодыжки.

С распростертыми руками, освещенная лучами заката, она медленно шла к волне, которая неслась ей навстречу.

Она почувствовала, как холод ползет вверх по ногам, окутывая ее водяным плащом. Она ощутила мощное объятие волн и захохотала так громко, что смех ее достиг облаков.

Скоро настанет ночь, с ликованием подумала она, и я наконец-то смогу уснуть.

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК В СУМЕРКАХ

Перевод Т. Каргановой-Мальян

Вместе со всеми он влез в открытый кузов грузовика. Машина тронулась, за огромными колесами тянулись глубокие следы, а он, глядя на них, думал о рабочем дне, который только что завершился. Все! Не будет больше давки за место в тяжелом армейском грузовике, не будет кормежки всякой консервированной дрянью. Сегодня — конец надеждам на продвижение и упорной борьбе за будущее.

Он бросил последний взгляд на здание склада, на проволочное заграждение, дверь в котором была открыта и болталась туда-сюда — это сержант, его начальник, пошел осмотреть складские помещения. Счастливчик он, этот сержант. Скоро поедет домой, в Штаты.

Он тоже скоро будет дома. Через двадцать минут, даже через пятнадцать, он будет дома.

Как же рассказать своим? Он вообразил, как не спеша входит в комнату, кидает шляпу на самое дальнее кресло и просто так, спокойно говорит: я потерял работу. Наш склад сворачивают, и всех гражданских служащих уволили.

Он представил безмолвное отчаяние отца, взгляд брата, взметнувшиеся руки матери. Он почти слышал, как сестры утешают его, делая вид, что ничего страшного не произошло.

И все они в этот момент вспомнят, как всего две недели назад он говорил, что получит повышение. Но ведь ему говорили… он думал… он знал! Он же видел представление к повышению, слышал, как его хвалили!

А теперь уволили. Ну что ж, он смущенно скажет, что для него самого это удар. Для него это так же неожиданно, как для них. Никто, даже сержант, не знал, что мы так быстро будем сворачиваться. Думали, нас переведут куда-нибудь в другое место вместе со складом. Но приехали гражданские служащие-американцы. А нас — вон. Вон. ВОН!

После трех лет полуголодного существования почти год сносной жизни, и — ВОН!

Он закрыл глаза, чтобы справиться с нахлынувшими слезами. «Чушь какая-то», — подумал он о себе с насмешкой. Открыв глаза, уставился на летевшие из-под колес облака пыли, которые клубились и зависали легким туманом в багровом сиянии заката.

За квартал от дома он постучал в кабину водителя. Машина остановилась. Он кивнул приятелям, ему кивнули в ответ. Он слез с грузовика. Сегодня никто не шутил. Он уже собирался повернуть к дому, как один из парней сказал: да плюнь ты на это. Он улыбнулся и махнул рукой.

Хорошие ребята. Как и он, молодые, полные надежд (а теперь — безнадежности?). Ребята, которые должны учиться в колледже. Они кончали школу, когда началась война. Четыре месяца в школе бизнеса — машинопись, стенография. Теперь, как и он, возвращаются домой с плохими новостями.

Еще не войдя во двор, он услышал голоса. Все были дома. Он всегда приходил последним. Поднимаясь по лестнице, ощутил легкий холодок страха, ему стало немного не по себе. Обычно, едва он входил, все оборачивались к нему, чтобы услышать его «все в порядке».

Сегодня он не сможет сказать ничего утешительного. Никаких забавных сплетен. Никаких рассказов о случившемся за день. Даже никаких жалоб. Разве можно в двух словах, походя, жаловаться на жизнь?

— А, Рауль, — сказал отец.

— Всем привет, — ответил он. Домашние в ожидании смотрели на него. Он хотел продолжить, но не мог вымолвить ни слова. — Привет, — повторил он и пошел в свою комнату.

Он не вышел к обеду, и мать забеспокоилась, потопталась у его двери, но войти не решилась.

— Ты что, нездоров? — мягко спросила она.

— Ничего, не волнуйся, — ответил он. Мать помедлила минуту, потом ушла.

Он не спал эту ночь и еще несколько ночей. На следующий день после увольнения надолго ушел к заливу и с тех пор постоянно боролся с искушением повторить эту дальнюю прогулку. Тогда он шел не думая, и только когда туфли и носки его намокли, увидел, что подошел вплотную к воде. Он смотрел на водную гладь залива и наслаждался его прохладой и спокойствием.

