История религий. Том 1 - Крывелев Иосиф Аронович

Следует все же сказать, что, когда развернулась во всей своей исступленной жестокости репрессивная деятельность Ивана Грозного, она встретила сопротивление со стороны высшего звена церковной иерархии. Из митрополитов, кажется, один лишь Макарий покрывал царский террор. Митрополит Филипп II за свою оппозицию подвергся преследованию, заточению в монастырь и, наконец, по приказанию царя был задушен Малютой Скуратовым. Нельзя отказать этому церковному иерарху в последовательности поведения и в личном мужестве — он бескомпромиссно обличал Грозного в совершаемых им злодеяниях92. Вместе с тем надо полагать, что религиозные и человеческие мотивы переплетались в поведении митрополита с заботой о классовых интересах той социальной группы, к которой он принадлежал: он был боярин из знатного рода Колычевых. Политика же Ивана Грозного была направлена на подавление боярства и лишение его тех экономических и политических позиций, которые оно занимало в течение столетий.

Несмотря на то что царь обращался с церковью и духовенством не менее самовластно и жестоко, чем с боярством, ей удалось оказать ему довольно эффективное сопротивление в наиболее остром для нее вопросе — о церковном землевладении. По существу именно ради решения этого вопроса царь созвал Стоглавый собор, но добиться нужных ему результатов так и не удалось. Большинство соборных отцов во главе с митрополитом Макарием заняло иосифлянскую позицию, а нестяжательское крыло, возглавляемое Сильвестром, осталось в незначительном меньшинстве. Молодой царь не осмелился вступить в конфликт со всей церковью.

Стоглавый собор стал важным событием в истории русской церкви. Собранные в «ста главах» (отсюда и название Собора) его решения содержат большой материал, характеризующий жизнь русской церкви середины XVI в. Дебаты Собора и его решения были сконцентрированы вокруг вопросов, сформулированных самим царем и охватывавших все «церковное строение». Мотивируя в своей речи их постановку, Иван Грозный давал резкую и по тону грубую критику существующего в церкви положения.

Одни вопросы касались жизни и быта духовенства, в особенности низшего и монашеского. Царь изобличал его в нравственных пороках, в небрежении к своим духовным обязанностям, в неподобающем духовному сану поведении на людях и даже в церкви. В Стоглаве записано: «…попы и церковные причетники в церкви всегда (! — И. К.) пьяни и без страха стоят, и бранятся, и всякие речи неподобные всегда исходят из уст их, и миряне, зря на их бесчиние, гибнут, такоже творят…» 93 Для ликвидации этого Собор решил усилить контроль за поведением духовенства через вновь созданный институт протопопов. В частности, обращалось внимание на то, чтобы священники и дьяконы «не бранилися и не сквернословили бы и пияными бы в церковь и во святый олтарь не входили, и до кровопролития не билися бы» 94. Очевидно, именно такие черты характеризовали поведение православных клириков того времени.

В некоторых своих решениях Стоглавый собор предусмотрел установление надзора за нравственностью и вообще поведением мирян. Им запрещалось играть на музыкальных инструментах, брить бороды, играть в шахматы, читать книги недостаточно благочестивого содержания, устраивать и смотреть «скоморошеские» представления 95, общаться с иностранцами, как еретиками и безбожниками. Понятна та реакционная роль, которую должна была играть такая позиция в культурном развитии страны.

К сожалению для позднейших руководителей православной церкви, по некоторым культовым вопросам здесь были приняты такие решения, которые впоследствии отстаивались старообрядцами в борьбе против религии. Собор признал соответствующими требованиям обрядового благочестия двуперстное крестное знамение, а не троеперстное, направление крестного хода посолонь, а не противу солнца, наконец, сугубую аллилуйю, а не трегубую. Церковные историки православия в своих описаниях Стоглавого собора всячески стараются обойти это конфузное обстоятельство, ибо в свете его оказывается, что против церковных установлений пошли со второй половины XVII в. не старообрядцы, а иерархи церкви под руководством православных властей.

Вопрос об аллилуйе представляет известный интеpec, поскольку он уже и до Собора, а тем более после него был предметом ожесточенной борьбы. В. О. Ключевский посвятил ему специальное исследование 96.

