Ненасыть - Ирина Сон

выражают все оттенки безразличия, никак не радости или вины. Серый ловит себя на желании взять со стола луковицу и запустить ею прямо в свежепостриженный висок Михася. И чтобы шелуха во все стороны.

– Где ты был? – спрашивает Верочка.

На ее вопрос Михась всё-таки изволит дать ответ:

– Не помню.

Помнит. Серый понимает это так четко, как если бы Михась сказал ему это в лицо. И его еще очень интересует, где Василек. Почему никто не спрашивает про Василька? Или же это воспринимается как само собой разумеющееся, ведь хозяева обещали вернуть только Михася?

– Точно был у близнецов! – шипит мама. – Ты посмотри, он же пришибленный!

– Где Василек? – спрашивает Серый громко и четко, словно идиота.

Михась поворачивает голову и, выгнув бровь, говорит:

– Во дворе. Кормит Кроля. Сейчас зайдет.

Словно дождавшись этих слов, в коридоре раздаются тихие шаги.

– Здравствуй, Вера, – шелестит мягкий голос. – Поздравляю с рождением дочерей.

Мелькают черные перья, в кухню врывается аромат полевых цветов. Серый моргает и понимает, что огромная птица, севшая на правое плечо Михася – всего лишь видение. На самом деле Василек просто положил туда руку, а терпкий запах трав источает венок… да, из небесно-голубых васильков. Василек бесцеремонно кладет венок на голову Верочке и, чмокнув в ее щеку, садится рядом с Вадиком за стол.

– Поздравляю? – кипит мама. – Это же вы виноваты, что они родились раньше срока! Где вы были?!

– Не помню, – следом за Михасем, точно так же безразлично повторяет Василек, и по его губам скользит тонкая издевательская улыбка.

Мама кипятится еще больше.

– У хозяев, да?!

– Возможно.

У мамы делается такое лицо, что Серому остро хочется нырнуть под стол, прихватив с собой Вадика.

– Мамуль, ну хватит уже… – говорит Вадик и открывает принесенный Михасем мешок. – Что тут… Ого!

На стол выкатываются огромные спелые груши. Красивые, золотистые, они моментально приковывает все внимание к себе.

– Откуда такое сокровище? – забыв обо всем, спрашивает брат. – У хозяев же только яблоки…

– Мы видели родственника хозяев, Поля, – объясняет Михась неохотно. – Его подарок… А где Прапор?

– В мастерской, – Кажется, что в голосе мамы сосредоточено все недовольство мира. – Он в последнее время оттуда и носа не показывает!

Вадик многозначительно тычет Серого локтем. Серый толкает в ответ ногой. На их возню не обращают внимания.

– Нет, ты представляешь, Вера? Михась и Василек все время были у хозяев, а те промолчали и наврали! – вновь заводится мама. – Вот что им стоило сказать правду? Зачем доводить?

– Мы не помним, где были, – поправляет Василек.

Мама хмыкает.

– Не понимаю, почему вы врете. Усадьба – единственное место, где мы не смотрели. Где еще вы могли спрятаться? Да даже если вы правда не помните… Кто еще у нас играет с мозгами? Я молчала, но это уже переходит все границы! Ясно же, что хозяева зачем-то спрятали их у себя, а нам наврали! Вадик, сделай что-нибудь!

Вадик, на которого внезапно сваливается ответственность, хлопает глазами.

– Что мне сделать-то? – ошарашенно спрашивает он.

– Поговори, пригрози, приструни! Сколько они будут над нами издеваться, в конце концов?! А ты чего молчишь, Михась? Ты же…

– Не вмешивай меня, Марина, – ледяным голосом отрезает Михась. – Против Зета и Ам… Юфима ни я, ни Василек ничего не сделаем. Всё. Верочка, покажи мне дочек. Как хочешь их назвать?

– Как тебе Маша и Даша?

Верочка с нервной улыбкой уводит его в гостиную, где стоит колыбель. Василек вскакивает и тенью скользит за Михасем. Серый смотрит им в спины с неприязнью. Луковицу хочется запустить не только в Михася, но и в Василька, а потом долго объяснять Верочке, почему ей нужно было закатить скандал или хотя бы не обнимать своего блудного муженька.

– Вот дура… – вторит Олеся мыслям Серого. – Как можно быть такой овцой?

– Угу, – поддакивает Тимур.

– Так, всё! – не выдерживает Вадик. – Михась и Василек целы и невредимы. Близняшек выходим, Верочке поможем. Остальное – их личная жизнь. Мы в нее не вмешиваемся и не обсуждаем, все ясно?

– Во всем виноваты Зет и Юфим! – восклицает мама.

– Это не наше дело, где были Михась и Василек и почему, – Вадик чеканит каждое слово. – Они живы и здоровы, они вернулись и принесли груш. С остальным Верочка разберется без нас. Что такое, мама? Ты же хотела, чтобы я взял ответственность! Съешь грушу и успокойся! Пойду, кстати, отнесу одну Прапору.

Его уход кажется побегом с поля боя – так трусливо он отводит взгляд от мамы.

– Я этого так не оставлю! – шипит она.

– Слушай, ну успокойся уже, пожалуйста… – неуверенно говорит Серый.

Мама молча разворачивается на пятках и, гордо вскинув голову, уходит. Судя по негодующему топоту – наверх. Серый провожает ее взглядом, вздыхает и возвращается к готовке. К нему присоединяются Тимур и Олеся.

– Молиться пошла, – бросает Тимур в пустоту. – До сих пор надеется, что Бог все уладит…

Серый слишком глубоко вонзает нож в луковицу, в нос бьет горький запах.

– А не прикусил бы ты свой язык?

– А я чего? Я ничего! – Тимур пожимает плечами, не прекращая чистить морковь. – Ваша мама – непостижимая личность. Вокруг творится черт-те что, а она до сих пор не поняла, что если мы и нужны какому-то богу, то явно не тому. Вон, хозяева явно по язычеству тащатся.

Серый так удивляется, что чуть не роняет нож.

– С чего ты взял?

Тимур возводит глаза к потолку, стучит себя по губам кончиком пальца и, наконец, определяется:

– Ну, во-первых, вся эта замуть с желаниями и благодарностями. Что-то я не припоминаю, чтобы наш всемилостивый единый заморачивался по хотелкам своих любимых детей. А вот во всяких языческих мифах такое сплошь и рядом: желания, последствия, превращения во все подряд… Дальше – храм. За три года с такими возможностями можно было отгрохать роскошную церковь с золотыми куполами. Но Юфим фигачит богослужения на развалинах. А единый не настолько всемилостив, чтобы терпеть подобное неуважение. Ну и в-третьих, ваша мама прямо сказала: службы идут не по христианским канонам. В буддизме жертвы богам не приносят, для индуизма у нас география не та. Остается язычество. А если вспомнить слоган про Эрисихтона… И щит, который хмарь отгоняет, током бьется… Короче, я бы поставил на греческий пантеон. Те ребятки под разными именами отметились у всех европейских народов. Они куда древнее веры в единого.

– Круто ты! – говорит Олеся с восхищением.

От звука ее голоса Серый чуть не роняет нож. Судя по вздрогнувшему Тимуру, он тоже забыл о том, что Олеся все еще с ними.

– Не делайте, пожалуйста, такие лица! – закатывает она глаза. – Я, вообще-то, не дура. И тоже,