Вдали вода была зеленой, как мох. Она манила, зазывала к себе, и он чуть не задохнулся от странного желания поддаться этому зову. Обратно он почти бежал, дрожа от холода и страха перед чуть было не содеянным.

Он все больше времени проводил в своей комнате, почти ничего не ел. Как страдающий призрак, бродил вокруг дома, не замечая беспокойно-вопросительных взглядов родных.

Почему я не могу сказать им? — спрашивал он себя. Каждый раз, когда он собирался заговорить, слова застревали в горле. А ведь такие простые слова, такая простая фраза! Я потерял работу.

Теперь-то уж они наверняка знают, думал он, охваченный отчаянием. Они могли спросить у Панга и Рода. Теперь им все известно. Но он даже не мог спросить, так ли это.

Постепенно он привык оставаться в постели даже днем, чувствовал слабость, но спать не мог. В основном он занимался тем, что неотрывно смотрел на потолок, по которому взад-вперед ползали мокрицы. Я схожу с ума, как-то подумал он, и тело его оцепенело от страха. Я не должен, не должен!!!

Я молод, я здоров. Скоро я найду другую работу. Это просто отпуск. Могу же я отдохнуть. Нет никаких причин сходить с ума. Последние слова несли в себе страшную обреченность. Как просто перейти эту тонкую черту. Один шаг, и ты в тени — тени безотчетного страха, беспричинного гнева, неизмеримо глубокой горечи и скорби. Один шаг — и тебя окутывают сумерки, тобою сотворенные сумерки.

При этой мысли он неожиданно поднялся, но тут же упал, сраженный резкой болью в голове. Тело его покрылось испариной.

Придя в себя, он осторожно потрогал шрам над бровью, который тянулся почти до самого уха. Поглаживая шрам, он забылся, ему казалось, что время как бы потекло вспять, что он опять маленький мальчик.

Он закрыл глаза, чтобы отчетливее представить себе тот яркий день городской фиесты, когда центральный парк города представлялся огромной страной чудес и наслаждений.

Он вновь увидел эту странную штуковину на тяжелых цепях. Рядом с ней меркло все остальное. Он подошел поближе и увидел, что на цепях раскачивалась большая повозка. Он начал было читать надпись, сделанную крупными разноцветными буквами, и успел прочесть «КНУТ», как вдруг повозка оказалась рядом, его больно ударило, он упал.

Когда он очнулся, кровь уже не заливала глаза и что-то плотно обхватывало голову. Как выяснилось, доктор зашил рану и наложил повязку, которая белой, слегка скособоченной «короной» красовалась на голове.

Он был еще мал, но уже не настолько, чтобы его можно было удержать в постели. Прямо в повязке, едва держась на ногах, он вернулся в парк. Долго стоял перед этой повозкой, испепеляя ее взглядом. Потом влез в нее, важно уселся — качели, раскачиваясь, набирали ход. Он помнил, какой ужас охватил его, когда он услыхал скрежет невидимых колес, звон цепей и ощутил резкое движение кабинки. Ему казалось, он вот-вот потеряет сознание.

— Я победил тебя! — кричал он навзрыд. — Я победил тебя, хоть из-за тебя я так сильно упал! — Этот боевой клич его успокоил. Он держался крепко, сидел гордо и прямо, а «КНУТ» раскачивался туда-сюда.

Отец нашел его в этой кабинке, когда бешеная качка уже закончилась. Бледный, он сидел прямо, но был почти без сознания, и отец промолчал, хотя готов был задать ему хорошую трепку. Мать вскрикнула, когда увидела его, бледного, как мертвец, и почти такого же неподвижного.

Только много лет спустя он понял, какую глупость совершил в ту минуту, когда его обуяла детская гордыня и желание бросить вызов судьбе. Он учился на курсах оказания первой помощи и там узнал, что даже при самых легких травмах головы необходимо спокойно пролежать в постели хотя бы сутки. Он дорого заплатил за свое мальчишество, за миг бессильной ярости, гордого мужества, за неодолимое желание управлять неуправляемым.

Чего стоил ему тот миг, впервые стало ясно, когда он был еще подростком. После вечерней службы они с приятелями спрятались в церкви, чтобы ночью вызвать призраки покойников, лежавших под бетонными плитами в церковном дворе.