В середине XV в. игумен одного из монастырей под Псковом Евфросин усомнился в том, что в богослужении возглас «аллилуйя» следует произносить трижды («трегубо»), и счел, что истинной вере больше соответствует двукратное произнесение этого возгласа с присовокуплением формулы «слава тебе, боже». Чтобы проверить себя в данном вопросе первостепенной важности, он предпринял путешествие в Константинополь, где беседовал с патриархом Иосифом. Тот благословил его «двоить святую аллилуйю». Для верности Евфросин обошел ряд константинопольских церквей и, прослушав там богослужение, убедился в том, что аллилуйю в Константинополе двоят. Вернувшись домой, он решил установить такой же порядок в своем монастыре. Об этом узнал некий псковский священник Иов и решил, что здесь можно впасть в ересь. Начались бурные словесные столкновения и дискуссии. Каждая из сторон предъявляла аргументы, производившие впечатление полной неопровержимости. Трегубая аллилуйя, заявляли сторонники господствующей точки зрения, означает указание на Святую Троицу, а двоение есть неслыханное умаление и даже поношение последней. Евфросин отвечал на это, что умалить славу Пресвятой Троицы никто и ничто не может, а двоение аллилуйи соответствует указаниям патриарха и практике Византийской церкви. В ходе спора обе стороны давали одна другой выразительные и конкретные характеристики. Иов заявил, что Евфросин — «один из безумных, в суету живот живет, всуе все труды его, как мерзость, неугодная богу». Евфросин в свою очередь сообщил, что Иов отныне «не столп благочестия, а столп, смрада исполненный». Когда Евфросин умер, Иов заявил, что «старец тот всю жизнь прожил в ереси и прогневал господа». После смерти обоих участников полемики борьба между «троегласниками» и «двоегласниками» не утихла. И на Стоглавом соборе одержала верх позиция вторых, а в дальнейшем вопрос влился в тот комплекс, который разделил никоновский и старообрядческий лагери.

Аллилуйная и подобные ей как будто бы пустые проблемы на самом деле были причиной жестоких столкновений между людьми. В. О. Ключевский заключил описание аллилуйной эпопеи грустной сентенцией: «В такие темные уголки холодной диалектики пряталась русская мысль, волей или неволей покинув просторное, согреваемое солнцем жизни поприще насущных нравственных потребностей» 97. А чем лучше проблема причастия под одним или двумя видами, сыгравшая такую важную роль в гуситских войнах?! А знаменитая проблема «филиокве», до сих пор горячо дебатируемая в богословских собеседованиях православных и «инославных» теологов! Такова уже религия, загоняющая в «темные уголки» пустопорожних споров о словах и магических манипуляциях действительные потребности человеческого бытия и духа.

Вопрос об аллилуйе фигурировал на Стоглавом соборе в комплексе, связанном с унификацией богослужения во всей церкви. А это в свою очередь было связано с централизацией церкви не только по административно-иерархической, но и по обрядовой и вероисповедной линиям. В последнем плане приобрел важное значение в середине XVI в. вопрос о культе святых и об их канонизации.

К началу XVI в. русская церковь насчитывала 22 святых, почитавшихся в общегосударственном масштабе; было еще около 45 «местночтимых» угодников. Для державы с такими претензиями, которые предъявлялись царем Иваном IV, этого было, конечно, обидно мало. Царь указал на это митрополиту Макарию, и тот развернул активную деятельность по канонизации новых святых.

На специально созванных церковных соборах 1547 и 1549 гг. были причислены к лику святых еще около 40 человек. Этого показалось мало, и уже после соборов до конца царствования Ивана Грозного был канонизирован еще 31 человек. «Так, — пишет В. О. Ключевский, — два собора установили всецерковное чествование или канонизировали целый сонм русских святых. Такое предприятие — небывалое в истории русской церкви»98. Чтобы его выполнить, понадобилось дать распоряжение всем епархиальным архиереям заняться «обыском» (розыском) живших на их территориях людей преимущественно духовного и боярско-княжеского звания, могущих быть выдвинутыми в святые. В спешном порядке сочинялись их Жития, материалом для которых служили в первую очередь легенды о чудесах, творимых их мощами. Легенды эти сочинять было нетрудно, так что обнаружение чудотворных мощей не было связано с серьезными препятствиями. Если почему-либо было трудно представить даже скудные вещественные останки святого тела, то мощи объявлялись находящимися «под спудом», от чего репутация святого ничуть не проигрывала, а может быть, наоборот, приобретала дозу дополнительной святости.