Русь нерусская (Как рождалась «рiдна мова») - Александр Каревин

Думается, всего приведенного достаточно, чтобы убедиться: достопочтенный Хоменко сунулся в воду, не зная броду. Результат закономерен. Можно, конечно, и дальше разбирать нелепицы, которыми обильно усыпан его опус. Но надо ли?

И все-таки в одном мой уважаемый оппонент прав. Он высказал предположение, что когда я писал статью о Шевченко, то вспоминал кого-то из своих знакомых. Верно, вспоминал. Но, конечно, не в том смысле, что приписывал Тарасу Григорьевичу качества своих приятелей. В памяти я держал другое.

Мне хорошо известны люди, которые с детства воспитывались на образе Ленина — мудрого, честного, справедливого вождя. Они не были дураками, видели все недостатки советского строя, но питали уверенность: все плохое у нас от того, что не выполняются заветы Ильича, допущены отступления от ленинских норм. Когда правда о «вожде мирового пролетариата» стала всплывать на поверхность, эти люди буквально хватались за голову. Как дальше жить, если он был таким? Если тот, кому поклонялись с юных лет, оказался недостоин поклонения?

Таких людей было много. На светлом образе «самого человечного человека» воспитывались целые поколения. И оставались с опустошенными душами.

Сейчас на место Ильича воздвигают другого кумира. На нем воспитывают сегодняшнее юное поколение. Ему поклоняются, его ревностно оберегают от критики. Но ведь тайное все равно станет явным. И что тогда? Опять опустошенные души? Не надоело ставить эксперименты над собственным народом?

Мы строим новое государство. Зачем же возводить его на заведомо ненадежной основе? Пушкин в России — только великий поэт. Самый великий! Самый гениальный! Но только поэт. Мицкевич в Польше — тоже. И Байрон — в Англии. А у нас: «батько Тарас», «найдорожча святиня», «апостол правди», «сонце нації», «національний пророк». Не слишком ли?

Культ «великого Кобзаря»

«Мы знаем действия многих причин, но не знаем причины многих действий»,— заметил еще в XVIII веке американский мыслитель Калеб Колтон. В своей заметке «К поэту по-научному» («КТ», № 36), поданной как отклик на мою статью «Копытца ангела» («КТ», № 16), Евгений Турчин попытался докопаться до причин существующего в нашей стране культа Тараса Григорьевича Шевченко. Он считает, что «Шевченко — это своеобразная компенсация невостребованных желаний безгосударственной нации. Почему в России Пушкин только поэт? Да потому, что россияне имели свое государство, а вместе с ним свои национальные символы — своих царей и своих императоров, своего патриарха как предстоятеля Православной церкви, своих ученых, свой герб и другие государственные регалии. У украинцев всего этого не было, но было сильное желание, как великой европейской нации, иметь все это. Спрашивается, кто, кроме Шевченко, в окраине мог временно компенсировать эти желания?»

Можно согласиться с пояснением Турчина, но с одной существенной поправкой: не об украинской нации должна тут идти речь. До 1917 года огромное большинство украинцев (малороссов) в национальном отношении не отделяло себя от великороссов. «Всякую украинофильскую пропаганду мы отвергаем, ибо никогда не считали и не считаем себя нерусскими; и с какой бы хитростью ни старались услужливые господа Милюковы вселить в нас сознание розни с великороссами, им это не удастся. Мы, малороссы, как и великороссы, суть люди русские»,— говорил на заседании Государственной Думы депутат от Подольской губернии крестьянин Андрийчук в ответ на попытку лидера российских либералов Павла Милюкова вбить клин между велико- и малороссиянами.

Соответственно, и русское государство украинцы воспринимали как свое («Малорусы никогда не были покорены и присоединены к России, а издревле составляли одну из стихий, из которых складывалось русское государственное тело»,— отмечал Николай Костомаров). Русский монарх в представлении украинских крестьян являлся таким же отцом народа, как и в представлении крестьян-великороссов. Государственный герб был общим («Орле наш двоглавий»,— называл его тот же Костомаров в одном из написанных на украинском языке стихотворений). Не делили по племенному признаку и ученых, писателей, деятелей искусства. И уж тем более не делили Православную церковь. Что касается патриархов, то их с петровских времен и до революции в России просто не было. Церковью управлял Святейший Синод, первенствующее положение в котором занимал митрополит Киевский (т. е. и с этой стороны украинцы не чувствовали себя ущемленными). Таким образом, говорить о культе Шевченко, как о «компенсации невостребованных желаний безгосударственной нации» не приходится. Не было нужды у украинцев в такой компенсации.

