Я, оперуполномоченный - Андрей Ветер

– Чушь какая-то, – сказал Веселов.

– Каждый должен заниматься своими делами, – ворчал Максимов, – все преступления начальнику главка не для чего знать. Все преступления должен знать зам начальника по уголовному розыску отделения милиции. Если он считает нужным поставить в известность руководство о каком-то серьёзном преступлении, то идёт к начальству и докладывает. Для этого в конце концов сводки существуют. А теперь такая сумятица началась…

– А ребята из наружного наблюдения вообще с ума сходят из-за нововведений, – добавил Веселов.

– Игорь, а с наружкой-то что? – недоумённо спросил Смеляков. – И там, что ли, всё по-новому?

– Федорчук привёл в милицейскую наружку своего человека из КГБ. Там тоже начали всё пересматривать, прививать свои порядки. Но специфика-то у нас другая! Совсем разная! Чекисты даже не понимают, как надо работать за нашей клиентурой, потому что они у себя работают с профессионалами. Они ориентированы на закладку тайника, на выемку тайника, на выявление проверочных маршрутов и всевозможных скрытных сигналов. То есть для них важно, по какой улице объект идёт, где и в течение какого времени стоит, где и когда бросает окурок и так далее. Всё это важно. Остановка объекта возле фонарного столба означает, что он может считывать какой-то знак, поставленный связником на этом столбе. А в милиции такого нет, уголовникам это не нужно. Урки – не шпионы… И наших ребят теперь заставляют в сводках указывать всё на гэбэшный манер: по какому маршруту объект двигался, где бросил папиросу, у какого столба остановился… Мне иногда начинает казаться, что КГБ просто задавить нас хочет, изничтожить. Ты слышал, что они ещё одну структуру у себя создали? Новую, против нас направленную.

– Какую структуру? И почему ты говоришь, что против нас?

– Потому что она занимается контрразведывательным обеспечением деятельности милиции. Чёрт знает что! – воскликнул Максимов. – Мы, оказывается, представляем огромный интерес для иностранных спецслужб. У нас все опера возмущаются, а нам твердят, что без такой структуры сейчас никак нельзя…

– Но это же бред.

– Бред, – кивнул Максимов. – А главное: обидно… Ребята, помню, от злости, что нас чуть ли не за врагов народа принимали, гром и молнии метали. Мы за чекистов шпионов ловим, а они нас под колпак контрразведки сажают!

– Каких шпионов?

– Да на моей памяти троих заловили, – сказал Веселов. – И недавно был случай… К Саше Бузыкину, одному из наших оперов, поступила информация. Жена жаловалась на мужа, что он её избивает, много пьёт, нервный стал и озлобленный. Видела у мужа пистолет. Саша встретился с ней, поговорил по душам, расположил к себе и, как только представилась возможность, пришёл к ней домой, чтобы посмотреть на пистолет. Но стол, где хранилось оружие, был заперт. Быстренько вызвали специалистов, отперли замок, нашли пистолет. Взяли мужика с поличным. А он, когда в камеру попал, всё недоумевал, почему его милиция сцапала, а не гэбэшники. Он агенту, который с ним в камере сидел, говорит: «Чего они меня сразу на Лубянку-то не потащили? Мудрят что-то». Слово за слово, ну и выяснилось, что он работал на секретном предприятии на Варшавском шоссе, был завербован американцами. В столе у него вместе с пистолетом хранилась уйма всяких шпионских причиндалов. Но милиция же не понимает в таких делах ничего. Обратили внимание только на пистолет, а не на фотоплёнки и прочую мелочь… А уж когда он раскололся, что на американцев работает, тут мы его и передали чекистам… Вот такая история. А теперь нам говорят, что нас надо разрабатывать. «Почему?» – спрашиваем мы. И слышим в ответ, что завербованный сотрудник милиции – очень сильный инструмент в руках иностранных спецслужб. Он ведь легко может провести оперативную установку на интересующий объект, и наружное наблюдение выставить с помощью милиции за объектом, и телефон прослушать и так далее. Но что-то я не сталкивался с тем, чтобы к кому-то из наших ребят подкатывали иностранцы. И уж если бы такие устремления западных разведок были, то давно кого-нибудь повязали и изобличили. А учитывая долгое противостояние КГБ и МВД, Андропов не преминул бы громогласно поведать об этом. Но почему-то не слышно ничего о таких случаях… Хотя среди самих чекистов – тьма-тьмущая и завербованных и перебежчиков…

ГЛАВА ВТОРАЯ. АПРЕЛЬ 1983

– Егорушка, что ты такой насупленный? – спросила Евдокия Григорьевна.

Егор Фомин, демобилизовавшийся прошлой осенью, уныло смотрел в кухонное окно на парочку голубей, громко ворковавших на карнизе.

– Милуются, – пояснила Евдокия Григорьевна, проследив взгляд сына. – У птиц тоже любовь, как и у людей.

– Любовь, – с тоской в голосе пробормотал Егор.

– Ты что же пригорюнился, сынок?

– Да всё нормально, мам… Всё путём…

– На работе сильно устаёшь?

– Да чего там уставать-то? Баранку крутить – дело нехитрое.

Фомин работал водителем троллейбуса. Месяца два после демобилизации он отдыхал, наслаждаясь ровным течением беззаботной гражданской жизни, но затем пришлось подумать о трудоустройстве. Родной дядька привёл его в троллейбусный парк, где работал сам.

– Неохота весь день за рулём сидеть, – признался ему Егор.

– А какие у тебя планы? Девок-то небось вдоволь уже пощупал после армии? Пора и делом заняться. Или ты учиться надумал? Может, высшее образование хочешь получить?

Егор отмахнулся:

– Да ну его. Не по мне это.

– Верно. Пусть в институты идут головастые, наша семья из простых, из трудового народа. Водительские права-то у тебя ведь есть? Мать сказывала, ты в армии получил? Слышал я, что на хорошем счету ты там был.

– На хорошем…

Поначалу работа понравилась ему, затем как-то быстро наскучила. Миновала зима, и тёплое весеннее солнце, оживившее природу, заставило Егора посмотреть на мир новыми глазами. Он с какой-то ужасающей ясностью вдруг осознал, что вся его дальнейшая жизнь будет связана с этим троллейбусом и что ничего другого уже не случится, никаких перемен ждать не стоит.

«Всю жизнь крутить эту чёртову баранку! До старости! А на пенсии буду похваляться, как я честно жил и трудился, – подумал он. – Неужели же ничего не будет, кроме этого троллейбуса? Ну женюсь я на Зойке, родим детей, съездим несколько раз в Крым по путёвке… И всё? Никаких других радостей?»

Эти и другие подобные им мысли стали одолевать его и доводили порой до крайней точки упаднического настроения. Как-то раз он обмолвился об этом Зое Самохиной.

– И что тебе не так? – непонимающе спросила она. У неё были восхитительные серые глаза и аппетитные губы. И ещё Егора приводили в восторг её ноги: они были крепкие, длинные, гладкие. – Не понимаю я тебя. Все так живут, Егор. Ты оглянись вокруг. Никто не валяется на пляже целыми днями, разве что дети во время летних каникул. Но ведь мы уже не дети. Приходится трудиться. Зато отпуск есть. На Западе, говорят, вообще люди не отдыхают, у них страшная эксплуатация. Там только буржуи шикуют. А у нас все равны.

– Не все. Я вот проезжаю мимо универмага «Сокольники», так вот там есть ювелирный магазин, – негромко сказал Егор. – Люди покупают украшения, такими деньжищами швыряются!

– И ты сможешь покупать, – улыбнулась Зоя. – Ты же хорошие деньги зарабатываешь Двести рублей. И у меня неплохой оклад. А вот подруга моя оканчивает институт, инженером будет, так ей всего сто двадцать рублей дадут. Представляешь? Так что ж ты грустишь?

Зоя отличалась какой-то неудержимой жизнерадостностью. Ещё в школьные годы она снискала славу самой громкой хохотушки в классе и самой большой оптимистки. Никто ни разу не видел её без улыбки на лице. Никогда она не рассказывала никому о своих трудностях, хотя одноклассники знали, что семью её раздирали скандалы, отец крепко пил, мать тоже увлекалась портвейном да ещё и к чужим мужикам иногда уходила чуть ли не на неделю.

После школы Зоя сразу пошла на швейную фабрику, поселилась в общежитии. Егора Фомина она дождалась, сохранив ему верность. Многие парни увивались за ней, заглядываясь на её спортивную фигуру, но никакие посулы не заставили её изменить Егору. Она отдалась ему в последнюю ночь перед его уходом в армию и поклялась дождаться его.

Он любил её по-мальчишески нежно и отчаянно. Её верность стала для него знаком высшего человеческого достоинства, и Егору нестерпимо хотелось отблагодарить Зою.

«Но как? Что я могу дать ей?» – не раз спрашивал он себя.

Когда же он вдруг обратил внимание на ювелирный магазин, мимо которого проезжал ежедневно, в сердце его зародилась пугающая мысль. Он не сразу признался себе в том, что магазин с кольцами, серьгами и брошками сделался для него символом «настоящей» жизни.

«Я должен дать Зойке такую жизнь», – снова и снова твердил он себе, толком не понимая, о какой жизни он думал.

Но однажды Егора словно молнией ударило.