Иное дело — украинофилы, деятели так называемого украинского движения. Руководствуясь политическими соображениями, они объявили русскую культуру чужой Украине. Проблема, однако, состояла в том, что русская культура (как и русский литературный язык) была общерусской, общей для всей исторической Руси. В ее развитии украинцы принимали участие наравне с великороссами. Отрекаясь от этой культуры, приходилось отрекаться и от украинского вклада в нее, отрекаться от писавших на русском языке украинских писателей. Здесь действительно возникала потребность в компенсации. Украинофилам предстояло убедить украинское общество, что общерусское культурное наследие можно заменить чем-то не менее ценным. Так на литературном небосклоне стала восходить «звезда» Тараса Шевченко.

Одаренный, но все-таки не гениальный, Тарас Григорьевич не смог, в отличие, скажем, от Николая Гоголя, занять место в общерусской литературе (хотя очень к этому стремился и поэтому писал по-русски свои повести и «Дневник»). Он так и остался провинциальным поэтом. Но эта провинциальность, необщерусскость как раз и устраивала украинофилов. Шевченко принялись возводить на пьедестал мирового гения, пытались поставить его вровень с Шекспиром, Гёте, Пушкиным и нисколько не заботились о том, что такие попытки выглядят по меньшей мере комично. Забегая вперед, надо сказать, что нынешние разговоры об украинском происхождении Иисуса Христа, объявление украинцев изобретателями письменности, отождествление древней Трои с Троещиной и т. п.— явления того же порядка.

Возвращаясь же к «великому Кобзарю», следует отметить, что до Октябрьской революции не только в мире, но и на Украине он был мало известен (несмотря на все старания украинофилов). «На вопрос: „Чья это могила?“ всякий ответит Вам: „Тарасова!“ — „Хто ж такий був той Тарас?“ — „А хто його знає!.. Мабуть, який чиновник важний“»,— вспоминал смотритель могилы поэта Василий Гнилосыров. Когда, незадолго до столетней годовщины со дня рождения Шевченко, украинофилы пошли по крестьянским хатам с целью собрать средства на памятник юбиляру, их встретили с недоумением. «В каждой хате приходилось рассказывать про Шевченко и читать его биографию, потому что к кому не зайдут — каждый спрашивает: „Кто ж он такой был, этот Шевченко?“» — писала украинофильская газета «Дніпрові хвилі». Миф о всенародном поклонении «батьке Тарасу», начавшемся будто бы сразу после его смерти, получил распространение позднее.

Не пользовался Тарас Григорьевич популярностью и среди интеллигенции. На организованных в Киеве после Февральской революции курсах украиноведения для учителей начальных школ выяснилось, что многие педагоги никогда не читали произведений поэта. Признание пришло к Шевченко только после установления советской власти. Возвеличивание пострадавшего при царском режиме выходца из народных низов вполне укладывалось в рамки большевистской идеологии. Культ Тараса вышел за пределы украинофильских кружков и расцвел пышным цветом. Уже в 1920 году, при праздновании очередной шевченковской годовщины, поэта именовали «красным пророком», а его «Кобзарь» — «красным евангелием». В дальнейшем подобные эпитеты вышли из моды, но сам культ продолжали усиленно насаждать. Именем Шевченко называли населенные пункты, улицы, научные и культурно-просветительные учреждения. Ему возводили памятники, открывали музеи. Его произведения ввели в школьные программы.

В то же время в Западной Украине, где советской власти не было, Тарас Григорьевич оставался малоизвестным. В издаваемом Иваном Огиенко журнале «Рідна мова» еще в 1939 году с сожалением констатировалось, что «великого поэта» в Галичине не знают и знать не хотят. «У нас мало читают Шевченко, или вообще не читают его. Пройдите все села и города. Едва ли есть один „Кобзарь“ в библиотеке. А стоит он, обычно, присыпанный пылью, заплесневелый». С приходом большевиков положение выправилось и там.

Результат советского кумиротворчества хорошо виден сегодня. Любое высказывание о Шевченко, не приправленное бурным восторгом, воспринимается многими как оскорбление украинского народа. Между тем, следует помнить, откуда берет начало культ «великого Кобзаря». Даже терминология, употребляемая сегодняшними тарасопоклонниками, заимствована из эпохи пролетарской революции и лишь слегка модернизирована в духе времени. Вместо «красного пророка» поэта именуют «пророком национальным». Постулат ««Кобзарь» — красное евангелие» заменили на ««Кобзарь» — евангелие украинцев». В остальном — то же безудержное возвеличивание и революционная нетерпимость к тем, кто имеет о Тарасе Григорьевиче собственное мнение.